Чудесный рог: Народные баллады

Жестокий Брат

Три юных сестрицы играли в мяч. Прекрасны цветы долины! К трем девам рыцарь примчался вскачь, Меж примул, пахнущих сладко. Старшую всякий бы статной назвал. Прекрасны цветы долины! Меньшая была превыше похвал, Меж примул, пахнущих сладко. Слыла миловидной средняя дева. Прекрасны цветы долины! Меньшая была красоты королева, Меж примул, пахнущих сладко. Двум старшим рыцарь отвесил поклон. Прекрасны цветы долины! Пред младшей упал на колени он, Меж примул, пахнущих сладко. — О сэр, — зарделась меньшая сестра.— Мне замуж идти не приспела пора! — Первой леди в нашем краю,— Прекрасны цветы долины! — Станешь ты, руку приняв мою, Меж примул, пахнущих сладко. — Если вздумал ты сватать меня,— Прекрасны цветы долины! — Узнай, что скажет моя родня, Меж примул, пахнущих сладко. Должны сначала согласье дать Меня под сердцем носившая мать, Отец мой добрый и обе сестрицы, Энн и Грэс, — две пригожих девицы. А главное, прежде, чем тронуться в путь, Ты брата Джона спросить не забудь! — Молил я согласье на свадьбу дать Под сердцем тебя носившую мать, Отца твоего и старших сестриц, Энн и Грэс, — двух пригожих девиц. Согласье дали они благосклонно. Забыл спросить я лишь брата Джона! В свой замок увозит невесту жених. Прекрасны цветы долины! Оседланы кони в день свадьбы для них, Меж примул, пахнущих сладко. Взглянуть на деву съезжается знать. Завидный жребий — ей мужем стать! Молочно-белый заржал жеребец. По лестнице свел невесту отец. Пред ней, танцуя, спускалась мать, А сестры стали ее целовать. Тем временем брат невесты Джон — Прекрасны цветы долины! — В седло посадил ее без препон, Меж примул, пахнущих сладко. — Нагнись ко мне, — сказал он, — сестрица, Прекрасны цветы долины! — Чтоб мы с тобой успели проститься, Меж примул, пахнущих сладко. Она склоняется к Джону — и что ж? Брат вонзает ей в сердце нож. С полгорода белый прошел жеребец. Его сердобольный сдержал молодец: — Взгляните, невеста бледней полотна. Едва ли до места доедет она. Кровь сердца пятнает ее наряд. Какой уж тут венчальный обряд? — Меня осторожно снимите с седла,— Прекрасны цветы долины! — Чтоб я свою волю обдумать могла, Меж примул, пахнущих сладко. На склон зеленый должна я прилечь — Прекрасны цветы долины! — И алой кровью безмолвно истечь, Меж примул, пахнущих сладко. — А что на память об этом дне — Прекрасны цветы долины! — Ты хочешь оставить своей родне, Меж примул, пахнущих сладко? — Отцу дорогому оставлю коня, Что он подковал серебром для меня. А матери милой — вельветовый плащ, Зеленый, как бархат весенних чащ. Веер златой и шарф до колен Оставлю сестрице любимой, Энн. А платье в крови, с ножевою дыркой,— Прекрасны цветы долины! — Сестрице Грэс — пусть займется стиркой, Меж примул, пахнущих сладко. — А чем осчастливишь ты Джона, братца? Прекрасны цветы долины! — Виселицей, чтоб на ней болтаться, Меж примул, пахнущих сладко. — А что оставишь ты Джона супруге? Прекрасны цветы долины! — Могилу, что выроют ей недуги, Меж примул, пахнущих сладко. А белый свет, чтобы век скитаться, Оставлю я детям Джона, братца. Я им оставлю простор мирской. Прекрасны цветы долины! Пусть бродят с протянутой рукой, Меж примул, пахнущих сладко.

