Чёрный лёд, белые лилии

А Антон, кажется, испугался: широко распахнул глаза, не зная, как реагировать на это, да и что это вообще такое.

Бедный мой, глупый мой, любимый мой.

Он сидел, такой домашний, такой привычно-родной: китель снял, оставшись в одной серой кофте термобелья. Тёплая, должно быть… Щёки покрыты небольшой колючей щетиной, губы мягкие, полуоткрытые, взгляд по-детски распахнутый.

Ночь. Могильная насыпь. Серебрящаяся в лучах луны сталь ПМ.

Только чёрные перчатки лишние…

Таня осторожно взяла в свои тёплые, согретые огнём ладони его левую холодную руку. Потянула перчатку бережно, что-то почти священное в этом ощущая, стягивала палец за пальцем, боясь и вдохнуть лишний раз, будто ему и это боль могло причинить. Левая рука, правая — и глаза в глаза. Столько, сколько всего…

И вот: обе его руки наконец в её ладонях. Такие красивые, такие правильные, с длинными музыкальными пальцами.

Один из них был на спусковом крючке.

Двумя руками она взяла его мозолистую ладонь, поднесла к губам и просто поцеловала в порыве огромной, необъятной нежности. Потом легла в неё щекой. Прильнула головой к его колену. Она такая тяжёлая, а брюки у Антона такие мягкие…

— Что с тобой? — тихо спросил он, глядя на неё сверху вниз, взволнованно и тепло. — Ну, что ты делаешь?..

Вторая Антонова ладонь оказалась в её руках, и её тоже Таня поцеловала, чувствуя на губах солоноватый привкус пота и металлический — оружия.

И всё это — тоже её. Всё, всё, всё. Так смешно сердце бьётся: люблю, люблю, люблю.

— Бедный мой, бедный, — зашептала она. — Родной мой, дорогой мой, да как же ты смог?..

И снова глаза в глаза. Переполненные нежностью и горечью — в светящиеся мягкой, терпкой, привычной обоим болью.

— Не плачь, Бога ради, Таня, я не выдержу, — прохрипел он, закрыл глаза, а потом взял её своими сильными, большими руками подмышки, как маленького ребёнка, поднял наверх, к себе, и усадил на колени, поддерживая под спину, так, будто собирался нести куда-то. Таня и чувствовала себя маленькой, ужасно глупой и до нелепости счастливой девочкой. Просто потому, что можно обвить руками тёплую, чуть колющуюся шею, залезть ладонью под мягкую ткань серой кофты и греть её там, ощутить на своём плече горячее дыхание, а на лопатках — сильную руку.

— Ну, откуда ты узнала? — тихо спросил он, поглаживая Таню по спине. — Вариантов, правда, немного.

— Ты ведь этого не сделал бы, правда? — заполошно прошептала она ему в шею.

— Конечно, нет, — отозвался он, запуская ладонь в Танины волосы. — Конечно, нет, Таня…

— Как же хорошо вы все притворялись сегодня! — с укоризной воскликнула она.

— Мы просто не хотели, чтобы ты знала. Это… непросто. Верно? — Антон отнял её от своего плеча. Лицо у него стало вдруг как-то разом спокойней, умиротворённей и тише, как будто ему легче стало оттого, что она знает. Как красиво огонь в глазах пляшет.

— Ан-тон… — проговорила она, проведя пальцами по его колючей щеке.

— Почему ты говоришь так?

— Можно, я в другой раз расскажу?

— Это нечестно.

— Честное слово, расскажу, — заверила Таня.

— Ну, смотри, — пригрозил он, а потом вдруг спросил, задумчиво перебирая в пальцах завитки её волос: — Как там тебя называет Валера?

— Лисёнком, — улыбнулась Таня.

— Какой кошмар, Соловьёва, — усмехнулся он. — Но, правда, у тебя удивительные волосы, когда такой свет. Медные, рыжие… Правда, как у лисы.

— Хочешь придумывать кличку, выбирай другую: лисёнок — уже занято.

