Четыре

Но обычно полезность автостопщика исчерпывается умением вести беседу. Отрадно, когда удаётся затронуть вопрос, увлекающий человека - его глаза разгораются, темп речи набирает обороты, выпуливая байки одну за другой так, что успевай запоминать. К примеру, часто запускает этот механизм тема рыбалки. Алтайский дальнобойщик вспоминал, как у них в деревне ходят на карася. Летом ловят ведром, весной - лопатой. Данная рыба местными считается "мусорной", кошкиной едой, и беззаботно добывается во время нереста. В начале сезона люди сползаются к заливу, образованному рекой, и ждут, когда минует полночь. Ещё без пяти двенадцать ни одного карася окрест, а уже в десять минут первого - глядь, камыши на мелководье зашевелились... пошёл, родимый! Бери ведро, иди на лов. Но ведро должно быть без дна - увидел рыбёху, застывшую в воде, едва плавниками шевеля, накрыл её посудиной, руку сквозь дно просунул, сгрёб скользкие бока пальцами, на берег выкинул да следующую накрыл. И так, пока пара мешков не наберётся. А ранней весной добывается разная рыба - ловцы приходят на реку, пробуривают две лунки, расширяют, а между ними пробивают во льду жёлоб в половину глубины. На одну прорубь крепят мешок, а из второй совковой лопатой гонят воду. Рыба в конце зимы вялая, заморенная, она не плывёт - тащится на свет, алкая глотнуть воздуха, и больше её ничего не волнует. В потоке воды она плюхается в жёлоб и соскальзывает в мешок, превращаясь в трофей. Можно ускорить процесс, если задействовать трактор: сдать задом, чтобы колёса макнулись в воду, и выжать газ - рыбёха полетит так, что успевай оттаскивать.

Жаль, я в подобном не участвовал, но на Алтае и без того было, что посмотреть. Правда, добрался лишь до Чемала. Тамошние скалы, далеко не самые высокие в республике, впечатлили окрасом - они не были похожи на уральские, крымские, заполярные, карельские, одинаково пессимистично мрачнеющие под дождём. Прибыв в конце сезона, я попал под первый снег и очень удачно - холодная мокрость оседала на камни и омывала их, обнажая переливающееся самоцветье. Оскользнувшись на ходу, сдерёшь мшистую подушку с тропинки, а под ней заалеет, как разбитая коленка. Даже шагая по обочинам тракта, трамбуешь не простой булыжник или скромный плитняк, а такие камушки, которым любой подмосковный дачник бы обрадовался, пожелав выложить ими садовую дорожку.

Камни, принимающие нашу поступь,

белые под солнцем, а ночью камни

подобны крупным глазам рыбы,

камни, перемалывающие нашу поступь, -

вечные жернова вечного хлеба.

В Чемале, пробравшись от плотины ГЭС завитками козьей тропки вдоль крутого берега Катуни, я вышел к подвесному мосту. Внизу, метрах в тридцати, бурлила река, негодующе обивая пороги, её знаменитые бирюзовые воды набирали мутность от грязи, слизанной с гор позднеосенними дождями, и напоминали запылённое стекло, сквозь которое смотришь на просвет в смеркающийся летний день. Отвесные стены скал, изрезанные трещинами, блестели серебристыми и радужными вкраплениями - редко путешественник так радуется непогоде, как ликовал я, восхищаясь обновлёнными видами, - и возвышаясь, составляли неприступный островок, на макушке которого угнездился маленький, будто игрушечный, деревянный храм. Когда мост, перекинутый через русло, закачался под ногами, в дымке, курящейся по обрыву соседнего берега, над краснеющими пятнами увядающих кустов, угловая скала неожиданно начала обретать человеческие очертания. Не предупреждённый о высеченной на вершине скульптуре, я смотрел на неё, как на откровение, однако, будучи узнанной, богоматерь с младенцем вновь укрылась мглистым туманом.

В тот миг я вспомнил Волгоград. По опыту двукратного приезда на Волгу, можно было заключить, что город-герой продолжает отражать натиск роковой реальности: в первый раз это было нашествие саранчи, которой удалось захватить районов больше, чем немцам - громадные кузнечики оккупировали все улицы и покрыли длиннющие лестницы набережной так, что ощущался дефицит места для шага вперёд, и закрыв глаза, спускаясь, могло показаться, что слышишь рекламу чипсов; а во второй - зимний город оказался целиком аннексирован настолько плотным смогом, что стоя у подножия Родины-матери, было реально распознать лишь контуры её юбки. Между каменными матерями, видоизменёнными туманом, было некое сходство... и четыре тысячи вёрст. Алтай умел поразить воображение.

