Четыре

Ту ночь я провёл на берегу Татарского пролива, в тишине, изредка нарушаемой шумом машин на близлежащей дороге, в темноте - звёзды мигали над головой, чуть отражаясь в волнах, и в нескольких километрах правее светил огнями порт. Я курил, вдыхая душистый дым вместе с морскими ароматами, выпускал его в огромное небо и лениво размышлял о том, что табак - маленькое утешение маленьких людей. Таких, как я, не знающих своей судьбы. У нас в жизни два успокоительных - бог и сигареты. Мне остаются сигареты. Было хорошо лежать вот так, не зная будущего, на краю земли, уходящей в море. Есть приятность в том, чтобы ночевать не дома.

Дверь отперта. Переступи порог.

Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.

В прохладных кельях, беленных известкой,

Вздыхает ветр, живет глухой раскат...

Странствуя в одиночестве, я предпочитаю не беспокоить людей своим визитом, а спать в лесу или, например, в парке. Но в чужом городе в выходной или праздничный день с мириадами шумных граждан, слоняющихся повсюду, этот вариант отпадает. Современный автостопщик, не имея контактов в населённом пункте, куда его завела дорога, окунается в интернет, поминая слово "каучсёрфинг", а я направлялся на кладбище - тихое и безлюдное место с массой закоулков, где можно прекрасно задрыхнуть на тропинке без опаски, что об меня кто-нибудь споткнётся. А коли всё-таки споткнётся, сам виноват, незачем по погосту ночами лазать, там люди отдыхают.

Если же вопрос ночёвки выпадал на будни, было легко притулиться где угодно. Так, в весеннем Мурманске, я жил прямо на Зелёном Мысе - сопке, возвышающейся над столицей Заполярья. Засев за оградой метеостанции, в пяти минутах ходьбы от "Алёши", мемориала советским защитникам, я три дня жёг в костре столбы от станционного забора, валявшиеся рядом, согреваясь в анемичном тумане полярного дня. Правда, раз попалось бревно, вымазанное гудроном, которое дало такой столб дыма, что на метеоплощадку выскочил сотрудник, активно дискутируя по телефону. Видимо, из города звонили, предполагая пожар. В остальном, до меня никому не было дела.

Из подобных экстравагантных пристанищ вспоминается крыша остановки, бетонного образчика советского зодчества под Керчью - покинув город в сумерках, я изрядно прошагал, надеясь выйти из обжитой черты и завалиться в тихом месте. У скитаний без палатки есть два минуса: если ночью польёт дождь, придётся надевать ветровку, напяливать непроницаемую накидку на рюкзак и, сев на него, ждать, когда хляби уймутся (или ничего не предпринимать. В конце концов, как писал странник Алексей Неугодов: со временем, мол, начинаешь понимать разницу между спальником, мокрым насквозь, и спальником, полным воды), и ещё, ложась спать в границах цивилизации, рискуешь проснуться от того, что твоё лицо облизывает собака. Но это ничего: минута паники, зато умываться не надо. А перед сном можно любоваться звёздами и светляками, порхающими вокруг, и не надо покупать палатку. Под Керчью же нашлась чудесная остановка с тёплой гудроновой крышей, на которую смог бы забраться любой ребёнок и даже я с громоздким рюкзаком. Машины окатывали светом фар, но мчали дальше.

Конечно, лежанка с нодьями в морозном лесу тоже была весьма необычна. Кстати, подвозивший меня потом дальнобойщик рассказал, что стоял в ту ночь в пяти километрах к востоку и зафиксировал на термометре сорок два градуса, а увидев меня на трассе, думал, будто я китаец. В этом меня ещё не обвиняли. Удивлённый, я посмотрел в зеркало и обнаружил, что кожа на участках от уголков глаз к вискам, не закрытая шарфом-шапкой-капюшоном, отчётливо покраснела и явно была обморожена... Но самым уютным из странных прибежищ, где хорошо отдыхалось, была ленинская комната маяка в посёлке Кашкаранцы на берегу Белого моря, куда нас с напарником радушно водворил его тёзка смотритель Сергей. Целая стена в оной комнате была увешана почётными грамотами победителям социалистических соревнований, начиная с тысяча девятьсот лохматого года.

