Чикита

Там Чикита в первый и единственный раз в жизни каталась верхом — ей подарили смирненького карликового пони. Словом, чувствовала себя как рыба в воде. Но Босток телеграммой напомнил, что пора бы ей появиться в Чикаго, и Чикита с Рустикой и пони вновь пустились в путь. Эпизод прощания с кузеном вышел в книге чудовищно безвкусным. Чикита умоляла Косточку беречь Мундо, все обнимались, рыдали, в общем, сплошная мелодрама. К счастью, городок был не очень далеко от Чикаго, и путешествие оказалось не столь утомительным.

Чикита целых пять месяцев проработала в столице Иллинойса, но в биографии о том периоде едва упоминала. Несмотря на все теории Бостока о человечьем зоопарке и невидимых клетках, она так и не свыклась с близостью целой кучи зверья. Писала только, что в зоопарке имела большой успех, сотни чикагских семейств ежедневно приходили посмотреть на нее и заработала она немало. Что же она делала во время выступлений, если даже пианиста у нее не было? Когда я набрался духу спросить, то получил очень уклончивый ответ. «Развлекала публику, — сказала она. — Рассказывала про Кубу, показывала свои драгоценности и коллекцию старинных кружев». Как я ни старался, добиться подробностей не удалось. И от Рустики, кстати, тоже.

Только господин Колтай, венгерский специалист по лилипутам и частый гость на приемах в Фар-Рокавей, сквозь зубы поведал мне, как было дело. «В Чикаго она разбогатела, — сказал он. — Народ все время рвался до нее дотронуться, и Босток стал брать по двадцать пять центов сверх цены за право пожать ей руку. Она согласилась при условии, что будет в перчатках. Выгодное дельце. В те времена на двадцать пять центов можно было много всего купить, но люди с удовольствием их выкладывали».

Однако, по словам Колтая, Чикита, хоть и купалась в долларах, чувствовала себя невероятно униженной оттого, что ее имя на афишах значилось рядом с кличкой шимпанзе, не уступавшей ей в популярности. «В какие-то дни в павильон шимпанзе народ валил охотнее, чем к ней, и это приводило ее в бешенство, — нашептывал мне Колтай. — Вообрази, злые языки утверждают, будто она заплатила одному типу, чтобы тот свернул обезьяне шею, только он в последнюю минуту струхнул и вернул деньги» [84] .

84

На аукционе eBay я приобрел рекламку, относящуюся к этому этапу карьеры Эспиридионы Сенды. Ее имя и кличка Тесс (шимпанзе) выделены крупным шрифтом, но на единственной картинке изображена Чикита. Зоосад, названный «первоклассной познавательной выставкой», располагался на углу Мичиган-авеню и Мэдисон-стрит. Рекламка также зазывает взглянуть на слона Джолли и верблюдицу Индию. Кроме того, упоминаются львы, тигры, леопарды, ягуары, медведи и обезьяны. Посетителям предлагается посетить выступления укротителей и лекции о повадках различных видов. Утверждается, что «великолепно воспитанная Тесс умеет все — только не говорит». О Чиките сказано: «самое маленькое человеческое существо в истории». Судя по листовке, лилипутка не только разговаривала с публикой, показывала свои сокровища и пожимала руки: «Чикита приглашает всех детишек покататься в своей крошечной двуколке или брогаме, запряженных Дотом, самым маленьким из ныне живущих пони». По всей видимости, Чикита предпочла стереть воспоминание об этих катаниях в компании малолетних поклонников, считая их недостойными артистки ее уровня.

Для Чикиты то была разительная перемена. Всего несколько месяцев назад ее конкурентами числились «И Пикколини» и «Ди Лилипутанер», а тут за внимание зрителей приходилось сражаться с шимпанзе. Но, повторюсь, в книге об обезьянке и слова не было.

Так уж Чикита действовала: про что хотела — говорила, про что хотела — молчала. Если уж на то пошло, всякий имеет право рассказывать о своей жизни как заблагорассудится, верно ведь? Не подумай, будто одна только шимпанзе не попала на страницы биографии. Была, к примеру, еще такая кубинка, страшно популярная в Штатах, Эванхелина Сиснерос. Херст и прочие газетчики в одночасье превратили ее в героиню независимости Кубы.

История у нее нехитрая, так что я тебе расскажу целиком. Была она крестьянка, жила в Сагуа-ла-Гранде, и в один прекрасный день у ее отца, который работал весовщиком тростника на сахарном заводе, нашли припрятанное оружие. Его обвинили в заговоре против Испании и приговорили к смертной казни. Эванхелина горы свернула, чтобы его спасти, дошла до самой Гаваны и незнамо как добилась приема у Вейлера. И, надо думать, растрогала его, потому что старику заменили смертную казнь на пожизненную каторгу на острове Пинос. Эванхелина отправилась вслед за ним, и в скором времени военный комендант острова попытался ее обесчестить. Она стала отбиваться, раскричалась, разошлась, и на помощь ей кинулись политзаключенные. Это одна из версий. Другая утверждает, будто Эванхелина участвовала в заговоре: должна была заманить коменданта в тихое местечко, а оттуда бы его похитили. В общем, после этого случая ее выслали обратно в столицу, приговорили к двадцати годам тюрьмы и, пока она ждала отправки в Сеуту, посадили в Женский исправительный дом. Тут-то про нее начали писать американские репортеры и окрестили «Кубинской Жанной д’Арк».

