Четыре

В отлив дно Буссе обнажалось на десятки метров, и местные шли по ракушку - с вёдрами и лопатами. Увидел в грунте дырочку - значит, внизу кто-то дышит, подкопнул, а там гребешок или мидия, или устрица, кто-нибудь да есть, кого можно съесть. Но сахалинцы ("да нам эта устрица на хуй не нужна!") собирали вкусности на продажу. Посмотришь со стороны на гладь озера, по которой, аки посуху, ступает мальчишка в болотных сапогах, волокущий за хвост грузную кетину, угодившую в яму, и понимаешь, что снасти - это буржуазные заморочки, и если руки есть, ты уже рыбак. А если и голова на плечах имеется - моряк, а дальше, как судьба распорядится. Бывало, она распоряжалась лихо - людей швыряло в разные стороны, о чём можно составить представление, например, по истории двух моряков, работавших на одном предприятии. С первым, Андреем, повезло пообщаться по дороге к Корсакову - он был экспертом ФСБ, делающим заключения на рыбацкие суда, задержанные по подозрению в браконьерстве. От него я узнал про крабовый порядок, то есть чемоданы на хребтине.

Близость моря придала местной речи самобытности - диалог пересыпан специфическими терминами и словечками, невразумительными сухопутнику. С непониманием такого рода в России я сталкивался только в сибирской булочной, когда попросил батон белого (в Москве белый хлеб в буханках мало распространён и, как правило, "батон" и "белый хлеб" значат одно и то же, тогда как дальше к востоку хлеб это буханка, а батон есть батон), и продавщица переспросила - вам, мол, батон или белый, отчего я захлопал глазами, не постигая, чего от меня хотят. Но сахалинца иной раз послушаешь - будто по офене ботает. Приходится эпизодически переспрашивать, чтобы дознаться, что гиляками, по старой памяти, именуют орочи, амурских нанайцев, камчадалом - камчатского краба, драги и тругольники - это сачки для ловли, но в то же время, треугольником величают волосатого краба, хотя он, вроде, пятиугольный, чилимы - дальневосточные креветки, ромашка - метод прицепки кустов (хапок) морской капусты к понтону/надувному плоту, на котором работает верховой, он же плотовой, пока водолаз занимается добычей (причём, моряки ставят ударение на первый слог, и поправляют, если ошибёшься. То же услышишь про ворон, которые на Сахалине не ворОны, а вОроны). А ещё есть кукса - старые-добрые дошираки и прочая лапша, и кукси - корейский суп, и всё прочее, включая ненашенские породы рыбы, виды приправ и диковинные эвфемизмы, непринуждённо возникающие в разговоре, а когда уточняешь, закономерно нарываешься - ты что с луны свалился?.. А крабовый порядок - это от восьмидесяти до ста двадцати ловушек-чемоданов с наживкой, закреплённых на верёвке-хребтине, которые сбрасывают в воду одну за другой. Отправив на дно несколько порядков, возвращаются к первому и приступают к выборке (подъёму ловушек). После того, как плутоватые коллеги приладились забирать чужой улов, браконьеры обозначали порядок не буём, а крестиком на карте и тралили якорем-кошкой, чтобы найти. Случалось, не находили, и чемоданы оставались лежать на дне, набитые гнилью. Задача эксперта - заметить на судне элементы промыслового оборудования или следы его установки, царапины на борту от металлического троса, и прочие характерные признаки добычи. Но экспертов уже дёргают нечасто - если пять лет назад приходилось осматривать десятки задержанных судов в год, теперь всего несколько. Браконьерство усмирили, поголовье краба восстанавливается, закон действует.

