Черный часослов

– Касто Оливьер? – повторил я. – Еще до того как игральные карты Витории приобрели мировую известность под своим нынешним названием, он был владельцем карточной фабрики. Я это знаю, потому что сейчас в моем городе проходит выставка Музея игральных карт, и там я прочитал его историю.

– Именно так. Потом в его жизни наступили черные дни, и его огромная библиотека прекратила свое существование. Книжные антиквары и коллекционеры, аукционные дома и библиотеки – все они могли лишь догадываться, кто стал новым владельцем коллекции. Некоторые полагают, что она была распродана постепенно, по частям – в ней насчитывалось около двадцати тысяч экземпляров. Я тоже придерживаюсь этой точки зрения, потому что букинистический рынок не обрушился, когда все это произошло. И также осталось загадкой, кто купил «Черный часослов» Констанции Наваррской, если он действительно существовал и принадлежал Касто Оливьеру. Однако, поскольку никаких известий о его продаже не появилось, большинство пришло к выводу, что никакого черного часослова в этой коллекции никогда не было.

– А почему букинистический рынок мог обрушиться? – с некоторым недоумением спросил я.

– Потому что одномоментное поступление в продажу двадцати тысяч экземпляров непременно приведет к резкому падению цен. Мир коллекционирования книг зиждется на их редкости: сокровище должно существовать в единственном экземпляре или их может быть ограниченное количество; также интерес вызывает редкость тематики или нечто чрезвычайно уникальное, чудом избежавшее уничтожения, как, например, произведения Сервета или французские порнографические издания восемнадцатого века. Могу рассказать крайне показательную историю – пойдемте, покажу вам одну любопытную книгу…

Я последовал за Гаспаром обратно в его лавку и ждал, пока он поговорит по дороге с покупателями и с хозяйкой соседнего киоска, присматривавшей за его владениями во время нашего с ним разговора. Гаспар долго рассыпался перед ней в любезностях и благодарностях, после чего наконец пригласил меня пройти в узкое пространство, остававшееся свободным внутри магазинчика. Книжные лавки на Куэста-де-Мойано представляли собой домики размером примерно три на два метра, и почти всю эту площадь занимал широкий прилавок, на котором были разложены книги, заманивавшие покупателей своими обложками. Оказавшись вслед за Гаспаром в узком проходе внутри киоска, я отметил, что наиболее ценные экземпляры хранились подальше от любителей чужого – на высоком стеллаже в самом дальнем от входа углу. Именно оттуда он достал книгу в мягкой обложке и с пожелтевшими страницами. «Библиоман Булар» – гласило название.

– Расскажите мне вкратце, пожалуйста. Как я вам уже говорил, у меня мало времени, – напомнил я своему собеседнику, полистав немного книгу и не сумев сделать какие-либо заключения.

Гаспар надел свои очки-половинки и принялся рассказывать как по писаному:

– Антуан-Мари-Анри Булар, родившийся в тысяча семьсот пятьдесят четвертом году и умерший в тысяча восемьсот двадцать пятом, был парижским нотариусом и фанатичным коллекционером, безудержным собирателем книг – сегодня мы назвали бы его человеком с болезненной зависимостью, не способным контролировать свою библиофильскую страсть. Он настолько был помешан на коллекционировании, что собрал шестьсот тысяч – да, вы не ослышались – шестьсот тысяч книг. У него было восемь квартир, которые он сдавал постояльцам, но впоследствии, по мере расширения коллекции, ему пришлось выселять своих жильцов, чтобы освободить место для хранения книг. Однако подобная ненасытность обернулась бедой для всех библиофилов. После его смерти наследники, желая поскорее сбыть с рук доставшуюся им коллекцию, устроили настоящее бедствие, выставив на продажу все шестьсот тысяч экземпляров. Это наводнение не только обрушило книжный рынок во Франции, но и в целом существенно обесценило книги, написанные на французском языке. Миру библиофилии потребовались годы, чтобы восстановиться, и книга, рассказывающая эту историю, – своего рода урок на будущее. Но все равно нечто подобное может повториться, – произнес Гаспар, понижая голос.

Он взял меня под руку и говорил теперь шепотом, подозрительно поглядывая наружу, чтобы убедиться, что никто нас не подслушивает.

– Почему вы считаете, что это может повториться?

– В мире библиофилии сейчас очень непростая ситуация…

– Не совсем вас понимаю.

– В каком мире вы живете? Ковидные наследства.

– Что, простите?

– Каков, по-вашему, средний возраст крупных коллекционеров-библиофилов в нашей стране? – Гаспар выразительно посмотрел на меня. – Вот именно: восемьдесят – девяносто лет. В первую волну пандемии, как сообщалось в прессе, умерли несколько известных коллекционеров, а потом – еще и еще, тоже в связи с этой болезнью. Все мы знали, что в нашем деле не возникло преемственности поколений, но пандемия лишь ускорила неизбежное. Знаете, инспектор Кракен, у нас говорят, что библиотека библиофила не выносит двух поколений, а тем более в наши времена: наследники делят между собой коллекцию, забирая свою долю, и продают ее – зачастую по бросовой цене, что свойственно невеждам, – чтобы как можно скорее урвать свой куш от наследства. Рынок сейчас находится на пределе – и не только из-за количества экземпляров, поступающих в продажу; дело в том, что среди лотов неизбежно появляются библиографические редкости, и чем больше их появляется, тем более мутным становится этот бизнес.