За несколько дней слава мисс Сиснерос облетела все Соединенные Штаты. Сама матушка президента Мак-Кинли возглавила движение за ее освобождение и собрала аж двести тысяч подписей в поддержку «кубинской мученицы». Даже папа римский, вообще-то сторонник Испании, вмешался и просил помиловать несчастную. И в разгар всей этой свистопляски Херст дал поручение одному из своих репортеров помочь Эванхелине бежать и вывезти ее в Штаты. Удивляюсь, почему по этой истории до сих пор не сняли кино, побег-то был самый что ни на есть голливудский: решетки на окне темницы подпилили, а девушку переодели матросом.

Сам понимаешь, американцы неотрывно следили за ходом дела, как теперь следят за мыльными операми. В Нью-Йорке Эванхелину ожидал фантастический прием, несколько богатых дам вызвались ее удочерить, а Вашингтоне ее принимал лично Мак-Кинли [85] . Однако, как оно и бывает, когда пресса выжала все возможное из этого случая, то тут же позабыла о нем, и очень скоро Эванхелина осталась не у дел. Но ее триумфальное прибытие в Штаты пришлось как раз на те дни, когда Чикита готовилась отбыть на Дикий Запад. Так вот, в книге она об этом вообще не упоминала. Ни полслова! Думаю, Чиките ох как не понравилось, что на горизонте объявилась соотечественница, способная затмить ее славу. Такой уж она была человек: любого, кто мог с ней потягаться — хоть женщину, хоть мартышку, — старалась смести со своего пути.

85

Эванхелина Сиснерос прибыла в Нью-Йорк 3 октября 1897 года на борту парохода «Сенека», и восторженная толпа встречала ее, словно героиню. Херст поселил ее в «Вальдорфе» и устроил чествование с оркестрами и фейерверками в Мэдисон-сквер, на котором присутствовали семьдесят пять тысяч человек.

Зато она много распространялась о том, как по прибытии в Чикаго полюбила кататься на «тихом скакуне» (так тогда поэтично называли велосипед). Босток заказал ей велосипед по росту, и она крутила педали вокруг прудика в зоопарке. Дети визжали от восторга, а взрослые хлопали в ладоши. Рустика до смерти боялась этих катаний и зорко следила, как бы не случилось какой аварии. И все равно как-то вечером Чикита умудрилась столкнуться с ослом, и тот так лягнул ее в живот, что она вместе с велосипедом отлетела далеко в сторону. То-то было паники! Чикиту отвезли в больницу, где несколько часов она лежала без сознания. Многие думали, что Кубинскому Атому настал конец, но лилипутка оказалась выносливее, чем можно было подумать, и к полуночи, перебинтованная и расшибленная, пришла в себя [86] . И кого же она первым увидела подле своей постели? Патрика Кринигана!

86

Этот прискорбный случай произошел 27 декабря 1897 года. Новость облетела газеты в выражениях типа: «Врачи опасаются за жизнь тяжело раненной». Доктор А. Корбус осмотрел Чикиту в частной клинике и назначил опиаты от боли. В статье упоминается, что всего несколько дней назад артистке исполнилось двадцать восемь лет. Завершается же она следующим комментарием: «По слухам, ее состояние составляет более ста тысяч долларов».

Он только что вернулся с Кубы, получив краткий отпуск, узнал, что Чикита работает в Чикаго, и захотел сделать ей сюрприз. Вот только сюрприз преподнесла ему она: он не ожидал застать ее на грани жизни и смерти.

Чиките велели соблюдать постельный режим, и Криниган встретил новый 1898 год вместе с ней в больнице. Они откупорили бутылку шампанского и начали провозглашать тосты. За здоровье Чикиты. За ее успехи. За Кубу. «И за нашу любовь», — вдруг промолвил Криниган, выудил из кармана коробочку с бриллиантовым перстнем, опустился на колени и, точь-в-точь как год назад, попросил Чикиту выйти за него замуж. Рустика рассказывала мне, что, застав коленопреклоненного перед хозяйкой журналиста, окончательно убедилась в чистой и безумно сильной любви этого мужчины.

Но Чикита опять отказала, и он с разбитым сердцем уехал в Нью-Йорк, а оттуда уплыл в Гавану. Чудо еще, что «Уорлд» дала ему отпуск, потому что на Кубе все менялось час от часу. Под давлением Соединенных Штатов Испания отозвала Мясника Вейлера, ходили слухи об учреждении автономного правительства, которое могло бы удовлетворить островитян и отвлечь их от мыслей о независимости. Вот только на Кубе никто не желал автономии: ни испанцы, ни тем более кубинцы, которым этот путь представлялся насмешкой после долгих лет борьбы за полную свободу. Так что Криниган вернулся в Гавану писать новые репортажи о боях, арестах и расстрелах патриотов, а Чикита осталась в Чикаго злобствовать и завидовать ученой шимпанзе.

В этой части книги Чикита много писала о Кубе и о том безумии, которое началось в феврале, когда в порту Гаваны взорвался американский броненосный крейсер «Мэн». Ужасная трагедия: там погибло больше двухсот пятидесяти офицеров и прочих членов экипажа. Само собой, Штаты обвинили Испанию и запретили ей участвовать в международной комиссии по расследованию, но испанцы яро защищались и настаивали, что взрыв произошел из-за поломок на судне.

В Штатах поднялась волна негодования, люди ожидали от президента Мак-Кинли решительных мер. Независимость Кубы стала вопросом национальной чести. Через пару дней после взрыва образовалось множество добровольческих отрядов, готовых сию минуту отплыть на остров и биться с испанцами. Но Мак-Кинли всегда был против введения войск и продолжал забрасывать королеву Испании ультиматумами, чтобы та провозгласила независимость колонии и военного противостояния удалось избежать.