Ещё много любопытного сообщил Андрей - про дрифтерные сети, цепляющие рыб, едва их коснувшись, про гидрографическую войсковую часть Тихоокеанского Флота, в которой служил, и про БОР - Корсаковскую базу океанического рыболовства, на которой отработал пятнадцать лет прежде, чем крупнейшее предприятие Сахалина развалилось, вслед за Союзом. На той же базе, в то же время трудился Евгений: ходил матросом, затем боцманом (на жаргоне - драконом), а в девяностые занялся браконьерской добычей краба и прошёл по этому пути до упора, до конца нулевых, когда бракашей стали отлавливать с вертушками, а если шхуна не останавливалась, высылали самолёт и стреляли по курсу, грозя затопить. Последнее судно, на котором ходил Евгений, в этой ситуации команда затопила сама - с гарантированным уголовным делом в виде сотни тонн краба на борту, - высадилась в шлюпки и была спасена патрульными катерами. Поднимать шхуну, конечно, не стали, и дела не завели, но дракон после этого завязал с авантюрами. Закон действует, подтверждал он, но только против мелких игроков. Мы встретились с Евгением в Горячих Ключах - на месте бывшего санатория с термальными источниками, где стихийно образовалась дикарская стоянка. Люди приезжали туда с палатками и жили, регулярно принимая лечебные ванны в гниющих сараюшках и полиэтиленовых чумах. Как-то само собой получилось, что боцман взял меня на довольствие, приглашая к трапезе трижды в день и угощая разнообразными яствами с корейскими прикусками, под увлекательные истории о моряцкой жизни. К примеру, как происходит ловля сайры: ночью траулеры рыскают по морю в поиках рыбного косяка, а настигнув, включают мощный прожектор, бьющий лучом яркого белого света - и рыба прёт к поверхности. Пока она недоумённо лупает глазами из-под воды, ослеплённая невиданной иллюминацией, снизу заводят сетку, так что добыча оказывается в этаком котле. Взамен белого фонаря врубается красный - и рыба в ловушке словно закипает, вода бурлит и идёт волнами, пока сеть стягивают и поднимают на борт. В советское время в окрестности ловли подходили японские суда и зажигали свои, гораздо более могучие прожекторы, переманивая косяки. По словам Евгения, вид скопления промысловых кораблей, добывающих сайру, незабываем - на море как будто вырастает город, сверкающий лампионией на десятки километров... А ещё есть рыба-лапша, название которой полностью соответствует внешнему виду, её ловят сачком, моют, замораживают, и больше никаких манипуляций не требуется. На пароме меня угощали котлетами из лапши - обвалянная в муке с яйцом и поджаренная, по вкусу она напоминает типичную варёную рыбу. Иной коленкор, сваренная голова кеты - никогда не думал, что в этой башке столько съедобного и лакомого, а самой деликатесной частью являются глаза. То, что для приезжих экзотика, для жителей обыденщина, и сахалинец на Чёрном море будет так же радоваться апельсинам, срываемым с ветки, как краснодарец - устрицам под ногами, а я, находя поводы для восхищения во всех концах страны, гадаю, чем способна изумлять Москва.

Там же, в Горячих Ключах я познакомился со Славой-сибиряком, человеком дороги, оказавшимся близким по духу - ему тоже плевать на деньги, он путешествует и получает кайф от процесса. Раньше он гонял на выезда, как это принято у фанатов, организовывал бизнес и занимался прочими важными делами, а потом, по нелепому стечению обстоятельств, сломал позвоночник. Полагаю, всякий человек, которому потребуется заново учиться жить, пересмотрит отношение к земному бытию. Слава или, как он предпочитает именоваться, Том Йорк переосмыслил свою реальность радикально - и пустился в путь с титановым штырём в спине, на которую взгромоздил огромный синий рюкзак. Йорк оказался первым стопщиком, который не доставал меня песней о трудностях автостопа: казалось бы, логично - зачем об этом оповещать меня, если я так же катаю на попутках? Но, к сожалению, коллеги, как правило, подробно расписывают, от какого поворота они отъезжали, где встряли и как долго ждали, упоминая нумерацию трасс, километраж поездок и подобную ерундистику. Да скажите же, что вам на душу легло, - хотелось возопить в таких случаях мне, - каких людей встретили, какими красотами наслаждались! Но оные вехи сюжет задевал лишь краешком. Возможно, после они выложили отчёты с красочными фотографиями, которые всё живописали за них - ну и на кой такие собеседники?.. Когда-то я тоже был таковым, не понимаю, как меня водители выносили. А с Томом мы легко беседовали об отвлечённых вещах. К тому времени, облагодетельствованный сахалинцами, я начал опасаться, что всё-таки становлюсь халявщиком, заметив за собой, что, контактируя с кем-то, предполагаю, что тот мог бы мне дать. Йорк успокоил, объяснив, что это опыт. И верно - ведь я просто знаю, что так будет. Обнадёженный этим соображением, я двинулся дальше, чтобы позже повстречать Тома вновь и провести с ним три дня на Байкале, возжигая костры, выпивая за "Чкаловец", отпугивая бешеных лис и отражая атаки голодных мышей, но обезумевшее зверьё не подорвало мою благосклонность к большим озёрам.

Байкальский отдых отзывается в душе тем же теплом, что охота со старыми бракашами на берегу Буссе, плавно перешедшая в работу с морской капустой, хотя это происходило уже в другом месте - на берегу моря, во дворе с покосившимися строениями. На вопрос, почему дома кривые, мне объяснили, что это последствия шторма - сортир, вон, вообще разметало да песочком присыпало, и убирать ничего не надо, а избушки лишь перекосило. Затевать ремонт не имело смысла, легче сломать и заново построить, а зачем ломать, когда следующая буря сама всё сделает. "Это люди, которые ждут штормов," - понял я и гадил по кустам, потому что реконструировать нужник мужики тоже не захотели. Но такое мелкое неудобство не могло остановить на пути к постижению секретов заготовки капусты.

