Чёрный лёд, белые лилии

А воздух! Сквозь бензинные запахи упорно просачивались тонкие ароматы инея, жухлой, но ещё не залегшей под снегом травы, хвойных веток, буржуек, последних, хрупких, льдисто-прохладных дуновений осени и ветров зимы…

Таня шумно втянула его в себя и весело крикнула новобранцам, совсем молоденьким мальчикам, с которыми ехала последние километров пятьдесят, чтобы они вылезали. Хорошие они были парни! По крайней мере, совсем недавно разлучённые со своими семьями и невестами, не смотрели они на неё так голодно и грязно, как старослужащие. Только боялись всего уж очень. Таня улыбнулась: слишком хорошо помнила, как они с девчонками в свои самые первые дни точно так же врывались носами в землю при любом звуке, хотя бы отдалённо напоминающем выстрел.

Натянутый морозный воздух вдруг пронзил не совсем характерный для воинской части звук - истошный девчачий визг, звучащий едва ли не пронзительней, чем свист авиабомбы. Таня вздрогнула, испугавшись не меньше новобранцев, но спустя мгновение уловила в этом визге до боли знакомые, смешные, родные нотки и, ещё не видя источника такого крика, но уже расплываясь в широкой улыбке, представила: вот стоит Машка Широкова и, отчаянно визжа, тыкает на Таню пальцем. А потом ещё и кричит (обязательно): «Приехала! Приехала!»

Всё так хорошо! Господи, как же хорошо!

Как же она счастлива...

Танино сердце билось, как сумасшедшее, а с губ никак не желала сходить весёлая улыбка во все тридцать два.

Долго выискивать в толпе Машкину приземистую фигурку не пришлось. Завидев светлую копну чуть отросших волос, Таня хотела было помахать, но Машка, оказывается, и не думала обращать на неё внимание. Она прыгала на одной ноге, ухватившись за другую, жмурясь и отчаянно визжа; виновником сей трагедии послужил тридцатикилограммовый ящик тушёнки, валяющийся рядом.

– Мои пальчики!
– завывала Машка в перерывах между пронзительным визгом, на который сбежалась уже добрая половина полка. Даже новобранцы, осмелев, высунули из-за бортика свои острые любопытные носы. Наконец, верещать Широкова перестала и выпрямилась, предварительно со злостью пнув ящик здоровой ногой.

– Ну и что столпились?
– заворчала она, раздражённо оглядываясь на окруживших её бойцов.
– Здесь не театр вам, чтобы глазеть! Что встали, говорю, своими делами занимайтесь!..

И, насупившись, Машка решила снова попытать счастья с ящиком. Она боком, осторожно, но крайне решительно подошла к нему, взглянула подозрительно, расставила руки пошире, вдохнула поглубже, проворчала про себя что-то похожее на «ну нет, от меня не уйдёшь»… И встретилась с Таней глазами.

Четвёртый мотострелковый полк был снова оглушён коротким, но очень выразительным взвизгом.

И смехом - весёлым, заливистым, искренним, едва ли не до слёз.

– Привидение! Привидение!
– верещала Машка во всю глотку, жмурясь.

Привидение?.. Смеяться Таня перестала, когда наткнулась глазами на знакомое лицо в толпе. Она пристально, тревожно взглянула на него и даже не поняла в первые секунды, кто это. Черты, кажется, Валерины, но…

И чего они так переживают, честное слово? Не виделись уже месяца три, Господи, так ведь и она очень рада, но это слишком уж… Да ведь и писала она в полк раза два, неужели не пришло ничего? Неужели не знали, где она?

Какое у Валеры лицо страшное… Бледное, ни кровинки, нос совсем остренький стал, едва различимые губы приоткрыты, глаза какие-то незнакомые, пустые, будто смотрят и не видят. Вся грохочущая радость внутри мгновенно сменилась щемящим беспокойством. Подобрав лихо брошенный на землю вещмешок, Таня торопливо начала пробираться к Валере сквозь толпу.

