Четыре

Мы могли бы проболтать до ночи, но тут вернулся Владимирыч, устроил разнос пьяным резчикам и определил на это дело нас с Саней-водолазом. На прощание, мужики одарили меня тёплыми вещами и хотели купить билет на самолёт до Москвы, еле их отговорил, убеждая, что это не только не нужно, но и совершенно не интересно - столько сюда добираться, чтобы обратно вот так скоро?.. Спасибо вам, братцы, но, честное слово, дороги-обочины познавательнее салона боинга. И я укатил, чтобы продолжить путешествие, зреть странности и чудеса, на которые Сахалин не скупился до самого дня отплытия, каковой я провёл в окрестностях Холмского морвокзала. Сначала в поисках кипятка обошёл все близлежащие организации от чебуречной до кинотеатра, и нигде не отыскал желаемого. В итоге кипяток был обретён в редакции оппозиционной газеты "Визит", а также чай и печенюшки, вприкуску к разнообразным разговорам, которые мы вели с главредом - о нелёгкой жизни оппозиции, подлой власти, кете и горбуше, природных катаклизмах, ядерных отходах и китайских медитативных техниках. До моего визита в "Визит", Сергей коротал время наедине с какими-то журналистскими реалиями (это было, кажется, воскресенье), и обрадовался возможности отвлечься. Душевно поболтали несколько часов, после чего разошлись, он отправился домой, подарив на прощание экземпляр последнего выпуска - в нём из шести, по-моему, страниц, три с половиной занимала реклама, а новости были поданы в ироническом стиле "читайте между строк". Вечером же кипяток щедро наливали и в кинотеатре тоже.

На площади подошёл парень с целью стрельнуть сигарету. Разговорились, курильщик отрекомендовался Ангелом - не в том смысле, что это его имя, а в том, что такова его сущность на грешной нашей земле. Обсудили разное, Ангел упомянул про своего кореша Архангела, обмолвился про тёмных созданий, которые бродят среди нас, маскируясь под людей... "Вы обратили внимание, - спросил он, - как много в последнее время появилось вокруг странных персонажей?..". "Не замечал," - ответил я, глядя на Ангела. Побеседовали о Гиперборее, осколком которой некоторые считают Сахалин. На острове меня уже проинформировал об этом некий радист-уфолог, живущий рядом с "местами силы" в районе горы Лягушки. Под конец своего пребывания в тех краях (как раз закончились думские выборы), Ангел успел поучаствовать волонтёром в предвыборной кампании на стороне КПРФ. "Неужели Бог за коммунистов?" - ахнул я, но выяснилось, что оное участие было частной инициативой отдельно взятого ангела, поскольку, дескать, КПРФ - партия с великим прошлым, к которому она не хочет возвращаться, и тот счёл уместным её поддержать.

А ночью возле зала ожидания ангела-коммуниста чуть не поколотили местные, но он был спасён проститутками с рыбзавода. Остро чувствуешь непредсказуемость жизни в мире дорог и обочин, где творятся вероятности, изумляющие людей, а люди совершают шаги, шокирующие мир.

Если на Чёрном море, провожая закат, можно неторопливо распить с подругой бутылку вина, то в Татарский пролив солнце плюхается так резво, что не успеваешь выкурить сигарету. Ночь смотрелась до боли знакомо, полня безмерное замирным. Устав шляться по залу и площади, я расположился на обрыве, с которого распахивался вид на Холмск и море, и перебирал по памяти строки дорог, чередуя с запятыми тропинок и точками на карте, отмеченными яркими воспоминаниями, - и ощущал, как распухает голова, в которой хочется уместить всё, всплывающее из былого.

Согбенные берёзы на перевале Сим: когда после оттепели, пригнувшей кроны потяжелевшим снегом к земле, грянули морозы, деревья прихватило к обледенелому насту - они словно склонились перед нами, проезжающими мимо, и ломались в пояснице с сухим треском.

Смерч, идущий на Дивноморск - освещаемый молниями, он прошёл вдали от берега, на котором я разбил стоянку, но несколько секунд я цепенел, не дыша, обхватив ствол пихты, в сплошной стене ливня, несомой буйным ветром параллельно земле. На утро к берегу прибило щепу от лодок с дивноморского причала. Свою кепку, сорванную с головы, я нашёл только днём - в двухстах метрах от бивака.