От моря до прилавка ламинария проходит через четыре этапа: её добывают водолаз и плотовой, затем резчики пропускают листы через лапшерезку, измазываясь в клейкой жиже, потом часть водорослей сразу сушится в листах или в нарезке - на сетках в сарае с тепловой пушкой, а часть липкой лапши варится в горячей (но не в кипящей) воде, чтобы стать засушенной тоже. Я работал на варке под началом Володи. Вряд ли покупатели знали, что желанная капустка томится в зловещем чане и пробуется на зуб старым зэком да бродягой без медкнижки. Но сомневаюсь, что это сказывалось на вкусе продукта. Что до пищевой ценности, то у ламинарии, подвергнутой нагреву, таковой, в принципе, немного. В естественном виде капуста - бурая, как йод, содержанием которого славится. Если подержать лист над огнём, он начнёт зеленеть на глазах, теряя пользу, которую мог бы принести человеческому организму. Тридцатикилограммовая груда резаных ленточек, вываленная в чан с горячей водой, травенеет за мгновения. Процесс похож на кипячение белья. Время приготовления определяется интуитивно - энергично помешивая парящую массу обломанным черенком от лопаты, в какой-то момент подцепляешь неаппетитную макаронину, откусываешь часть и задумчиво жуёшь, пытаясь понять, приобрела ли она требуемую мягкость, сохранив нужную упругость. Если дегустатор доволен результатом, на край чана кладётся стиральная доска, по которой капуста, истекая водой, ворох за ворохом, перетаскивается короткими граблями в мармиску (ещё одно словечко из автохтонных, обозначающее пластиковую корзину, но я этого не знал и, когда Володя попросил принести мармиску, приволок рыбацкую сеть, которую распутывал утром. Он, наверное, подумал, что я чокнутый). В клубах пара, наполняющих сараюшку, окружающее размывается до едва различимого, очки же запотевают напрочь. Это дело не для слабовидящих, но я, как всегда, пошёл поперёк заведённого порядка и напросился поучаствовать. Готов был трудиться бесплатно, навроде волонтёра, из любопытства, но мужики сказали: "раз работаешь, должен зарабатывать" и заплатили три с половиной тысячи (то есть больше, чем я потратил за всё путешествие) за два с половиной дня, крайний из которых я шесть часов сидел в кресле, наблюдая за охотой ястреба-рыболова, поскольку резчики капусты перепились и варить было нечего. Володя привалился рядом, поясняя тактические манёвры хищной птицы. Ястреб выписывал чёткие фигуры в небе, а мы созерцали и вели беседу.

Володя рассказал, как в 77-ом приехал на Итуруп и в компании с парочкой хороших людей организовал икорный цех в заброшенном японском бомбоубежище. За сезон - октябрь, ноябрь, декабрь - зарабатывали сорок восемь тысяч долларов. В те годы на острове в обилии валялись снаряды со Второй Мировой, поросшие клоповкой. В теперешнее время, эта знаменитая ягода продаётся вдоль сахалинской трассы по восемьсот рублей за литр, хотя в лесу её прорва. По вкусу клоповка незаурядна, словно сорт клубники, выведенный в гарях на болоте. На Курилах дефицита ягоды тоже не наблюдалось, как и нехватки рыбы. За день сетью можно было полторы тонны лососевых натаскать, тогда как нынче пять горбуш вынешь - и доволен. Ещё на Сахалине в ту пору располагалась "дикая дивизия" - вертолётчики, перебазированные из Афгана, дюже сговорчивые, если было, что посулить. Слетать на Кунашир, рыбы набить? Фигня-вопрос, даёшь пятьсот баксов, и поехали. За день набьёшь пару тонн, икру вырежешь, остальное бросишь, мишкам на радость, и обратно. "Всё повыбили..." - подытожил браконьер. Захочешь на север за медведем махнуть, тоже не проблема - пятьсот баксов, полетели. Или шкуру трофейную отдашь, тогда бесплатно. Хорошо жили, свидетельствовал Володя. На Итурупе он провёл тринадцать лет.

Много их, сильных, злых и веселых,

Убивавших слонов и людей,

Умиравших от жажды в пустыне,

Замерзавших на кромке вечного льда...

