Четыре

В дороге безумцы тоже встречаются, а также разнообразные чудаки, но это нормально - слова "странствие" и "странности" близки не только на слух. Все в движении: одни едут домой, другие - головой. В поле под Самарой на меня, спящего, едва не наступил старик в будёновке, похожий на юродивого из фильма "Не послать ли нам гонца?" - неразборчиво бормоча что-то себе под нос тонким голосом, он прочапал мимо, кажется, и не заметив меня. На обочине Краснодарской объездной под дождём сидела женщина, глядя на мокрую книгу, которую держала в руках, на вопрос, нужна ли помощь, не отреагировала. Дальнобойщик на минском направлении утверждал (к сожалению, серьёзно), что земля плоская, и теперь я не могу избавиться от мысли, что в данный момент он едет где-нибудь и вразумляет напарника или проститутку. В Абхазии подвозил военный наблюдатель ООН, всю дорогу вещавший о мировом еврейском заговоре, но это, пожалуй, обычное дело. На уральском перевале хромая плечевая в белом платье бросалась под колёса фурам. На петербургской М-10 водила остановил шедший на полной скорости тягач, чтобы меня подбросить, потому что подбирал нечётных стопщиков - говорил, примета такая, мол, чтоб в рейсе всё хорошо было: первого не беру, ведь он первый, второго не беру, ибо он чётный, третьего тоже могу не взять, если тот мне не по душе, четвертый чётный... а ты - пятый, с тобой без проблем доедем; и правда, доехали. Но я чувствовал себя немного неуютно - может, он каждого нечётного подвозит, а каждого тринадцатого закапывает?.. Приметы - штука беспощадная.

Иногда же странность - кажущаяся, а на поверку просто жизнь. Например, в Сибири вёз газелист, в ходе разговора сообщивший, что ездит по чужим правам. И продемонстрировал оные: на фото был мордатый мужик, минимум лет на двадцать старше худощавого водителя. Как выяснилось, тесть. Но соль в том, что тесть умер за пять лет до этого дня. Только не был официально заявлен таковым. Нет, похоронили чин-чином, поминки справили, как полагается, но без оформления бумажек. Зачем покойнику свидетельство о смерти? Так рассудила родня, продолжив получать пенсию мертвого инвалида, пока не кончился срок действия карточки. А когда зятя-таксиста лишили прав, он не огорчился, а подремонтировал тестеву "газель" и начал карьеру дальнобойщика. Ничего странного.

Постоянно путешествуя, постоянно возвращаешься: сперва домой, затем - в путешествие, и раз за разом - к воспоминаниям. Такова же последовательность дорожного разговора: когда собеседник уже забыл, с какой темы мы перепрыгнули на эту, я возвращаюсь туда, откуда начиналось само повествование - на Сахалин.

На берегу Татарского пролива стоит посёлок с чудным названием Правда, где от старого браконьера я впервые услышал фразу, которую в дальнейшем повторяли мне самые разные бракаши в разных концах острова: "да мне эта рыба на хуй не нужна!" и объясняли - будь способ зарабатывать нормальные деньги иначе, кто бы стал заниматься этим, рискуя и опасаясь! Чисто для еды половить да собакам, куда больше? И все эти - кета, горбуша, крабы, чилимы, гребешки, трепанги - на хуй никому не нужны. Такая она, сахалинская правда.

Сахалин - Россия в миниатюре, где на тысяче вёрст сконцентрировано всё, что на материке разбросано по разным краям отечества: богатство и бедность, полезные ископаемые и обезумевшие чиновники, природные красоты и урбанистическое уродство, явления абсурдного и парадоксального. Остров, где всё есть. И где всё было - каторга, войны, оккупация, стройки ГУЛага... и девяностые, когда, судя по рассказам, Сахалин мог претендовать на статус республики браконьеров. И посегодня бракашей там через одного - считай, все жители побережья, но в прошлом столетии было-таки больше (теперь главные разбойники - официальные предприятия, практикующие хищническую добычу путём всяческих ловкачеств). Бесконечно родная, знакомая страна, и в то же время, словно другая планета, жители которой уверены, что они-то как раз земляне. Там часто приходится слышать - ты чего, мол, с луны свалился?.. Да нет, это я к Сахалину прилунился.