С туч ветр плеснул дождем и мечется с испугом

По бледным заводям, по ярам, по яругам...

Тьма прыщет молнии в зыбучее стекло...

То, Землю древнюю тревожа долгим зовом,

Обида вещая раскинула крыло

Над гневным Сурожем и пенистым Азовом.

Заснеженный перевал в Сейдовских горах, исхоженный медведями - мы взошли на него, а потапычи как раз выбрались из спячки и спустились в долину, оставив горы нам. Ступая по проламывающемуся насту, окуная ноги в студенючие ручьи, споро бегущие под глубоким снежным покровом, не верилось, что внизу люди ходят в футболках, а здесь лютый ветер, безжизненные скалы и зимовье зверей.

Здоровенные полуметровые черепахи-триониксы из озера Гасси в Хабаровском крае, так лихо перебегающие дорогу, что ни один водитель, пытавшийся их поймать, не смог опровергнуть апорию Зенона.

Метеозонд, поднимавшийся из мраморного карьера Рускеалы, запущенный в стратосферу участниками соревнования "Global Space Balloon Challenge", кои сначала подвезли меня от Приозёрска, а спустя пару дней и сотен километров я пилил с ними самую высокую сосну в лесу, которую оный зонд ухитрился выбрать для посадки.

Тяжёлые гроздья иссиня-тёмных ягод, лежащие на приборной панели ржавой "шестёрки" под Уссурийском, оплетённой лозами дикого винограда.

Пронзительно-голубое горное озеро близ Териберки, извергающее водопад талой воды на прибрежную полосу Баренцева моря. Забравшись выше, было видно, как каменные реки спускаются к песчаному пляжу. Ввиду моря крупные глыбы казались галькой великанов.

Дальневосточные сопки, как зелёные подушечки для иголок с клоками ваты на вершинах, лежали по бокам трассы, не помышляя об осени, в ту пору, как в Сибири вовсю облетали листья. Убеждён, что в сентябре в России найдётся соответствие каждой из двенадцати картин "Времён года".

Снежная яма в сосновом бору под Новосибирском, в которой мы с товарищем устроились на ночёвку, а сверху капали мокрые снежинки. По Володиной просьбе я читал Экклезиаста, но в голове вертелись строки Ивана Елагина:

Колыхались звездные кочевья,

Мы не засыпали у костра.

Шумные, тяжелые деревья

Говорили с нами до утра.

Следом за местами, из памяти выныривали лица - шофёра, ошеломившего признанием: "Знаешь, Дима, я ведь плохой человек - пью, блядую, семье вру... А тут увидел, человек на обочине голосует, и подумал - если сейчас тебя не подберу, не то, что в ад не возьмут, в землю не примут! Придётся лежать на поверхности, а вороны будут в голову клевать..."; барда Владимира с женой, с которыми провели душевный вечер в бору под Архипо-Осиповкой, слушая его песни, а в десятке шагов солёный тёплый ветер сметал сухую хвою в Чёрное море; астраханских бичей, угощавших меня цукатами из арбузных и дынных корок, которые полночи варились тут же на костре в исполинской кастрюле; идейного неудачника, дальнобойщика Андрея на старой фуре, который брался за самые невыгодные заказы, оставаясь без копейки во всевозможных географических тухесах, закладывая вещи, чтобы выбраться и продолжить ездить, потому что иначе жить не хотел...

Все эти люди - простые, хмурые, щедрые, человечные, странные, умные, лихие, понятные - свои, и я их люблю. И землю, которая нас объединяет - её нельзя объехать, ведь хочется возвращаться, снова наведываясь всюду, где побывал. Но можно быть счастливым в пути, видя родные звёзды в неведомом небе, слишком близком или чересчур далёком; узнавая то, что иначе никогда бы не узнал; убеждая водителя не беспокоиться за меня, когда высаживаюсь на ночную обочину чёрт-те где, не представляя, что буду делать, но уверенный, что всё сложится, как надо, потому что иначе не бывает.

Зато бывает, остановишь большегруз зимней ночью, залезешь в кабину, а шофёр, обрадованный собеседнику, разразится монологом в полбиографии, отыгрываясь за дни, проведённые наедине с баранкой, вываливая историю за историей, на четыре с лишним часа... А потом умолкнет и будет слушать мои четыре.

(C) Дмитрий Метелица 17.03.2018