К кашкаранскому маяку относилась не только башня с поразительно тусклой лампой наверху, но и прилегающий городок для персонала - раскрашенные в яркие цвета домики с новенькими пожарными щитами - он смотрелся вопиюще состоятельно на фоне обнищалого, обезлюдевшего села с мрачными перекошенными избами. Причиной контраста являлся тот факт, что населённый пункт был включён в Терский район, а маяк находился на обеспечении Архангельска - триста километров морем и полторы тысячи по суше. В селе росла стела со списком жителей, погибших в Отечественную, который почти весь состоял из перечисления людей двух фамилий: к одной из них принадлежал маячник, принимавший нас в гостях в Кашкаранцах, а ко второй - его друг Макс, с которым мы свели знакомство раньше, и началось оно презанятно, с фразы "Пустите их помыться!".

После похода к Сейдозеру, мы сразу прибыли к отправной точке второго маршрута - Лувеньге и побрели искать баню, желая смыть пыль дорог. А нашли двух библиотекарш, участливых пожилых женщин, которые, перебрав варианты имеющихся в посёлке бань, пришли к выводу, что в будний день отыскать растопленную шансов нет. Но если нам, мол, нужно привести себя в порядок, то душ ведь тоже подойдёт, а неподалёку в пятиэтажке на съемной квартире поселились строители - пустят, небось. Мы, конечно, согласились и пошли за библиотекарем. На звонок открыл высокий мужчина, и на площадке повисла пауза, в течении которой я вдруг понял, что женщина, сопровождающая нас, лично жильцов не знала - посёлок-то невелик, все в курсе, кто, где да почему, вот она и вспомнила про строителей, и в эти секунды ожидала, что мы сами объясним причину нашего появления. Но, как напарник, так и я, были решительно не готовы впроситься в ванную комнату чужой квартиры. Когда пауза затянулась, женщина выдала: "Вот ребята, путешественники... Пустите их помыться!" Мы обалдели, строитель, видимо, тоже, но быстро пришёл в себя, посторонился и сказал - пожалуйста, мол, почему бы и нет. А когда мы прошли в коридор, спустя буквально несколько реплик, пригласил заночевать. Напарник не растерялся, брякнув, что мы-де как раз намеревались где-то остановиться на пару дней... В итоге, вписались у дружелюбных строителей на двое суток.

А однажды тёплой июньской ночью на побережье близ Сочи меня разбудили двое незнакомцев. Продрав глаза, я уставился снизу вверх на парней характерно гоповатого вида, со сна даже не понимая, феи это или вертолёт. Один из них протянул бутылку - выпьешь, мол? Борясь с разбродом мыслей, я отхлебнул. Водка... "Турист?" - "Ну да... Путешествую." - "Угу..." Ситуация не нравилась мне всё больше, но, не подавая виду, я растолковал, что ехал на попутках от Анапы к Сочи, посещая разные музеи и дикарские стоянки. "А сам откуда?" - "Из Москвы." - "Из Москвы?!." Парни переглянулись, а я начал обдумывать пути отступления, но вдруг гопник с бытылкой хлопнул меня по плечу, воскликнув: "Ну ты даёшь!", и расхохотался. Воодушевлённо матерясь, парни известили, что работают на поприще перераспределения ценностей, принадлежавших обеспеченным людям, в пользу людей менее состоятельных. То есть весёлые ребятки обворовывали туристов и тем обеспечивали себе жизнь. И вот, возвращаясь с дела, наткнулись на меня, обшарили карманы, нашли дешёвый телефон и прихватили рюкзак (лишь когда они сообщили об этом, я заметил, что шмотник, который на ночь клал под голову, валяется в стороне), но отойдя недалеко, распотрошили сумку и не обнаружили ничего ценного, да, собственно, вообще ничего, кроме свитера, старой зарядки, полторашки с водой и книги "Подпоручик Киже" Тынянова, найденной мной на скамейке парка. Парни удивились - такой херни, мол, ещё не попадалось. Предположив, что этого туриста кто-то обокрал до них, решили вернуть взятое ("Что мы - звери, последнее забирать?") и угостить выпивкой. Разбойники оказались с понятием. Узнав же, что я из столицы и добирался до Туапсе на электричках без билета, парни выпучили глаза и чуть не в голос завопили: как ты, дескать, путешествуешь, москвич, ты что!!. В результате мы до рассвета кушали водку, заедая осетинским пирогом с сыром, и распрощались непритворно сердечно. Парни ушли своей воровской тропой, вооружив меня ещё одним доводом в защиту людей.

