Чертоги Казад-Дума

А их у Моргота было немало.

Взять хотя бы извечную преданность Вала к молчаливым прогулкам. Казалось бы, мелочь, но нет – успокоительная ходьба в полнейшей тишине давала Морготу возможность подумать. Эта привычка и породила в нем любовь к далеким северным широтам: короткие дни и длинные ночи сочетали в себе ту идеальную атмосферу для размышлений, о которой всегда мечтают философы. Пожизненно задумчивый, крайне немногословный, Мелькор таким образом заслужил репутацию нелюдимого и крайне закрытого человека. В какой-то мере такое утверждение имело право на существование. Все те разы, когда Феанору довелось говорить с Великим Вала, Моргот с осторожностью подбирал слова и часто углублялся в личные думы, теряя нить разговора.

И при всем при этом он умудрялся побеждать даже при крайне невыгодном раскладе. До сих пор в уме Кузнеца не укладывались мысли о Миас. Мелькор, коим он виделся нолдо, никак не подходил для роли отца. Разве мог столь суровый и жестокий воин оказаться добрым родителем? Судя по всему да, ведь пелорийская тройка из кожи вон лезла, чтобы высвободить Вала из заточения. Чем заслужил такую преданность Моргот для Феанора оставалось загадкой, но бессмертный давно перестал верить в трактовку случившегося, предлагаемую аманскими соглядатаями. Мелькор, вероятно, поначалу действительно преследовал только одну ужасающую цель. Но порабощение мира не вписывалось в семейную идиллию Миас. Поэтому эльф, долго и упорно пытавшийся понять причину столь крепкой лояльности ангбандских героев своему отцу, решил, что под конец лично для Моргота начатая война более не постулировала бессмысленное сражение. Нечто иное руководило Мелько, и, наверное, нечто крайне важное.

Встряхнув головой, Феанор прогнал прочь мысли о своем давнем враге. Такой ход рассуждений все чаще искажал эмоции, все чаще снедал бессмертного, ввергая в пучину едва ощутимых сомнений. Пока еще ничего не знающий о Миас, не ведающий об их привычках, недостатках и привязанностях, нолдо замечал за собой сочувствие, проявляемое к Мелькору. Хотя причин для лютой ненависти у Феанора было более чем предостаточно, его пламенная натура отчего-то требовала поумерить пыл безумства.

— Старею, — хохотнув, Кузнец переступил с ноги на ногу. — С каких-то пор просто ярости недостаточно…

Пора было устраиваться на ночлег. И так долго шагавший без отдыха, нолдо с удовольствием расстелил на траве плащ. Уложив рядом с ним свою небольшую поклажу – меч и куль с сухим хлебом – растянулся на твердой ткани. Немного повертевшись на месте, долго пытался занять удобное положение. В конце концов, улегшись на спину, Феанор прямым взором уставился в небесную твердь. Там, по черному бархату незримого купола, летали подчиненные Варде мотыльки звезд. Какие-то казались большими, какие-то – маленькими, но одна светила особенно ярко и особенно чисто.

Он заснул крепко и сновидения не тревожили его.

Он заснул крепко и сновидения не тревожили его. Гигантский, сильный, умиротворенный, он решил упокоиться в темноте, чтобы не ведать о разрушении былых устоев. Последний в своем роде, Патао спал под сводами огромной пещеры. Языки пламени пробегали по коже валарауко, огромная сильная грудь вздымалась при тяжелых вздохах, клубы черного дыма вырывались из широких ноздрей. Ничто не мешало балрогу коротать дни и ночи в преждевременном забвении.

Анаэль осторожно шагнула вперед, переступая через ручеек горящей лавы. Забравшись в самое сердце Мории, проникнув вглубь опечатанных тоннелей, Миас нашла опочивальню своего старого доброго друга. Долго выискивать не пришлось: волшебница знала, где предпочитают отдыхать огненные демоны. Поэтому, выйдя к лавовым шахтам, Анаэль без колебаний решила продвигаться дальше. Так, в полном одиночестве и тишине, она оказалась в просторной зале, окруженной пышущим озером земной крови. Мост, соединявший странный чертог с Казад-Думом, наполовину утопал в огне. Каменное лежбище балрога со всех сторон окружали лавовые потоки. Любой смертный сын Арды, вступив в эту палату, погиб бы тут же от жара и удушающих паров. Но Анаэль обладала дарами мертвой земли и голосом Амана. Огонь не мог навредить ей.