За несколько секунд до того, как худенькое Валерино тельце оказалось у неё в объятиях, Тане подумалось: вот они, те моменты, ради которых мы живём. Мгновения, которые остаются с нами навсегда. Единственное богатство, которое мы унесём с собой в могилу.

Она сжимала Валерины плечи так сильно, что та, должно быть, и дышать не могла и почему-то совсем не обнимала её сначала. Её руки безвольно висели, грудь часто вздымалась, лица не было видно, но спустя полминуты она будто поняла наконец что-то, и всхлипнула вдруг надрывно, и расплакалась коротко, но бурно, и обняла так крепко, что теперь уже Тане было не вдохнуть. Подбежала Машка, по пути снова споткнувшись обо что-то, налетела с разбегу, обняла порывисто их обеих, едва не повалив на землю, и тоже почему-то заплакала совсем по-детски. Таня обнимала сразу двоих, гладила по лопаткам, вытирала Валерины слёзы, едва не плакала сама, не зная от чего, просто чувствуя, что случилось что-то важное, что-то пока не понятное для неё, но судьбоносное для её девочек.

– Да ну что вы ревёте, глупые, - рассердилась она наконец, потому что слёзы никак не кончались.
– Я же приехала, а вы ревёте!.. И не так уж долго меня не было…

– Но ты, - вдруг всхлипнула Машка, выпрямившись и вытирая зарёванное лицо, - мы думали, ты же…

– Что?

– Мы… просто ужасно волновались, Танюша, - дрожащим голосом быстро проговорила Валера, взглянула на неё, будто всё ещё не веря, что это она, Таня, а не привидение, а потом воскликнула неожиданно горько: - Тебя не было так долго!

Машка, хоть и ревела, по-прежнему сверкала белизной зубов, пылала румянцем округлых щёк, обезоруживала задорным, жизнерадостным блеском глаз. Валерины же глаза блестели ярко, но лихорадочно, нездорово, оживление на её лице казалось болезненным, да и вся она выглядела ужасно измученной и тонкой. Тане стоило только опустить руку, придерживающую её под лопатку, и Валера пошатнулась, едва не грохнувшись на землю.

– Ну, брось, что ты, будто правда привидение увидела, - укоряюще прошептала Таня, снова прижимая к себе голову подруги.

– Пойдём отсюда, а?
– так же тихо отозвалась Валера, доверчиво прижимаясь к Таниному боку.
– Пойдём, поговорим, столько всего… Столько всего, Танюша…

– Пойдёмте, конечно, всё мне расскажете, - быстро ответила Таня.
– Только не вздумайте плакать!..

Девочки жались к ней с обеих сторон, тёплые, живые, целые и невредимые.

Оставалось спросить одно. Тихим, спокойным голосом задать вопрос, громыхающий внутри.

Раз, два…

Прижимаясь щекой к мягким волосам на Валерином виске, Таня зажмурилась.

– Про Антона ничего не слышно?

– Про Калужного?
– тут же оживилась Машка, утерев последние слёзы, и в глазах её заплясали весёлые огоньки.
– А я ведь говорила! Помнишь, в поезде тебе тогда говорила? А ты - «он не мой, моя хата с краю, ничего не знаю»! А я знала! А я с самого начала говорила, нужно было больше меня слушать…

– Были какие-то вести?
– нетерпеливо перебила Таня поток Машкиных излияний, но Широкова только многозначительно подняла палец и улыбнулась.

– А я говорила! А у меня, между прочим, бабушка гадалкой была, наверное, мне её дар передался… - и без того радостное лицо её приняло самое восторженное выражение, и она затараторила, почти задыхаясь: - Да ведь… Ведь… Я же молилась за тебя лесным духам тогда! Точно! Ну, с Иван Дмитриевичем! Я молилась, и они уберегли тебя! Валера, слышишь? Это я сделала! Все смеялись, а у меня, наверное, правда колдовской дар! А мы-то всё думали, кому бабушка его передала…