А все девяностые Володя прокуковал на зоне. На островах тогда рубли хождения практически не имели, рассчёт за всё и везде шёл в долларах и йенах. На материке рыбу сдавали за баксы, японцам - краба за йены. И сегодня к любому озеру и нерестовой речке ведёт множество дорог - это обходы, чтоб миновать посты. Но теперь инспекторам надзора не обязательно мчать на катерах для проверки - лучше дрона послать, чтоб полетал, пожужжал, высматривая сетки и водолазов. Правда, у бракашей на этот случай есть метода - снайпер, сидящий на высоте, высматривает дрона и сбивает на подлёте, а пока патруль раскачается, браконьеры уже далеко. Но всё равно, работать стало опасно. Ещё недавно на входе в их посёлок стояла вышка, на которой сидел дежурный с радаром, дальностью обнаружения превосходящим пограничный - завидев чужие суда, караульщик сообщал по рации, и бракаши хиляли к берегу; а на гэмэишников, морскую инспекцию, пытавшихся пройти на территорию домов, спускали собак. Теперь не то - лишь капусту пока не прикрыли, можно работать...

Разница наших миров была разительна и мои истории только усугубляли её. Я поведал про светофор на федералке в Вышнем Волочке, до недавних пор, известный как "светофор, который имеет всю Россию" - пройти городок за час считалось удачей. Никогда не слышал столько анекдотов, как в тамошней пробке. В пятнадцатом году была достроена объездная, но цены, назначенные за проезд, оказались выше любых ожиданий, так что фуры снова двинули через жилую зону. Подъезжая к Волочку, я был готов слушать анекдоты до ночи, но неожиданно проскочил город за сорок минут. А обратно - ещё быстрее.. В чём же дело? Отгадать причину не сумел ни один водитель легковой. Но местный дальнобойщик разъяснил: в мурманский порт, попавший под санкции, сократился поток товара, как следствие, меньше фур стало катать туда-сюда.

Действие кризиса ощутил и я - раньше, отправляясь на юга, брал пятьсот рублей, и прекрасно отдыхал целый месяц, а теперь лишь две недели. Для Володи эта сумма звучала смешно. Да чего там, у самого в московском магазине тысяча улетает враз, но на море какие мои расходы? Только музеи, если не удастся бесплатно впроситься, да городские маршрутки в случае, когда лень пешком топать. Хватало и на мороженое, и на арбузы с бахчи, а вино дегустировалось бесплатно. Для того, чтобы отведать весь ассортимент, была разработана специальная техника. Мы с подругой приходили в винную лавку под предлогом - мол, послезавтра уезжаем, есть намерение провести вечерок с бутылочкой вина. Но, вот закавыка, у нас разные вкусы - мне нравится красное полусладкое, а девушке белое сухое. Хотим найти нечто среднее, чтобы получить удовольствие совместно, а не хлебать, как алкаши, каждый своё. Начав дегустировать, следовало высказываться попеременно, соблюдая контрарность мнений. А когда язык становился непослушен, я лепетал что-то вроде: пожалуй, оценить всех прелестей ваших амброзий уже не получится, лучше зайдём завтра... И мы удалялись, чтобы шататься по побережью, пока не выветрится хмель. Главное, было не посетить случайно этот магазинчик потом.

Приязнь к вину Володя разделял: несколько лет назад он отказался от сорокаградусной и перешёл на красное, а когда к России присоединился Крым - решил употреблять только крымское, бутылки из-под которого я обнаруживал теперь в разных закутках. Да и в тот момент он прихлёбывал из горлышка очередную "Тавридию", слушая описание поездки в Нижневартовск, куда я отправился специально, чтобы побывать у скважины попутного газа близ города. Шофера самосвалов образно рассказывали, как зимой сдавали к факелу задом, встав в паре десятков метров, поднимали кузова и ночевали в тепле без автономки. На десятки метров вокруг всё было усеяно золой, шуршащей под ногами. Но из-за режима чрезвычайной ситуации проезд через леса в то лето был закрыт, и я вернулся в город. Режим оный, как выяснилось позднее, по местной традиции объявлялся каждый сезон по вине медведей. Однако в год моего посещения имелись реальные основания - после разлива Оби мишки откочевали на земли соседей, в результате чего поголовно оголодали. Пока добирался, наслушался страстей по уши: в каждой вахтовке рады были оповестить меня о пропавших егерях и собаках, вытащенных из будок. А следы на обочинах аргументировали истории - в обе стороны отпечатывались медвежьи лапы. (Позже в Кемеровской области ехал с полицейским, который в то лето тоже на вертолёте с егерями за мишками гонялся по тайге, хотя сам служил в отделе экономических преступлений). И пейзажи не баловали красотой: сплошные болота да гари с торчащими палками чёрных, гниющих деревьев. Но съездил я всё-таки не зря. Во-первых, это был самый молодой город из всех, какие видел (я нагрянул к сорокапятилетию), во-вторых, самый маленький, который легко было пройти пешком - и это стало бы оптимальным решением, ведь на дорогах вырос лес светофоров, шесть остановок на троллейбусе могли занять сорок минут. А в Старовартовске, с бараков которого начинался советский город нефтянников, на берегу сохранилась заброшенная пристань, заваленная гнило-ржавыми баржами и плотами невиданных прежде форм и размеров...