Джонни Фо

Цыгане к воротам замка пришли С пеньем своим сладкогласным. Напев колдовской нарушил покой Графини с лицом прекрасным. Сбежала по лестнице вниз госпожа. Служанки стояли кольцом. Но сглазили черные очи цыган Графиню с прекрасным лицом. Она им пшеничного хлеба дала, Взамен имбиря и муската, И с белой ручки для них сняла Перстни из чистого злата. — Возьмите, служанки, атласный мой плащ, А я с домотканым пледом Пойду бродить меж потоков и чащ За Джонни-цыганом следом. Сниму востроносые, на каблучках, Сапожки из кожи испанской: Мне грубые горские башмаки Сподручней для жизни цыганской! Когда с охоты вернется мой лорд, Скажите ему, без утайки, — Пусть муж и родня проклинают меня Всю правду о вашей хозяйке. Когда с охоты вернется мой граф И сядет один за обед, Скажите ему, что графиня ушла За Джонни-цыганом вслед. Еще на рассвете цыганский главарь Приметил в лесу зеленом, Что там безмятежно охотился лорд, Румяный, с лицом холеным. Меж тем цыгане своих ослов С поклажей погнали к броду. Ослы копытами стали мутить Гнилую, затхлую воду. — Где прежде верхом родовитая знать Переправлялась вброд, Теперь хворостинами гонит ослов Шумливый цыганский сброд. Ногами белыми, как молоко, Входя в болотную жижу, Не лордов статных и знатных дам, А Джонни-цыгана я вижу. За шелковым пологом с графом спала Я на пуху лебяжьем. На грязной соломе, забравшись в овин, Мы с Джонни-цыганом ляжем. — Мечом клянусь, я тебя не коснусь,— Джонни сказал своей милой.— Ложись в постель! На любовь твою Не посягну я силой. — С тобой в постель не могу я лечь. Мне слышится топот коня. Стучит копытами конь вороной Того, кто любил меня. — Ложись в постель. На любовь твою,— Сказал цыган своей милой,— Клянусь мечом и потертым плащом, Не посягну я силой. — С тобой в постель не могу я лечь. Мне слышится топот коня И звон уздечки наборной в руке Того, кто любил меня. С охоты в замок вернулся граф. Его разувают служанки, А сами, как в рот воды набрав, Молчат о графине-беглянке. — Где госпожа? — спросил он. — Ушла По верескам и бурьянам С парнем цыганским — ни дать ни взять Ее опоили дурманом! — Седлайте живей вороного коня. Гнедого обгонит он в беге. Я спать не лягу, — цыгана-бродягу Застигну с ней на ночлеге! Не зря сегодня прохожий враль Меня насмешил небылицей. Сказал он: — Шел с королевой, сэр, В обнимку цыган смуглолицый! Являя упорство, летел его лордство Меж скал, потоков, дубрав. И голос любимой супруги своей Услышал нечаянно граф. Вскричал он: — Прелесть моя, вернись! Ты жить будешь в запертой горнице, В довольстве и неге, забыв о побеге. Никто не проникнет к затворнице! — Я пиво сварила и выпью до дна, Мой сахарный, мой любезный! Не буду я в каменной башне одна Сидеть за дверью железной. Но ясным солнцем клянусь и луной, Нелживы мои уста: Как в день своего появленья на свет, Я пред тобой чиста! — Луной и солнцем — до хрипоты — Клянитесь эти уста! Я никогда не поверю, что ты Передо мной чиста. Насильно тебя увезу, а цыган Вздерну в лесу на деревья И заживо Джонни Фо твоего Сожгу посреди кочевья! Сказали цыгане: — Пятнадцать мужчин Погибнут из-за минутной Прихоти сердца графини одной, Прекрасной и столь же распутной! — Цыганскому славному парню, мой граф, Дай лучше десять гиней,— Сказала она, — и держи под замком Меня до скончания дней!

