Чёрный лёд, белые лилии

Когда полторы недели назад Калужный, которому, видимо, изменило чувство постоянной идеальности, навернулся с мокрой лестницы и загремел в госпиталь с трещиной в локтевой кости, все выдохнули с облегчением. Когда на следующий день полковник Семёнов, по обыкновению гаденько улыбаясь, сообщил им, что в отсутствие старшего лейтенанта Калужного обязанности командира роты будет временно исполнять лейтенант Назаров, Валера схватилась за голову, рискуя лишиться и без того не самых длинных и густых волос.

Девчонки чуть ли не на голове стояли от радости, и только Бондарчук томно вздыхала о том, что «последний красивый мужик — и тот исчез». С лейтенантом Назаровым и правда всё стало куда проще: следил он не только за ними, но и за парнями, а следовательно, следить по-настоящему тщательно, как это делал Калужный, разнюхивая абсолютно всё, у него не получалось. Ночные подъёмы и учебные тревоги стали куда более редкими гостями, а в прошлые выходные в увольнение отправились абсолютно все. Кажется, живи и радуйся. Кажется.

Но для Валеры новый прекрасный командир роты стал сущим наказанием. Если раньше она встречалась с ним от силы раза четыре в неделю, мельком, на улице, быстро прошмыгивая мимо, то теперь открытое, румяное лицо маячило перед ней по шесть часов в день. Утром на зарядке. Вечером на поверке. Целый день то в учебке, то в тире, то в общаге перед ней возникал этот светловолосый Назаров со своими «Лера, помогите мне», «Лера, вы прекрасно выглядите сегодня», «Лера, я хотел бы пригласить вас куда-нибудь».

После того бала, от которого она, несмотря на то, что декабрь уже подходил к концу, так толком и не отошла, Валера обходила Назарова метров за десять самое малое. Потому что тогда, среди сверкающих огней и золотого света, он постоянно искал её среди толпы с самыми очевидными намерениями. Именно поэтому она, с первого курса ненавидящая Бажанова из 102 группы, протанцевала с ним весь бал, хватаясь за его мерзкие плечи, как за спасительную соломинку. Даже вспоминать тошно.

А Миша не писал ей. И Валера знала, что прошло-то всего две недели почти, что он обязательно напишет позже, и писала ему сама всё, что думала, но пока что никак не могла избавиться от чувства, что она осталась совсем одна. Она — и лейтенант Назаров этажом выше.

— Эй, Валера, не грызи, — Таня даже оторвалась от конспектов и строго одёрнула её руку. — Скоро уже совсем ногтей не останется. Чего ты такая нервная?

— Это ты нервная, — огрызнулась она, тут же почувствовав укол совести. — Видела свои мешки под глазами? Хоть бы поспала немного, вон, Маша дрыхнет.

Таня что-то неразборчиво пробормотала, отмахиваясь, и снова уставилась в свои схемы, шевеля губами, но Валера, ещё раз оглядев осунувшееся лицо Лисёнка и её подрагивающие пальцы, уже всерьёз нахмурилась:

— Нет, правда, Таня, ты чего? Последнюю неделю сама не своя. С того бала. Всё нормально? Кажется, вы с Алексеевым… ну, этим, на первом курсе он, как там его, не помню, весь вечер танцевали. Или он тебе что-то сказал?

— Ничего не сказал.

— Тогда что?

— Что?

— Что ты нервничаешь? Калужного нет.

— Я не нервничаю.

— Неужели? Тогда что с тобой?

— Да ничего! Ну что ты хочешь-то от меня? — взмолилась Таня, страдальчески сдвинув брови. — Сессия сама себя не сдаст. Мало сплю, вот и нервничаю.

— Ага, как же. Не сдаст, — Валера усмехнулась, указывая на храпящую вовсю Машку, распластавшуюся по кровати, словно морская звезда. — Хоть из пушки пали, она проснуться и не подумает.

— Разбудили бы её, кстати, дрыхнет всё время. Было бы неплохо, если бы она хоть немного готовилась, — заметила Надя, не отрываясь от заполнения каких-то своих командирских бумаг. — Мне незачёты во взводе не нужны.

Валера взглянула на абсолютно безмятежную Машку, раскрывшую рот и обнимающую подушку как самую дорогую вещь в мире.

— Да жалко будить, — Таня фыркнула по-доброму, тихо-тихо. — Пусть хоть кто-то в этом взводе выспится. А то Калужный как выздоровеет, и всё, прощай, сон, покой и нормальная жизнь.

Поскорее бы уже этого злющего Калужного, чьи льдинки в глазах пробирают до самых позвонков, до костного мозга, чем этого вечно доброго, вечно внимательного Назарова. А потом — просто ждать писем от Миши и не видеться ни с каким лейтенантом. А потом — просто ждать…

— Какой рапорт по счёту будем писать? — Таня вздохнула, всё-таки откладывая книгу и протирая глаза.

— Девятый, кажется, — Надя нахмурилась, не отрываясь от работы и только часто-часто постукивая по столу пальцами левой руки.

Все нервничают.

Миша, милый, любимый, родной Миша. Ты не знаешь, что она собирается сделать. Ты даже не можешь представить. Ты думаешь, что твоя Валера будет в тепле и безопасности, пока ты воюешь, что она будет жива, здорова, сыта и счастлива. Только ей нет места в такой жизни без тебя и никогда уже не будет.

— Значит, сегодня вечером сядем и напишем десятый, — пожала плечами Валера.

— Назаров снова не возьмёт.

— Значит, отнесём Звоныгину.

— И кто понесёт? Я же говорила, что в прошлый раз было. Меня Семёнов реально чуть не прибил, — поёжилась Надя. — Ещё секунда – и правда бы замахнулся. Видели бы вы его лицо.

Калужный выбрасывал их рапорты в мусорное ведро, разрывая прямо на их глазах. Назаров просто прятал в стол, смотря исподлобья. Звоныгин, сталкиваясь с их взводом, оглядывал девчонок строго и качал головой.

— Я отнесу вечером, только напишите.

На проснувшуюся недовольную Машку всё-таки, видимо, снизошло озарение, и она, вставая и потягиваясь, поплелась к своему шкафу за тетрадями.

— Да блин, всё разваливается на ходу, — прошипела она, поддерживая отваливающуюся дверцу, и обернулась к Тане. — У тебя плоскогубцев нету?

— Нету, — Таня фыркнула.

— Ну дай тогда щипчики для бровей.

Звоныгину было за пятьдесят, и он всегда выглядел куда моложе своих лет, но сейчас, после просто ужасной бомбёжки неделю назад, Валера смотрела на него искоса и видела старика. В очках, исхудавший так, что красивый генеральский китель висел на нём, как на вешалке. Зажимающий в пальцах ручку. Не бритый, наверное, уже третий или четвёртый день — лёгкая щетина бросилась ей в глаза. Наверное, от нервозности.