Чёрный лёд, белые лилии

— А я почём знаю? У неё спрашивай, — огрызнулся Антон и добавил, подумав несколько секунд: — На, хочешь — читай, мне твоя Ланская даром не сдалась.

Два раза просить Кравцова было не нужно, и он тут же забрал конверт. Антон, закатив глаза и устало вздохнув, вышел на воздух. Начинается. Всё как обычно — нельзя же просто так доехать до этой долбаной дивизии. Сначала придётся впутаться в парочку скандалов и решить кучу проблем.

Он пошёл к парням, чтобы предупредить их. Да и Христин… надо было что-то делать. Попрощаться хотя бы.

Вспомнишь солнце — вот и лучик, как говорится, и Христин совершенно неожиданно появилась перед ним из глубины окопов.

— А я с вами еду, — улыбнулась она. — Снова за медикаментами.

Антон уже открыл рот, чтобы что-то ответить, но сзади его окликнул Кравцов. Да принесла же нелёгкая снова, что ж такое!

— Надеюсь, твои опасения оправдались и она как минимум признаётся мне в любви, — съязвил Антон, заметив в руках лейтенанта голубой конверт. Кравцов шутку ожидаемо не оценил. Даже не разозлился. Он растерянно посмотрел на Антона и всунул ему в руки конверт.

— Не волнуйся, Кравцов, не твоя вина, что я нравлюсь женщинам куда больше, — привычно усмехнулся Антон, вытаскивая из худенького конверта тетрадный листок с парой строчек кривоватого почерка Ланской.

Кравцов вдруг перехватил его руку, сильно сжал запястье. Антон с удивлением поднял на него глаза: Кравцов тяжело смотрел на него, поджимая губы.

— Антон… — сказал он. — Мне правда жаль.

— Я понимаю тебя, это всегда тяжело. Нужно просто отпустить её и жить дальше, — старательно делая серьёзный вид, кивнул Антон.

— Мне жаль, — повторил Кравцов.

Мне жаль.

Таню убили.

Антон не слышит, не верит — не понимает — и только пялится на Кравцова во все глаза.

— Упокой, Господи, душу усопшия Рабы твоея Татьяны... — слышится судорожный шёпот где-то сбоку.

— Замолчи! — ревёт он.

Потом порывисто вздыхает, берёт в трясущиеся руки тетрадный листок. Читает и снова не понимает.

Здравствуйте, товарищ старший лейтенант. Вы простите, что так коротко и без предисловий, но я не знаю, как ещё сказать вам. Таня Соловьёва погибла в ночь на 21 августа в бою под Новогордеевкой. Она жила с честью и погибла точно так же. Ребята, которые были рядом с ней в последние секунды, говорят, что она подняла в атаку батальон.

Танины вещи и награды перешлют её родным. Фенечка — последнее, что осталось у меня от Тани. А для вас она оставила письмо. Я нашла его у себя в вещмешке и пересылаю вам его вместе с этой запиской.

Я не знаю, товарищ старший лейтенант, где застанет вас это письмо и получите ли вы его вообще. Но я знала Таню, и вы знали её. Она была чудесной девушкой. Она не хотела бы, чтобы мы сильно грустили, хоть это и нелегко.

Письмо она оставила только вам. Пусть это послужит вам утешением: в последние минуты своей жизни Таня Соловьёва думала о вас.

Л-т Максим Назаров также сейчас в полку. Он передаёт вам свои соболезнования.

В.С. Ланская, 21.08.2018, 4й мотострелковый полк, 135 дивизия.

В ушах зазвенело, будто по голове дали чем-то тяжёлым. Антон подумал было, что уже сходит с ума, но в этот момент раздался привычный крик: «Воздух!»