Юный Уотерс

Студеный вихрь под рождество задул с пустых полей, И стали круглые столы утехой королей. Из башни королева вниз глядела поутру На то, как рыцарство и знать стекались ко двору. Под сводом городских ворот, собой хорош на диво, Уотерс юный на коне проехал горделиво. Скакун, подкован серебром и золотом червонным, По мерзлой почве колотил копытами со звоном. Перед хозяином своим бежали скороходы. Дружина мчалась на лихих конях одной породы. Куницей был парчовый плащ подбит — от непогоды. Тогда, Уотерса узрев и весь его эскорт, У королевы невзначай спросил коварный лорд: — А есть ли кто-нибудь один между шотландской знатью, Что прочих рыцарей затмил красой лица и статью? — Лордов и лэрдов у нас не счесть, но рождества кануном Клянусь я, никто из них не идет в сравненье с Уотерсом юным. Разгневался вдруг венценосный супруг и молвил, задет за живое: — Пристойнее было б меня исключить, будь он даже прекраснее вдвое. В народе король Шотландии слыл завистником и ревнивцем. Добавил он: — Как ты посмела сравнить меня с этим юным спесивцем? — Но ваше величество, вы — не лорд, не лэрд, а шотландский король! — Тем более он из-за слов твоих земную покинет юдоль. Схвачен был юный Уотерс. По городу, цепи влача, Шел он в темницу, чтоб завтра погибнуть от рук палача. — В мороз и метель по Стирлингу я проезжал второпях, Но никогда по Стирлингу не проезжал в цепях. Я проезжал по Стирлингу сквозь ветер, ливень и град, Но не проезжал по Стирлингу, чтоб не вернуться назад!

Сэр Роланд

Когда он тихо стукнул в дверь к прекрасной и неверной, Она откинула засов с поспешностью чрезмерной. — Входи, мой трижды желанный жених! Не надо нам разлучаться: Мы вместе отпразднуем эту ночь, а завтра поедем венчаться. — Сегодня, — сказал он. — Канун Всех Святых, великого дня навечерье. Мне снилось, будто моей борзой вонзила ты нож в подреберье. Мне снилось, — борзую мою убив, ты подошла к изголовью И меня, своего жениха, обрызгала алой кровью. Роланд по лестнице в башню взошел, но горница девы прекрасной Казалась угрюмой и мрачной ему в ночи глухой и безгласной. — Зачем не горят в этой башне огни? Светильник — и тот погашен! — Сними свою перевязь, меч отстегни. Предпраздничный сон твой не страшен. В сумрачной башне есть ход потайной. Мой друг, не тревожься напрасно. Влюбленной чете милей в темноте. Нет нужды, что полночь безгласна.

*

Был мигом отвязан конь жениха. Она, оглядевшись вокруг, Понеслась при луне на его скакуне из ворот городских на луг. На милю едва удалился конь от городской стены, Как рослый и статный всадник возник пред ней в сиянье луны. С дороги пыталась она свернуть направо или налево, Но всадника меж собой и луной все время видела дева. Его нельзя было ни нагнать, ни обминуть стороной. И, словно черный агат, под ним лоснился конь вороной. — О рыцарь достойный, коня придержи, чтоб деве в беде помочь. Тем самым любовь ее заслужи в эту святую ночь! Статный седок на своем вороном ехал молча, хоть плачь. Он — впереди, она — позади. Он — медленно, дева — вскачь. Гнедой с вороным поравняться не мог. Плетью исхлестанный, в мыле, Он под всадницей изнемог от этих бесплодных усилий. Статный рыцарь подъехал к реке у самого мелководья. Он молча сдержал вороного коня и отпустил поводья. Сказал он: — Река темна, глубока и схожа с девой бездушной. Зачем же рыцарь по ней плывет, воле ее послушный? Она сказала: — Река слывет подобьем девы бездушной, Но верный рыцарь по ней плывет, воле ее послушный. Деву на стрежень выносит гнедой, а вороной — мужчину. И стали, подхвачены темной водой, они погружаться в пучину. — Волна захлестнула мои башмаки! Дошло до колен полноводье. Во имя творца, перейми жеребца! Из рук ускользают поводья. — Сгублю свою душу, если нарушу клятву — словам девицы Не верить, пока не дойдет ей вода по крайности до поясницы! — Ноет и мечется сердце мое, мне волны — по белые груди. Становится глубже и шире поток, бурлящий, как в тесной запруде. — Поклялся не верить я девы словам — и клятву нарушить посмею Только тогда, когда будет вода этой прекрасной по шею! — Все дальше и дальше берег другой, все выше и выше вода. О рыцарь, спаси меня, пощади мои молодые года! Берег реки от нас вопреки усильям коня все дальше. О рыцарь, юность мою пожалей без коварства и фальши! Хлещет вода, заливая уста самой несчастной из дев. Спаси меня, рыцарь, во имя Христа, от смерти, разверзнувшей зев! Среди быстрины повернув коня, открыл он деве свой лик. Над бездной темной из уст вероломной невесты раздался крик. — Прекрасная Маргарет, свадьба твоя назначена в день Всех Святых. Но как жениха и невесту венчать, если их не будет в живых? О Маргарет, бейся, стараясь доплыть до свадебного веселья, Покуда тебе не станет вода тошней колдовского зелья! Убила ты своего жениха в башне, где свет потух, О Маргарет, и с тобой навек связан покойного дух!

