Четыре

Когда я описал произошедшее приятелю-машинисту, он недоумевал, почему же не оставили труп на обочине. А я не имею понятия! Ни малейшего, как и о многом другом. Вся работа поездной бригады представляется мне соревнованием в некомпетентности в режиме вечного аврала: то есть проводник либо не знает, почему оказался в заднице, и беспокоится о причине, либо знает и плюёт на это - задница-то вот она, и надо как-то выбираться...

В общем, покойника мы не оставили и довезли до станции в нерабочем тамбуре хвостового вагона. Так что если вы как-нибудь ехали в хвосте и не могли выйти в курилку - возможно, за дверью лежало чьё-то холодное тело. Сгрузив останки, я вздохнул с облегчением, но едва шагнул в вагон, как проводница испустила вопль: "Ноги!!!" - и в моей голове возникла пугающее видение половины трупа, забытой на перегоне. Обернувшись, я перехватил её наполненный ужасом взгляд и, проследив его, уставился на собственные ноги, за которыми по ковровой дорожке тянулись кровавые следы. М-да, некрасиво получилось, ведь перспектива чистки ковра страшнее, чем груда мертвечины рядом.

До сих пор, мысленно возвращаясь к событиям той ночи, неизбежно начинаю смеяться. Может, это нервное?.. Да нет, не думаю. Поводов для веселья у проводника всегда полно, такая уж это работа. Приятно вспомнить.

Часто бывает: идёшь за романтикой, а колешь лёд и таскаешь трупы, что вновь и вновь подтверждает, вопреки Экклезиасту - то, к чему тянется душа, всё-таки лучше зримого очами. А колоть лёд можно с душою, в чём я убедился, подвизавшись дворником в Ярославле. В этом городе училась одна славная девушка, снимавшая квартиру на пару с подругой, с которой мы не сошлись темпераментами - желая видеться с одной и не пересекаться со второй, я начал искать иное обиталище. Зимой выбор был невелик, и разведка привела в ЖЭК. Тамошние тётки с удивлением вертели московский паспорт, взирая на мою очкастую физиономию. Смотрины сопровождались комментариями, типа: "чё тощий-то такой?" и "да он же лопату не подымет!", но закончились успехом. Требовалось лишь купить трудовую книжку, хотя принести её разрешали позже. По зарплате были обещаны копейки, из которых десятина в месяц отбиралась на оплату койко-места. Жильё соответствовало худшим опасениям: угрюмый подвал жилого дома. Сырые стены были местами убраны коврами (с помойки), а границы "комнат" очерчивали развешанные простыни. Прежде, чем лечь спать, требовалось потопать ногами, дабы выгнать из-под тахты возможных крыс. Но это было всё же лучше, чем квартира одного московского товарища, у которого перед тем, как зайти в ванную, следовало с размаху шваркнуть дверью, чтобы осыпались тараканы с потолка. Делить же подвал предстояло с интернационалом, существующим в традициях социалистического общежития - пьющим хохлом Коляном, богомольным узбеком Шади и меланхоличным таджиком Адилом, который жил с тем же выражением лица, с каким спал. Колян был аборигеном подвала, несколько поколений коллег, родом из южных республик, успели устроиться, отправить денег семье и уехать, так и не увидев его трезвым; Шади пять раз в день совершал намаз и по каждому случаю читал неподходящую сутру; выражение лица Адила менялось на удовлетворённое, лишь когда он пукал... всем нам предстояло как-то уживаться, мирясь с недостатками друг друга. Но это были мелочи жизни, будничная суета, отступающая перед незамутнённой романтикой противостояния фронту метеоосадков.

Бессонные горожане могли бы сверять часы по нашему появлению за окном. Слышат: зашоркали лопатами - знать, пробило четыре! О, хрен бы они вылезли из тёплых квартирок в такой мороз!.. И не узнали бы очарования безлюдной зимней ночи, когда между небом и землёй лишь один человек не страшится злющего холода - дворник. Его действительность - это не пробежка в магазин за сигаретами, торопливая чечётка по окоченевшему трупу тротуара - быстрее, быстрее, спрятав нос в воротник, а руки в карманы. Не то. Каждое утро дворник выходит на свидание с улицей, чтобы провести время наедине. Многих она пропустит через себя сегодня, но он будет первым. Чертовски душевно, оторвавшись от работы, оглянуться вокруг и закурить подрагивающими от усталости пальцами. Красота! Луна, как лужа. Редкие окна греют чужим уютом... А на земле, под небом Шиллера и Гёте - я, и чем сильнее темнеет в моих глазах, тем меньше мрака остаётся окрест. Вскоре первые школьники уныло двинутся на привычную каторгу, чтобы после учёбы переодеться гопниками и хором изнасиловать улицу.

Нет, не луна, а светлый циферблат

Сияет мне, - и чем я виноват,

Что слабых звезд я осязаю млечность?..