На этой планете особое отношение к москвичам - не любят их, как везде, но в отличии от общероссийского "везде", островитяне включают в число столичных жителей всех обитателей материка, кроме дальневосточников. Случается, внемлешь истории о неком дурном москвиче, рыбачившем в заливе Мордвинова, а потом выясняется, что тот был из Барнаула. Непривычная, своеобразная жизнь острова, почти бредовая, почти курьёзная, но потрясающая, трогает сердце, оно бьётся быстрее.

Расспрашивая людей о здешней жизни, представляется, что читаешь романы Пикуля о временах русско-японской войны и оккупации - как тогда японцы перегораживали течения сетями, не давая рыбе пройти на нерест, а бОльшую часть добытого перерабатывали в тук, которым удобряли поля, так сейчас предприятия запирают заливы нерестовых рек, якобы для подсчёта поголовья, из-за чего рыба идёт прямо в сети, и продают её за бесценок. "Будто последний день живём," - толкуют сахалинцы. (К слову, у жителей нет квот на ловлю, за исключением народности орочи. Говорят, предыдущий губернатор собирался поднять вопрос о квоте, но не успел - уволили. Увольнением местные называют смерть губернатора в авиакатастрофе). Как тогда чиновничья глупость и жадность открывала возможность иностранцам перекупать улов, в ущерб российским предприятиям и самим морякам, так и теперь, только ныне рыба на Сахалине дороже, чем на материке. И мясо дороже, и молоко, и картошка, и что угодно, поскольку из своих производств тут только хлебозаводы, пекущие хлеб из привозной муки - словно в Абхазии, куда все товары, кроме фруктов и орехов, поставляются из РФ. Цены, примерно, такие же. Но Абхазия всё-таки искусственное государство, созданное на обломке Грузии, пережившее официальную войну и ряд конфликтов, с зависимым, но своим правительством. У Сахалина из своего - только история. Всё, что стоит посмотреть на Сахалине, создано либо природой, либо японцами, вплоть до того, что краеведческий музей в столице находится в японском здании бывшего этнографического, построенного в губернаторстве Карафуто.

Сахалин запомнился тотальным радушием - если перечислить гостеприимцев по именам, то в списке окажутся буквально все жители острова, с которыми я общался дольше пяти минут. Потому расскажу лишь о троих.

Володя с белыми шрамами ожогов на руках, оставивший в прошлом шесть томов уголовного дела с пачкой экспертиз и десять лет в "единичке" - сахалинской зоне, где широта крымская, долгота колымская; он чем-то напоминал старого рыбака с картины Тивадара Чонтвари.

Саня-водолаз, любитель рок-н-ролла, досконально знающий все клёвые альбомы, начиная с восьмидесятых, и сам успевший порокенролить в девяностых с автоматом за плечами на ниве рэкета и отъёма иномарок - но вовремя опомнился и ушёл в гавань потише, на браконьерскую добычу трепанга.

Владимирыч, разменявший трепангов на кессонку - пробыл под водой больше часов, чем иные на свете прожили, и отметился на неофициальных страницах истории республики браконьеров спасением двадцати двух водолазов в день, когда всё пошло не так.

Эти мужики зарабатывали на реализации морской капусты, которую сами добывали и готовили в варёном и сушёном виде. При перевозке партии сушёнки мы и познакомились. Первая же остановившаяся утром машина оказалась судьбоносной. В буханке сидели трое и Малыш - здоровенный, лохматый, немолодой пёс, отнёсшийся ко мне не по-собачьи, но по-сахалински дружелюбно. Мужики довезли до самой столицы, а на прощанье пригласили на охоту на озеро Буссе и подарили тысячу рублей, сочтя, что им эта сумма погоды не сделает, а мне пригодится. Если учесть, что из Москвы я выезжал с таким же количеством денег в кармане, предположение было чертовски верным. И хотя, добравшись до Хабаровска за восемьсот рублей, я стал замечать за собой склонность недооценивать материальное, презенту, конечно, обрадовался. У денег свои пути, и треть этого капитала отправились на Шикотан с Сергеем, человеком тяжёлой судьбы, с которым мы пересеклись в порту Ванино, общались на пароме и случайно встретились в южно-сахалинской библиотеке.