— Лиса — слишком официально, Лисёнок — слишком глупо. Будешь Лисичка, — улыбнулся он.

— Лисичка, — повторила Таня, чувствуя разливающееся внутри тепло. — Договорились. Антон… Христина была.

На радостное, умиротворённое лицо Антона набежала тень. Он опустил глаза и прикусил губу.

— Что хотела? — спросил негромко.

— Сказала, что уедет во Владивосток, — спокойно сказала Таня, стараясь ничем не выдавать своих чувств. — А… как она появилась тут? Ты, кажется, говорил, что вы познакомились в Англии. Я и не думала, что она по-русски так хорошо говорит.

— Это очень долго рассказывать, Таня, — вздохнул он, задумавшись о чём-то. Несколько секунд не слышно было ни звука, кроме треска влажных поленьев в печке и нескольких отдалённых взрывов. Антон смотрел куда-то вниз, Таня — на его лицо. Долго рассказывать… Что же. Они, конечно, имеют право на свои секреты. Тем более, что в чём-то эта Христина была права. Таня, наверное, во многом ещё ребёнок, да и Антона знает всего ничего, а Христина — она красивая… И глаза у неё, что ни говори, умные и печальные. Наверное, она хорошо понимает его.

— Ясно, — кивнула она и нехотя слезла с его коленей на лежанку. Уселась рядом и чуть сзади. Антон и бровью не повёл, всё сидел, глядя на свои руки. Думал о чём-то. Таня вздохнула поглубже, напустила на себя самый безразличный вид. Даже отвернулась. И спросила:

— Так ты её простил?

— Да, — неслышно ответил Антон и повторил громче и чётче, оборачиваясь к ней и чему-то болезненно улыбаясь: — Да, да, Соловьёва. Я её простил. Но знаешь что? Даже если… Даже если бы ты погибла, я не вернулся бы к ней. Больше нет, — убеждённо покачал головой он.

Несколько секунд оба молчали. Антон вопросительно глядел на неё из-за плеча. В чёрном матовом облаке его глаз танцевал огонь.

Таня придвинулась ближе и прижалась к его спине.

— Хорошо, что я не погибла, — доверительно сказала она. — Я бы скучала без тебя.

Наверное, стоит говорить людям, насколько они важны. Даже не потому, что в любой момент их может не стать. Просто сейчас они здесь.

И они правда заслуживают услышать это.

— Мы ведь больше никогда так надолго не будем расставаться, правда? — взволнованно спросила Таня, тычась носом в мягкую ткань его кофты, и тут же, испугавшись повисшей паузы, подняла голову, заглянула Антону в глаза. — Правда?

— Правда, — мягко согласился он и зачем-то добавил: — Я тебя не отпущу больше, Соловьёва. Никуда.

— Даже на задания? — улыбнулась она.

— Никаких заданий, — отрезал Антон.

— Ну, тогда меня выгонят из полка, — засмеялась Таня и воскликнула: — А, так ты этого и добиваешься! Всё с тобой ясно! Ну уж нет, и не думай. Если я куда-то отсюда и уйду, то только вместе с тобой. Понятно?

Антон не ответил (Тане показалось, что ушёл от ответа) и полез в карман брюк. Достал оттуда смятый грязно-серый конвертик.

— От Мии, только что получил, — сообщил он.

— От Мии? Как хорошо, читай скорее! Как там в Питере, как она?

Пока Антон открывал конверт, Таня вскочила, сунула ноги в ещё не просушившиеся берцы, быстро протопала к печке. Взяла чайник (самый настоящий, алюминиевый!), налила в него воды из бадьи, стоявшей у двери, водрузила на ржавую буржуйку, которая протестующе заскрипела.

— Ну, что там, что? — нетерпеливо спросила она, шаря по землянке в поиске кружек или хотя бы их подобия. Обернулась к Антону: он читал письмо серьёзно, закусив губы и хмурясь. Таня даже испугалась. Быстро подошла, села рядом, взяла его под руку.