А у дальнобоя из тех краёв было ещё полно замечательных историй - например, как искали магазин алкоголя в какой-то европейской стране, не зная языка. Ходили по чужим проспектам-площадям и рассматривали вывески, чая найти что-то "ALCO", а когда до закрытия оставалось полчаса, заприметили парнишку с бутылкой водки и бросились вдогонку. Парень, оглянувшись и узрев в сумерках группу хмурых мужиков, целенаправленно бегущих к нему, прижал пузырь к груди и со всего духу припустил по тротуару. Но русский дух оказался сильнее - догнали европейца. Притиснули к стенке и, указывая на бутылку, принялись по-русски, но громко спрашивать, где он её купил. Тот, крепко обняв фуфырик, отчаянно мотал головой. Наконец, кто-то из шоферов откопал в памяти, что магазин на английском shop, и гаркнул: vodka shop! Никогда, признавался водила, не видел, чтобы у человека так наглядно просветлело лицо. Казалось, даже уличный вечер стал приветливее. Парень отнял руку от драгоценной ноши и указал куда-то вправо. Не-ет, сказали дальнобойщики, проводи нас! И, конвоируя гида, дошли до двери, над которой не было вообще никакой вывески, но за нею открывался алкогольный рай... Или как водила мотался в командировку в Китай, где за каждый день простоя дальнобойщикам платили по сотне юаней, так что, когда пить от скуки стало невмоготу, а необследованные достопримечательности кончились, они остановили велорикш, пересадили удивлённых жителей Поднебесной на сиденья и, сев за руль, устроили гонки по городу...

Или как в советское время он работал в Казахстане, то ли с геологами, то ли с нефтянниками, и возил инженера от одного степного лагеря к другому. А тот инженер был чрезвычайно брезгливым человеком - он не только не мог есть за общим столом, где чавкают и хлюпают, но даже если муха садилась на край тарелки, то мастер отодвигал суп и просил налить новый. Как-то раз, на пути со стоянки, произошла поломка, а вернуть прыть уазику удалось лишь к ночи, и шофёр предложил подосождать своим визитом местным, чья юрта стояла неподалёку. А казахи, свидетельствовал водила, очень гостеприимные и очень неопрятные люди: циновки на стенах жилища закопчённые, кошмы на полу воняют чем-то прогорклым, а у огня сидит чёрная от грязи бабушка, как будто даже с землёй в морщинах и улыбается провалом рта... Пятьдесят оттенков жуткого. Инженер как вошёл, так и сел. А хозяин лепёшки руками рвёт и лично потчует дорогих гостей, женщины бегают туда-сюда с мисками, яства выставляют. Инженер же тихонько сидит, чай цедит и от угощения отказывается: спасибо, дескать, но я сыт. Чем, конечно, страшно обижает казаха. А день был тяжёл, а чаем не наешься, и рядом ещё шофёр, фанабериями не страдая, уминает вовсю, отдавая дань и мантам, и бешбармаку. А среди тарелок стоит блюдечко с варёными яйцами - лежат они, уже очищенные, соблазнительно поблескивая белыми боками - какой от них может быть вред, это же просто яйца. Поразмыслив, мастер принимается их есть. Казашка опустевшее блюдце уносит, возвращается с новым. Пожевав, инженер решает воздухом подышать, выходит и, к ужасу своему, видит: сидит на улице чёрная бабушка, и чумазыми пальцами очищает яйцо от скорлупы. Почистит, посмотрит - а оно все в потёках, в пятнах - нехорошо! Тогда она яичко в рот закинет, покатает беззубыми дёснами да - плюм - на блюдечко. И яичко снова беленькое, аккуратненькое!..

Тут и мне, человеку невзыскательному в пище, стало не по себе - поинтересовался, не вырвало ли мастера. А дальнобойщик в ответ: да какое там "не вырвало", дескать, я его еле довёз, думал, помрёт! Каждые пять минут останавливались, чтоб он мог содержимым желудка степь оросить, а когда блевать уже нечем было, инженер, мол, желчью плевался...