Рельсы-шпалы

Не только электрички привлекают зайцев, поезда дальнего следования обладают особой притягательностью, но обнаружение в них нередко заканчивается общением с органами правопорядка. Говорят, возможно, попав в вагон, как ни в чём не бывало, на глазах пассажиров залезть на третью полку, спрятавшись от взгляда проводника, и спокойненько ехать. Но я так не пробовал. Зато с товарищем, украинцем по прозвищу Каштанка (потому что жизнь собачья - объяснял он), мы проникали в поезд под видом провожающих, не мудрствуя, открывали туалет ключом-трёхгранкой и запирались внутри. А после отправления шли в ресторан, где ожидали, взяв чай, когда появится кто-нибудь из ровесников, лучше - группа в два-три человека, с которыми Каштанка виртуозно находил контакт, и вагон покидали дружной компанией, чтобы продолжить веселье в купе новых знакомых. Его излюбленным методом наведения мостов было попросить прикурить, а потом "вспомнить", что в кармане есть коробок, и начать показывать фокусы со спичками. Подобных уловок Каштанка знал множество, а самой эффектной, пожалуй, был аналогичная игре в напёрстки: ведущий берёт три одинаковых коробка, по очереди встряхивает их, демонстрируя участникам, что лишь в одном есть содержимое, бесхитростными движениями меняет "напёрстки" местами и предлагает опознать единственный полный исключительно на глаз, не дотрагиваясь. Игрок, конечно, не угадывает. Тогда ведущий упрощает задачу, оставляя на столе лишь два коробка, повторяет операцию... и снова мимо! Тогда ведущий изымает предпоследний коробок, встряхивает оставшийся и, послушав перестук, спрашивает, верит ли игрок, что там действительно есть спички... По опыту моих наблюдений, поведение игроков делится на два типа: упоение процессом самой игры у слишком азартных и увлечение разгадыванием секрета подвоха у шибко умных. Итог был одинаков - честно предупрежденные до начала, что игра представляет собой обман, мошенничество, люди всё равно делали ставки (вроде бокала пива) и продолжали угадывать до упора. Но безуспешно, ведь спички были лишь в одном коробке - в рукаве ведущего, и гремели они тогда, когда было нужно, в других случаях коробки встряхивались второй рукой. Каштанка без утайки раскрывал подноготную фокуса, после чего, оставив пару бокалов нам, отказывался от прочих призов в пользу проигравших - то есть угощал ребят их же напитками, окончательно завоёвывая расположение. Так мы дважды катались в Питер и обратно, в Ярославль и в Казань, и способ не подводил.