Дорога - всегда движение, даже если сидишь в библиотеке: сходятся и расходятся вероятности, перекрещиваются линии жизни разных людей, взаимоменяя друг друга. Мириады возможностей, сбыточных и химеричных, ткут полотно нашей реальности, но лучше всего это зримо в путешествии - так же, как глядя в щель меж досок забора, виден кусок внешнего мира, а если бежать вдоль, появляется понятие о целом. Но возрастают и шансы умереть подзаборно.

Идут они, идут! Зеленый славя гул,

Купая тело в ветре и в пыли,

Как будто кто сослал их всех на каторгу

Вертеть ногами

Сей шар земли.

Сергей, в прошлом боевой офицер морской авиации, попал в бессчётное число бывших советских людей, чьё бытие перепахала Перестройка. Служебная квартира, достойная зарплата, ясное будущее - канули с сокращением вооружённых сил, сбережения стремительно пожрала инфляция, а сохранилась только дача в Крыму, выделенная каким-то смежным, уже не существующим предприятием. С провозглашением независимости Украины, добиться права на владение землёй стало вовсе безнадёжно. Дачное товарищество, заселённое бывшими лётчиками, затаилось в ожидании, когда явится хозяин и потребует их дома и жизнь. Кому было, куда податься, съехали, остались те, кому деваться было некуда. А потом отделился Крым. Сергей собрал немногие накопления и купил единственное, на что хватило - полуразрушенную халупу в противоположном конце страны, на Шикотане. Не имея навыков автостопа, он отправился гораздо более сложным и неприятным способом - на перекладных автобусах, частично оплачивая билет, частично договариваясь с водителями. На Сахалине его финансовое состояние немногим превышало стоимость билета на паром до Курил. Это был второй случай на маршруте, когда кормил я, а не меня. Надеюсь, тем, кто потчевал меня, было так же приятно. Но, уверен, что любой, увидевший, как Сергей ежедневно неунывающе питается лишь замоченным на пять минут геркулесом, уверяя, что это вполне сытно, отдал бы ему последнее. Так что мужики, ассигновавшие "беспогодную" для них тысячу, озолотили сразу двух человек и даже не заметили этого.

Во второй раз я встретился с ними в посёлке Береговом, чтобы отбыть на охоту. Когда мужики приехали, местные уже вовсю кормили меня икрой и креветками. Стоило мне честно ответить на вопрос, едал ли я уже сахалинскую икру, и понеслось: хозяйка, тащи икру!.. На, москвич, чилимов пожуй!.. Владелица закрытого магазина, который обслуживал только покупателей водки да креветок, принесла тарелку красной икры, хлеб, ложку и посоветовала - с хлебом, дескать, попробуйте... Конечно, с хлебом, как, мол, ещё, наивно ляпнул я, и все добродушно рассмеялись. Один из этих достохвальных людей, Андрей-лодочник, обмолвился с интонациями абстрактного размышления, что тоже-де хочет в Москву поехать. Почему он лодочник, я узнал позже: так называют человека, работающего с водолазами - пока те в погружении, лодочник наверху принимает трофеи, контролирует и, очевидно, проделывает ещё массу вещей, о которых я ни шиша не знаю. Хороший лодочник высоко ценится, от его действий зависят жизни водолазов - Андрей был хорошим лодочником, но времена бесконтрольной добычи прошли. Перед отъездом с Сахалина, я попросил Владимирыча передать Андрею мой телефонный номер, чтобы отныне он мог говорить: хочу, мол, в Москву поехать, у меня там знакомый есть... и мечта стала немного ближе.

Озеро Буссе, на берегу которого мы провели три дня, было пресно-солёным. Отделённое узким проходом от залива Охотского моря, в прилив оно было наполнено более солёной водой, в отлив - почти пресной; в нём на равных плескалась озёрная и морская рыба. На восточной стороне острова (на расстоянии тридцати вёрст по прямой и ста тридцати по дороге) находилось похожее, по-своему, уникальное - Тунайча. Через месяц, проснувшись на его берегу в ворохе осенних листьев, я пойму, что сезон закончился.