Садовник

Садовник стоял с первоцветом в руке Под сенью зеленого древа. Гибкая, словно ивовый прут, Шла мимо юная дева. — Красавица, будь моею женой! Если подашь мне надежду, Тебе из благоуханных цветов Я подарю одежду. Окутаешь свой белоснежный стан Рубашкой из лилий охапки, А ворох душистых левкоев сорвешь В саду для затейливой шляпки. На юбку — ромашки пригодны вполне И радуют взор изобильем. Для платья нет лучше багряных гвоздик, Что девы зовут «милый-вильям»! Ты вскоре наденешь, любовь моя,— Как только дождусь ответа,— Из пурпурных роз башмачки, а чулки Из желтого златоцвета. На ляжках будут они широки, Но в меру, — не то чтобы слишком! А книзу теснее станут чулки И сузятся к тонким лодыжкам. Из бархатцев алых, горящих, как жар, В моем цветнике, на грядке, И сорванных в поле ржаном васильков Ты будешь носить перчатки. — В цветы нарядил ты меня, что дарят В июле наш сад и луг, А я приготовлю тебе наряд Из лютых декабрьских вьюг. Из ветра восточного шапку надень, Из первого снега — рубашку, А грудь укрой ледяным дождем, Чтоб не ходить нараспашку.

Обманутый рыцарь

Пригожий рыцарь на лугу девицу встретил вдруг, сэр. А сено убрано в стога, и тишина вокруг, сэр. — Любовь моя, — заговорил учтиво рыцарь с девой.— Поверь мне, будь я королем, ты стала б королевой. Когда со мною на лугу ты не разделишь страсть, о! Среди цветущих роз могу я бездыханным пасть, о! На этой шелковой траве раскрой свои объятья, И постараюсь твой наряд красивый не измять я. Отец ведь отдал за него не марку и не фунт! Ну как тебя я положу на этот мокрый грунт? Взглянул на запад, на восток, на север и на юг, сэр! Нигде сухого места нет, кругом росистый луг, сэр! — Конечно, жалко умереть мне от несчастной страсти, Но сырости побольше здесь, чем в дьяволовой пасти! — Наряд отмыв, повешу я его на куст терновый, И на ветру он поутру встопорщится, как новый! — Повел бы я тебя в овсы, где высохла земля, Да переймут у нас коней гвардейцы короля. — Но у гвардейцев короля я выкуплю коней, сэр, За десять перстней золотых с игрой цветных камней, сэр! Они — ну прямо смех и грех! — уселись на коней, сэр. Он день-деньской, как брат с сестрой, бок о бок ездил с ней, сэр! Он ездил с ней, как брат с сестрой, хоть умирал от страсти. И был у девы чудный конь молочно-белой масти! — Ты жаждешь мой наряд сберечь? Тогда в отцовский дом, сэр, Езжай со мной, чтоб там возлечь меж пурпуром и льном, сэр! А дом был обнесен стеной. В калитку дева прыг, сэр! И за калиткой навесной она пропала вмиг, сэр. Стоял снаружи молодец, а дева — дверцей хлоп, сэр! Чесал досужий молодец с досады медный лоб, сэр. Такой уж горестный удел судил бедняге бог, сэр: Покуда мог — не захотел, а захотел — не смог, сэр!