Решение пробудить валарауко далось бессмертной с трудом. Балроги раньше подчинялись отцу и крайне редко – Ниар. Будучи ожившим дыханием мира, полные силы и огня, они были способны изменять начертания Эа, как кисть художника способна изменить только нарисованный пейзаж. Строптивые, но преданные, демоны искренне ратовали за Мелькора в дни его славы. Однако после того, как Белерианд исчез под водой, большая их часть либо погибла, либо ушла в глубины земли, под защиту родной стихии. Патао стал последним балрогом, вышедшим из войны. И хоть Ниар считала его ленивым и трусоватым, Анаэль верила в способности друга.

Чтобы управлять валараукарами требовалась духовная сила и сдержанность. При Мелькоре, еще в Ангбанде, все трое Миас отлично ладили с веселым народом балрогов. Последние, вопреки внешней суровости, обладали характером беззаботным и жизнелюбивым. Обычно шутящие, поющие песни и любящие танцы, валараукары с удовольствием проводили время за карточными играми с чашей вина в лапах. Надежные защитники, балроги множество баталий провели с детьми Моргота, бок о бок сражаясь с врагами Дор Даэделота. И никогда они не заставили Миас усомниться в своей надежности и силе.

Однако дружить с балрогом и давать ему приказы – совершенно разные вещи. В первую очередь народ валараукар являлся народом духов, стихий, природной силы. Властвующий над ними Мелькор являлся полноправным предводителем огненных воинов. Ниар, в свое время часто ведущая балрогов в битву, обладала той волей, какой обладал Моргот. Анаэль, однажды поинтересовавшаяся у сестры сложностями общения с демонами, услышала от Ниар весьма интересную, но при этом не лишенную смысла гипотезу.

«Чтобы подчинить себе балрога, нужно сражаться с ним, — Красная Колдунья, начищая доспехи, загадочно улыбалась, поучая младшую Миас. — Твое общение с любым валарауко в конечном итоге сводится лишь к одной простой истине – к поединку стремлений. Как любая стихия, балрог требует порабощения себя. Отдавая приказ, вверься сердцу балрога и попрощайся со своей жизнью. Если ты окажешься способна всей своей сущностью погрузиться в душу демона, он отплатит тебе доверием. Стань частью его, растворись в нем без остатка. И ты окажешься его хозяином».

— Патао, проснись, — вспомнив уроки наследницы ангбандского трона, Анаэль остановилась напротив шумно дышащего балрога. — Очнись ото сна, дух.

Валарауко потянулся, но не поднялся. Перевернувшись на другой бок, развернул голову к волшебнице. Огромную морду чудовища покрывал извилистый узор тонких огненных линий. Рога, обрамляющие лицо демона черной короной, зловеще поблескивали в красном свечении. Сильные лапы, угольно черные, мускулистые, Патао сложил пред собой. Просыпаться он явно не желал. Сглотнув, Анаэль решила сменить тактику. В ход пошел старый язык Амана. Язык Первой Песни.

— Поднимись, Валарауко, дети Владыки взывают к тебе, — голос волшебницы наполнился звоном. Прокатившись по заброшенному чертогу, отразился от высоких потолков. — Я Анаэль, целитель Дор Даэделота, покровитель Ангбандской Крепости. Вспомни меня, добрый друг.

Последние слова сделали свое дело. Балрог потянулся. Приоткрыв глаза, недобро зарычал, поднимаясь на ноги. Пышущий от чудовища жар волной тепла окатил волшебницу, чуть не сбив с ног. Земля затряслась под весом демона, застонала, надрывно запела. Оглушительный гомон плавящегося камня и дробящихся скал заполнил уши Анаэль. Полностью выпрямившись, Патао склонился над волшебницей.