Иной раз, пересказывая чужую историю новому человеку, узнаёшь какие-то трактовки, до которых не додумался сам. Так, например, в Красноярском крае подвозил мужчина, недоумевавший, почему электроэнергия поставляется местным по цене выше, чем в Китай. Загадка была любопытна и, когда под Хабаровском я ехал в обществе охранника, работавшего на Красноярской подстанции, переадресовал вопрос ему. Тот изложил такую версию: дело в Енисее, который берёт начало в Монголии, и если бы монголам было выгодно поставлять электричество китайцам, они бы построили собственную ГЭС, ввергнув российский каскад в убытки. Поскольку сам я в Монголии не бывал, то не могу оценить уместность тамошней ГЭС, а пытаясь разобраться в в притоках-истоках Енисея, совершенно запутался. Но уверен, когда-нибудь кто-то прояснит ситуацию, дополнив своим вариантом. А тот охранник, бывший дальнобойщик, выслушав историю о приключениях брезгливого инженера в Казахстане, выложил свою.

Совершая рейс по Бурятии, он заглянул в позную - типичную местную столовку, дежурным блюдом которой явлются позы, они же буузы, мешочки из теста с мясной начинкой, похожие на манты. В позной только два помещения, разделённые перегородкой - общее, со столиками для посетителей, и кухня. Заказ приняла бурятка, которая в одном лице совмещала повариху, официантку и уборщицу. Шофёр был не дурак покушать и с удовольствием умял три крупных бууза, поблагодарил, расплатился и вышел. Работница прямо за ним дверь заперла. А по пути к машине водила спохватился - ведь какие вкусные штуковины, надо ж было взять несколько в дорогу! Вернулся, и сразу к двери в кухню, открыл - и стал свидетелем зрелища, не предназначенного для глаз клиентов: спиной к нему, сидела бурятка и мяла тесто на собственной ляжке. Ну а что, удобно - стоять не надо, стол пачкать... только не всякий человек выдержит знание о том, как стряпалось съеденное. Вот и шофёр не мог ужиться с сущностью секрета приготовления аппетитных поз, застыл истуканом с остановившимся взглядом, и заметил то, что вконец убило любовь к традиционным кушаньям - правая, незадействованная в процессе, ляжка стряпухи была по-азиатски волосатенькая, а левая - гладкая, без волосиночки... Водила как стоял, так развернулся и побрёл к фуре на автопилоте, а пока брёл, в голове пульсировала почему-то лишь одна мысль: когда женщина обслуживала столик, у неё под юбкой ляжка была в муке. Занятным рассказчиком оказался дальнобойщик, достаточно повидавший на свете, чтобы живописать не только особенности рыбалки.

Сам я более-менее серьёзно удил единожды, причём это был эпизод ухаживания за девушкой. Янка обожала рыбу и могла поедать её в любом виде. Когда данное обстоятельство открылось, мы были едва знакомы и находились в Петербурге. Я обрадовался."В чём проблема? Махнём на Онежское, благо, недалеко, наловлю тебе сколько хочешь!" - "А ты умеешь?" - "Конечно, чего там уметь-то!" Моя уверенность была наигранной, ведь опыт ловли ограничивался вытащенным в детстве карасиком, притом, что почти все необходимые действия произвёл мой дядя - и червяка наживил, и удочку закинул... Но сообщать об этом я не стал, и мы припёрлись на озеро. Разбили стоянку на восточной стороне, я взял купленные снасти - леску, грузило, крючок, поплавок - и отправился искать всамделишных рыбаков. Выйдя к оным, объяснил ситуацию: мужики, мол, так и так, научите рыбу ловить! Те посмеялись, но героической затеей прониклись и для начала раскритиковали моё снаряжение. Выяснилось, что вся эта фигня, которая приобреталась на глаз, разная и не совпадает по номерам. В жизни бы не подумал, что у снастей имеется нумерация! Снарягу мне заменили и дали простые указания: утром, дескать, ловишь в той протоке на червя, а вечером с берега и на хлеб. Первые дни я часами сидел на берегу, чувствуя себя невидимкой - рыбы игнорировали, словно сговорившись. Пара окуньков и плотвичка, видно, пропустили общее собрание и попались, но такой смехотворный результат стыдно было показать. Чтобы отдалить явку с повинной, я вешал Янке на уши феерическую лапшу: дескать, ветер западный... луна в третьем доме... ну нет в этом озере рыбы! Что было абсолютнейшей чепухой - специалисты нахваливали здешний клёв, поминая нехорошими словами иные места, где к рыбе требовался особый подход, а в наживку годились неслыханные деликатесы, чуть ли не пареное жёваное говно. Обитатели Онежских вод не были избалованы, но покидать озеро посредством моих усилий решительно не хотели. Лишь на третье утро рыбсовет принял мою кандидатуру - наверное, именно это спешили сообщить четырнадцать подводных ораторов, активно разевавших рты, угодив в мои руки. Попрактиковавшись, я вышел на ежедневную норму в пять-шесть рыбёшек, подтверждая статус добытчика, и был тем доволен. Янка готовила добычу всевозможными способами - жарила, варила, коптила и чего только не вытворяла, а я ел и нахваливал. Хотя был в этой истории неловкий момент - в ту пору я рыбу терпеть не мог ни в каком виде. Что поделать, приходилось идти на жертвы.