Когда из домов выходят жители, неохотно окунаясь в раннее утро, редкие романтики расползаются по своим мрачным норам смотреть во снах на ошеломительные луноходы, позаброшенные в звёздной пыли. Но долго восторгаться зимними рассветами в заснеженных подворотнях не удалось - через три недели на город навалилась оттепель, обслюнявив дворы, а за ней грянули морозы, обратив воду в лёд, и намахавшись ломом до немоты спины, я сбежал с этой работы, не успев растерять идеализм и не забрав трудовую книжку - а жаль, мог бы собрать коллекцию.

Возвращаясь в столицу на перекладных с заезженными, непокладистыми контролёрами, я бытийствовал, как цветочек, от высадки к высадке. Осмотрел подборочку мелких станций, через которые электричка проходила два-три раза в сутки. На одной из них, кроме кассы, был только лес. Будка пустовала, шёл обеденный перерыв. Четыре с половиной часа! Не доводилось зреть такую сиесту на железке и, по возвращении сотрудницы, я не удержался от вопроса, отчего это, мол? На что женщина с типичным говором селянки средней полосы затараторила, слегка налегая на -о: "Так пока до дому дойдёшь, пока корову подоишь, свиней накормишь, печь натопишь, покушать сготовишь - вот и на работу пора!..". Но до Москвы добрался и в первые же полчаса встретил знакомую проводницу. Мир тесен, но чтобы его объехать, жизни не хватит. Тем более, на собаках.

Дороги-обочины

С тех пор, как стали назначать цену не только за рельсы, но и за асфальт на платных трассах, поголовье зайцев умножилось - благодаря дальнобойщикам и байкерам, причём, последние "оседлали" первых. Схема работает так: мотоциклист пристраивается неподалёку от операторской кабинки, а когда шлагбаум поднимается перед фурой, оплатившей проезд и медлительно трогающейся с места, - даёт по газам, проскакивая перед ней. Шофёр матерится, но по деньгам не теряет, только минуту времени, пока полосатая палка поднимется снова, чтобы пропустить настоящего клиента. А дальнобои, пользуясь тем, что шлагбаум автоматический и опускается, когда за проехавшей машиной образуется достаточный просвет, выстраиваются впритирочку друг за дружкой и следуют мимо кассы, словно автопоезд.

Водила, которому я составлял компанию из Краснодарского края в Воронежскую область, проскочил зайцем семь терминалов из восьми, а оставшийся честно обогнул по пустынному предрассветному городу. Приближаясь к пункту оплаты, он окликал по рации большегруз, въезжающий в коридор: Астрахань, я за тобой, дескать, проеду?.. А ему в ответ неслось: да я сам, мол, за Казанью стою, ну давай... Бывало, что следом вызывали нашу машину - собирался караван. Некоторые предупреждали, что тяжёленькие, чтобы впередиидущие не спешили разгоняться. Инерция гружёной фуры - такая штука, которую нужно почувствовать на себе, чтобы осознать, что количество колёс не есть единственный фактор, влияющий на торможение. Жаль, что лихачи на легких авто не катаются стопом. В кабине большегруза понимаешь, почему шоферы по рации называют легковушки "маленькими" - они действительно маленькие, носятся шустрыми букашками вокруг степенно ползущих жуков-голиафов. И когда очередная козявка самоубийственно лезет под лапы, я даже не меняюсь в лице, если, конечно, сам в этот момент не нахожусь в салоне легковой. Про шофёрский сленг отдельная песня: разговор на радиоволне пересыпан уменьшительно-ласкательными окончаниями, и когда суровый мужик с наколками на пальцах, всю дорогу костеривший правительство, выдаёт нечто вроде: "Авариечка на обочинке... осторожненько", испытываешь неслабый контраст ощущений.

Если бы я понимал и любил технику, то наверняка попробовался бы на ниве грузовых перевозок. Труд дальнобойщика весьма специфичен. Обычно стопщики не видят его в целом, понаслышке зная о погрузках-разгрузках, диспетчерах, дающих заказы, и начальстве, отдающем указания, ибо едут столько, сколько по пути, и высаживаются перед поворотом. Но случаются исключения. Так, достигнув Петербурга промозглой декабрьской ночью, дальнобойщик Руслан предложил не шарахаться по зимнему городу до открытия метро, а культурно выпить казахской водки, сидя в тёплой кабине, да и заночевать на верхней полке. Я согласился, соблазнённый возможностью побывать на Кировском заводе, где должна была состояться разгрузка. На вопрос, как же мне попасть на охраняемую территорию стратегического объекта, где стоят сотни цистерн с нефтью и ремонтируются военные корабли, водила махнул рукой: а, какие пустяки, мол, впишу тебя как экспедитора!.. И впрямь, оформив пару бумажек и показав паспорта на проходной, мы получили разрешение на проезд. Только сперва в кабину заглянула дородная охранница и хорошенько обшарила взглядом, но на этом осмотр завершился. Заметив отсутствие мужчин в охране, я заинтересовался причиной. Оказалось, когда работали мужики, шофера норовили провезти на территорию контрабанду. Я предположил, что речь о бухле. Но ошибся, что Руслан убедительно доказал, достав из-под спалки канистру водки. А ввозили проституток. Так что женщины в форме не просто оберегали завод от посторонних, а стояли на страже нравственности. Прокатившись по тёмным проулкам индустриального городка, мы встали неподалёку от Финского залива. Цеха, пути, горы металлической стружки (такая же была у нас в контейнере), насыпанные прямо у причала - впотьмах окрестности казались особенно угрюмыми. На верфи высовывалась надстройка вмёрзшей в лёд подлодки, дальше возвышался, встопорщив какие-то орудия, корабль "Юрий Иванов". Эффектный был вид. Ну а утром мы стояли в туманной дымке, наблюдая, как ковш опустошает кузов, увеличивая груду железных завитков.