Они с Христин, не разбирая дороги, путаясь в нарастающем гуле и в траншеях, побежали в одну сторону, Кравцов — в другую. Кое-как они заскочили в первый попавшийся блиндаж, приникли к земле всем своим существом, врылись в неё пальцами. Дивизию накрыла мощная бомбёжка, удары, глухие и яростные, сыпались, будто горох. Блиндаж дрожал, всюду — только сплошной рёв и вспышки. Антон нутром чуял, как визжащие снаряды сносили брустверы окопов и пробивали эскарпы.

Кончился налёт так же быстро, как и начался. Они осторожно выбрались из чудом уцелевшего блиндажа, и Антон, охваченный смутной тревогой, отправился искать Кравцова по искорёженному до неузнаваемости полку. Там, куда рванулся он, надёжных блиндажей Антон не видел.

Кравцова он нашёл. Его вместе с другими бойцами (в большинстве своём мёртвыми) уже вытаскивали из-под обломков рыхлой старой землянки.

Его положили на землю. Одного беглого взгляда Антону хватило, чтобы понять, что к Ланской он не вернётся.

Какой-то упавшей балкой ему основательно вспороло брюхо. Лицо Кравцова было землисто-серого цвета, губы побелели, глаза лихорадочно скользили по сторонам. Живот был разворочен, из-под тряпок виднелись части каких-то органов.

— Угораздило, а? — просипел Кравцов, заметив и, видимо, узнав Антона.

Ясно, что боли уже не чувствовал, иначе бы орал благим матом. Антон быстро сел на корточки рядом с ним.

— Нормально. Подбило немного, но и не такое сшивают, — сказал Антон. Судя по напору, с которым кровь выливалась из ошмётков Кравцова, через минуту всё будет кончено.

— Письмо… Лере… — прошептал он, подбородком указывая себе на грудь, и закрыл глаза. Антон быстро достал из нагрудного кармана совсем немного запачкавшийся в крови конверт.

Хотелось не просто кричать — орать на весь этот долбаный, погрязший в крови и дерьме мир, так, чтобы его услышал президент этих трижды проклятых США. Хотелось взять за руку каждого человека на земле и подвести его к этой воронке, в которой лежал человек. Подвести и сказать: «Вот Миша Кравцов, смотрите, ему двадцать два года, у него есть невеста, любовь, большие мечты, но больше нет живота. Смотрите, вот человек, который мог бы прожить ещё целую жизнь. Смотрите, что мы с вами сделали: он умирает».

Господи, как же всё на свете никчёмно, если в этой воронке лежит человек с разорванным животом и умирает — и не хочет умирать!

Глаза Кравцова, ясные, светлые, вдруг открылись и остановились на Антоне. Из полураскрытых губ вытекла тоненькая струйка крови.

— Не бойся, — с присвистом прошелестел он. — Я передам ей, чтобы подождала.

Через несколько секунд глаза остекленели, остановились и окровавленные губы замерли, сложившись в какую-то детскую полуулыбку.

Поездку он, хоть убей, не запомнил. Ни о чём не думал, весь как-то сжался, собрался, сконцентрировался, будто ему предстояло что-то важное — самое, может быть, важное в его жизни.

Нужно было явиться к Ставицкому или к Никитину, начальнику разведки, но когда Антон, выпрыгнув из кузова, увидел низенькую фигурку Ланской, не смог даже с места сдвинуться. Она, видимо, уже знала, что он приехал: торопливо шла к нему, неуклюже ломая руки.

Ему вдруг отчаянно, до рёва в груди, захотелось просто наорать на неё, перехватить это маленькое тельце и сломать его об колено.

Почему ты не защитила её, Ланская?

Почему не уберегла?

И он — не уберёг...

На секунду Антону показалось, что он правда поднимет её за шкирку. Но Ланская выглядела жалкой, будто побитая собака, и всё, что он смог выдавить из себя, это сиплое: «Где?»; Ланская не произнесла ни слова. Она пошла впереди него, пошла быстро, всё время спотыкаясь, будто на её плечах лежало что-то непосильно тяжёлое и придавливало её к земле.