Так что тематика рыбалки мне не безразлична, как и тема гаишников, например, которые в последние годы принялись лихорадочно штрафовать стопщиков, хотя прежде будто не замечали нашего существования; как и все другие темы, кроме стехиометрии и сопромата. Но изредка получается нащупать в собеседнике некую сокровенную струнку, которая зазвучит по-настоящему, и беседа устремится в такие сферы, где не будет места фальши и натужности, а только радость общения. Это всегда неожиданно и здорово. Некогда в Краснодарском крае остановился, чтобы меня подвезти, мужчина среднего возраста, одетый, словно шестнадцатилетний гопник, лишь толстая золотая цепь на шее выбивалась из подросткового образа. Было очевидно, что я - нескладный очкарик - ему тоже не пришёлся по сердцу. Убеждённый, что разговора не получится, я без вдохновения принялся о чём-то вещать, он нехотя вставлял реплики... а потом, как-то само собой, завели речь о боге. И собеседник открылся с иной стороны - как искушённый жизнью человек философского склада ума. Поначалу диалог продвигался неторопливо, перемежаемый взаимными удивлёнными взглядами, когда приводился свежий стОящий тезис, но исподволь пошёл на ускорение и вскоре мы воодушевлённо зачастили, спеша изложить мысли по этому непростому вопросу. К сожалению, совместная поездка выдалась короткой, я высадился на развилке и тепло простился с человеком, в выводах о котором поначалу крепко ошибся.

Случается, что разговор складывается вопреки, но случается и так, что это не разговор. В студенческие годы, мне выпало весьма познавательно прогулять пару. Я шёл по городскому парку, радуясь тому, что вместо отсидки в аудитории наслаждаюсь свободой и природным очарованием, свойственным межсезонью, когда деревья ещё не зачахли (или уже зазеленели), солнце, хоть и не греет, светит вовсю и дружелюбно улыбается в лужах, а в воздухе такой запах, какой бывает лишь ранней весной, поздней осенью да ещё летним утром после грозы. Шёл себе и шёл, а потом примостился на скамейку, чтобы шнурки завязать. А на другом конце лавочки сидел дед, ровно вышедший из прошлого - в пальто такого фасона, который только в старом кино увидишь, в отглаженных, но будто молью поеденных брюках и в стоптанных ботинках - и добродушно мне кивал. Грешным делом, я огорчился: сейчас, подумал, брякнет какую-нибудь пошлость о погоде, да так, что смажется вся радость от неё. Дед и впрямь открыл рот, но выдал неожиданно небанальную фразу, вроде как и не о погоде совсем, а в то же время и о ней, и о целом мире и непосредственно обо мне. К печали своей, ничего из той беседы за давностью лет в памяти не удержалось, но общение получилось в высшей степени примечательным, дед поражал остротой ума и неординарностью суждений, явив при этом склонность к созерцанию окружающего... короче, необычайно меня восхитил. Только слушать не умел или не хотел, постоянно обрывал, на что я, слишком ценивший в те годы свои мнения, не успевал обидеться, ведь каждая следующая реплика была бесподобна. Мы общались с полчаса, пока в мою голову не стали закрадываться некие сомнения. Некие подозрения. Не сразу - слишком невероятными они казались - но всё-таки я их проверил, задав несколько контрольных вопросов. И понял, что разговаривал-то дед не со мной! Пару минут ещё сидел я рядом, пытаясь осмыслить факт того, что на скамейке я третий (причём лишний, ведь дед продолжал диалог), а экстравагантные реплики собеседника являлись натуральным бредом, который я наивно воспринимал метафорически. Приняв твёрдое решение меньше увлекаться постмодернизмом, я встал и вежливо попрощался. Дед невозмутимо ответил: "Карандаши!"... На следующую пару я тоже не пошёл.