А зимой под Новосибирском я практически внедрился в образ жизни в рейсе, застопив "мерс" дальнобойщика Лёхи. Обрадованный найденному попутчику, он выдал тираду о том что, работает сам на себя, частником, живёт в городе Волжский, возит стройматериалы, а недавно подвернулся заказ аж на Красноярск - отвезти доски, он ещё удивлялся, что это за доски, что их надо через полстраны везти, но какая разница - груз есть, деньги платят, и поехал, а вообще он прежде на такие расстояния не мотался, тем более зимой, тем более на своём мерсе-однооске, который, как истинный европеец, преодолевать снежные заносы не обучен, но вот, он уже неделю в пути, и дефицит общения образовался, хоть вой, а на трассе, как назло, никого из нашего автостопного брата не видно, но, наконец, нашёлся один... Потом Лёха прервался, чтобы спросить, куда я, собственно, еду, и узнав, что в Москву, возрадовался ещё пуще: "Я же могу тебя прямо до саратовской развилки довезти, ты такой хороший собеседник!". Притом, что я ни слова не сказал, кроме сакраментального "в Москву". Сделав мне преждевременный комплимент, Лёха добавил, что будет брать попутные заказы, и какой срок займёт поездка, не знает. "Да времени - вагон!" - бодро ответил я, и нашей радости не стало предела.

Полдня мы общались, будто в театре, монологами: один разразился речью на час, затих, второй вывалил подборку баек на полсотни минут, устал. Лишь когда информационный голод был утолён, начался нормальный разговор. Водила оказался интересным человеком, с большим жизненным опытом, в который, помимо всего прочего, вмещались девять лет в местах лишения свободы. При этом ни внешне, ни манерами, бывалого сидельца не напоминал - когда в колхозе, куда мы привезли фанеру, вокруг суетились заскорузлые работяги, скидывая ценные стройматериалы в снег, в кабине сидели два интеллигентного вида человека в очках и забавлялись по поводу производимого ими впечатления. В какие только захолустные углы не приходилось забираться, чтобы удовлетворить потребность заказчиков в древесине и бетонных блоках! "Мерсик" тосковал по среднеевропейским дорогам и застревал в Сибири, пробуксовывал на Урале, терял колёса и попискивал какими-то приборами, оповещая неизвестно о чём. На полпути сломалась автономка, придав ночёвкам разнообразия: ложишься в тепле, еле прикрывшись спальником, через несколько часов просыпаешься, чтобы натянуть вещи, а ещё через пару - из-за жара разогретого, заведённого дальнобойщиком двигателя - снова раздеваешься. Дорога давалась непросто, но шла легко. Ехали пять дней, с тремя выгрузками и четырьмя загрузками - с последней Лёха помчал домой. Расстались на развязке, довольные друг другом, обменявшись телефонами. Оказываясь в Подмосковье, он заезжал в гости и тогда уже я угощал его обедами. Всегда приятно оказаться небесполезным для хорошего человека.

Совсем иначе довелось поработать с шофёром бок о бок летом под Аксаем. На бензоколонке я подошёл к мужику, заправлявшему тентованный уазик, и поинтересовался, не по пути ли нам будет, на что он объяснил, что едет от Белгорода уже несколько дней, всё в одиночку, и с удовольствием взял бы попутчика, но в машине вылетела раздатка, и я сам буду не рад. Для меня, технического профана, слова о вылетевшей раздатке были китайской грамотой, и я пожал плечами - дескать, мой день тоже не задался, может, минус на минус даст плюс?.. В общем, поехали. В кабине я переспросил: что, мол, вылетело?.. И получил исчерпывающий ответ: "Раздатка". Спасибо, теперь всё понятно. Позднее выяснилось, что диковинный термин означает устройство для включения пониженной передачи. Чтобы ехать со скоростью около шестидесяти, водителю приходилось действовать: вот, рычаг отщёлкивает назад, мужик перегибается через кабину и дёргает его обратно, после чего выжимает сцепление и едет спокойно... двадцать секунд, затем повторяется то же самое. Понаблюдав за процессом, я предложил: давай, мол, я переключать рычаг буду, он ведь ко мне ближе, а ты на педаль дави. Порепетировали и создали этакую коробку-полуавтомат из моей руки и его ноги. Вошли в ритм, и нормально прокатились почти двести километров до свёртки на Кореновск, за которой его поджидал коллега с буксировочным тросом.