– Что вы имеете в виду?

– Если проводятся аукционы, если на продажу выставляются экземпляры стоимостью несколько миллионов евро – разве не появятся тут сразу же люди, ворочающие деньгами, мафия?..

– Мафия?

– Ну разумеется. Как и произведения искусства, библиографические сокровища, стоящие миллионы, также используются в самых разнообразных криминальных махинациях, какие только можно себе представить. Не говоря уже о человеческом, эмоциональном факторе. Коллекционеры, десятилетиями ждавшие какую-либо конкретную книгу, теперь точат клыки, чтобы заполучить ее. Посмотрите вокруг – думаете, это в порядке вещей, чтобы столько девяностолетних стариков бродили по Куэста-де-Мойано? Раньше по будним дням здесь всегда было затишье, но вот уже много месяцев наблюдается столь необычайное оживление. Мы, книготорговцы, очень обеспокоены, потому что никто не хочет покупать книги по ценам двухлетней давности. Коллекционеры отчаянно торгуются, ободренные большим предложением: все знают, что если, например, умирает библиофил, собиравший книги по охоте, то через несколько месяцев на рынок хлынет две тысячи экземпляров и вся эта тематика сильно упадет в цене.

– Что ж, возвращаясь к «Черному часослову»… какова может быть его примерная стоимость?

Гаспар посмотрел на меня как на маленького ребенка, спрашивающего про мышонка Переса, – со смесью удивления и снисходительности.

– Стоимость? «Часослов Ротшильда», манускрипт начала шестнадцатого века, был продан на аукционе «Кристис» в девяносто девятом году за восемь с половиной миллионов фунтов. Это было двадцать лет назад. Посчитайте, сколько это сейчас. А знаменитый «Кодекс Каликста», похищенный из собора в Сантьяго несколько лет назад – помните этот случай? – он оценивался экспертами в сто миллионов евро. Это первый путеводитель, с описанием пути святого Иакова, созданный в двенадцатом веке. Правда, сомневаюсь, что церковь когда-либо выставила бы на продажу такую книгу. Что касается «Черного часослова» Констанции Наваррской, то, если он действительно существует, это сокровище, ради которого могут убить, несомненно. Вы ведь пришли ко мне с Алистером Морганом в связи с убийством его дочери Сары?

– А также в связи с убийством Эдмундо, владельца книжного магазина «Монтекристо» в Витории. Вы его знали?

Гаспар улыбнулся.

– На этом этапе разговора вы всё еще задаете мне подобный вопрос?

– Ах да, конечно, вы не могли его не знать… И что вы можете рассказать о нем?

– Это был человек-фейерверк. Он вел такой образ жизни, какой мало кто из книготорговцев может себе позволить – если, конечно, фортуна не улыбнется вам однажды… а потом еще много раз за все те годы, что вы посвятили своей работе. Все мы мечтали о сделке, которая позволила бы нам уйти на покой; у Эдмундо же такие подарки судьбы случались не раз, а потом он проматывал все деньги и ему снова везло. Вот же странность, вы не находите?

Все это совпадало с тем описанием, какое дала своему мужу Гойя.

– У вас есть доказательства или догадки о чем-то конкретном, о каких-то источниках этой подозрительной удачливости Эдмундо?

– В последние месяцы он был такой таинственный, гордый, часто приезжал в Мадрид и виделся со всеми знакомыми книготорговцами, излучал энтузиазм и все время пребывал в какой-то эйфории – знаете, с такой улыбкой на лице, как у человека с зависимостью, раздобывшего вожделенный наркотик… Это очень легко распознать.

И опять слово «зависимость». Любопытно.

– Поговаривали, что он, как настоящий стервятник, нацелился на какое-то ковидное наследство, нечто очень значительное, – продолжал свой рассказ Гаспар. – Не сомневаюсь, что ему удалось бы сорвать на этом деле большой куш, он был настоящим заклинателем змей.

– А что вы можете рассказать о его отношениях с Сарой Морган? По словам ее отца, они были знакомы и у них имелись какие-то дела.

Гаспар вздохнул – как мне показалось, с грустью или безысходностью.

– Сара была исключительной женщиной, лучшим специалистом, номер один в своей области. Она была рождена и воспитана для этого. Ей очень быстро удалось превзойти своего отца – в отличие от него, неисправимого романтика, она была более практичной и рациональной. Книги тоже были ее страстью, и Сара была их настоящим хранителем, благодаря своей работе и тем должностям, которые она занимала. И я не утверждаю, что она не любила своего мужа, но…

– Что – «но»?

– Старина Алистер вам на это даже не намекнул, верно?