Но оказавшись без напарника, однако, со жгучим желанием уехать, на перроне Донецкого вокзала (во времена, когда оный ещё не стал центральным узлом одноимённой республики) за пять минут до отправления, я уже не успевал воспользоваться проверенной методикой. Попытка убедить проводницу хвостового вагона в насущной актуальности моего безбилетного проезда тоже провалилась. Поэтому, обежав состав, я влез через суфле. Замечательный пример железнодорожной терминологии, когда межвагонную гармошку-уплотнитель из твёрдой резины назвали таким воздушным словцом. Со стороны, наверное, смотрелось смешно, как я, торопливо дрыгая ногами, забирался в этот десерт. Хорошо, что багажа не было. Ныне зацеперы именуют данный метод проникновения зефирингом. Тем, кто задумает попробовать зефиринг, следует знать, что резина чертовски грязная, а щель меж пластин дьявольски узкая. Я же в ту пору этого не знал - идея пришла внезапно и не была подтверждена экспериментом. Дебютировав, я остался сидеть на переходной площадке, ведь спецключом не обзавёлся. И покурить успел, пока поезд тронулся, а через минуту хлопнула дверь в соседнем вагоне. Не дожидаясь, пока человек наткнётся на меня, я ринулся противоположным курсом, проскочил мимо туалета (заперто!) и оказался в плацкарте. По проходу навстречу двигалась, проверяя билеты, проводница, я резко свернул и присел на полку в крайнем отсеке. Трое оживлённо переговаривавшихся пассажиров - мужик средних лет, бабулька и подросток - разом замолчали и уставились на меня, словно тотчас разоблачили в чужаке зайца. Недоумённо оглядев их, я вопрошающе поднял брови - мол, что-то не так, уважаемые? И тут мужчина внезапно поинтересовался, не пожар ли я тушил. Сперва оторопев, я, наконец, посмотрел на себя - и футболка, и джинсы были неузнаваемо замурзаны сажей и грязью, незаметной лишь в полумраке межвагонной площадки. Кое-как оттерев чумазую руку, я провёл пятернёй по лицу - на фалангах пальцев остались чёрные разводы. Подняв глаза на собеседников, ожидающих ответа, я ляпнул первое пришедшее на ум: "Нифигасе, покурил!..".

Разумеется, эта версия никого не устроила. Я ещё попытался вернуться в тамбур, но вскоре был обнаружен и представлен пред очи начальника поезда, дородной женщины с крашеными кудрями. В бригадирском купе собрались несколько человек, включая усатого дылду в спортивном костюме (как теперь понимаю, электромеханика), и все бойко лопотали на украинском, который я и в среднем темпе понимал с пятого на десятое, но идентифицировав меня как россиянина, перешли на родную речь. Выяснив, откуда я взялся, начальник пообещала сообщить милиции в Лозовой, после чего дылда проводил в соседнее купе, в котором громоздилась пирамида каких-то упаковок, и предупредив, чтоб я ничего не трогал, ушёл, напоследок отвесив подзатыльник. Но я не огорчился: остановка планировалась аж через три часа, а в юности казалось, что двести километров в обмен на лёгкую затычину - неплохой бартер. Так что, довольный жизнью, я примостился за большой коробкой у окна и задремал. Проснулся на станции и, слабо соображая спросонок, пытался понять, почему в коридоре говорят о Харькове, но затем, присмотревшись к вокзальному пейзажу, раскумекал: да мы ведь стоим в Харькове! Что за притча, ведь от Лозовой это свыше часа езды?.. Ничего не поняв, я решил оставить всё как есть и опять провалился в сон. Пробудился от громкой ругани - на пороге сквернословил дылда, и хотя в переводе я не нуждался, причины припадка раздражения не постигал. Прибежала толстуха-начальница, посмотрела на меня и тоже забранилась, потом позвала коллегу и принялась активно что-то обсуждать. Началась непонятная суета: народ забегал туда-сюда, меня вывели из купе и потащили в тамбур, но оттуда выскочил новый проводник, что-то крикнул, и мы всей ватагой устремились в обратном направлении. Вернувшись в купе, электрик взялся спешно переставлять коробки, освобождая место возле нижней полки, на которое уселся я - прямо на пол, бригадирша убедительно наказала сидеть тихо и не шуметь, после чего проводники дружно забаррикадировали угол ящиками, скрыв меня от глаз.