В переводах А. Эппеля

Барон Брекли

Ехал Инвери берегом Ди, не скучал, На заре у Бреклийских ворот постучал. «Эй! — кричит он. — Бреклийский Барон! Где вы есть?! Вам на гибель мечей тут не счесть, ваша честь!» Леди Брекли проснулась — слышит, с воли кричат И коровы в долине тревожно мычат. «Супруг мой, вставайте и наших коров Отбейте у Драмуарранских воров!» «Я встать не могу и вернуть своего — Если десять их против меня одного!» «Тогда — эй, служанки! — отвадим беду! Берем свои прялки — я в бой вас веду! Был бы муж мой мужчиной — наказал бы воров, Не лежал, не глядел бы, как уводят коров!» Тут Барон отвечает: «Я приму этот бой, Только жаль мне, жена, расставаться с тобой! Целуй меня, Пэгги, за меч я берусь. Я войны не хотел, но войны не боюсь! Целуй меня, Пэгги, но впредь не вини За то, что меня одолеют они!» А Как Брекли с копьем поскакал через вал,— Наряднее мир никого не видал. А как Брекли с копьем поскакал через вал,— Наряднее мир никого не видал. А с Инвери тридцать и трое стоят. А с Брекли никто — только сам он и брат. Хоть Гордоны славная были семья — Не сладить двоим с тридцатью четырьмя. Исколот кинжалами с разных сторон, Изрублен мечами, пал наземь Барон. И от берега Ди и до берега Спей, Если Гордон ты — горькую чашу испей! — Ходил ли ты в Брекли, видал ли ты сам, Как милая Пэг убивается там? — И в Брекли ходил я, и видел я сам, Как милая Пэг улыбается там! С убийцей Барона спозналась она — И кормит его, и поит допьяна! — Позор тебе, леди! О, как ты могла?! Злодею ворота зачем отперла? — С ним ела она и пила допьяна, С предателем Инвери спелась она. Была до утра с ним она, а потом Проводила из Брекли безопасным путем. «Через Биррс, — говорит, — через Абойн пойдешь; Через час за холмы Глентенар попадешь!» А в людской горевали, а в зале был пир, А Бреклийский Барон отошел в лучший мир.

Лорд Дервентуотер

Король сочинил посланье, Приложил золотую печать И послал его лорду Дануотерсу, Наказав тотчас прочитать. А послал он его не с пажом, не с пажом, Не с лордом каким-нибудь,— Благороднейший рыцарь Шотландской земли С письмом отправился в путь. Как первую строчку Дануотерс прочел — Довольной улыбка была. А как прочитал половину письма, Слеза за слезой потекла. «Коня мне скорее! — он приказал.— Коня мне скорее сюда! Мне в славный город Лондон спешить Нужно, как никогда!» Тут с родильной своей постели Жена говорит ему: «Составь завещанье, Дануотерс, Чтоб по слову нам жить твоему!» «Я тебе оставляю, мой старший сын, Все замки в поместьях моих. А тебе оставляю, мой младший сын, Десять тысяч монет золотых. Оставляю прекрасной леди моей, Богоданной моей жене, Ровно треть наследных владений моих, Чтоб жила госпожой, как при мне». Даже мили не проскакали они, И споткнулся скакун под ним; «Дурная примета! — Дануотерс сказал.— Не вернусь я домой живым!» В славный город Лондон примчав, он пошел Ко двору короля самого. В славном городе Лондоне лорды и знать Обвинили в измене его. «Я — предатель! Предатель! — он говорит.— Оттого, что верно служу. Оттого, что для Якова-короля Пять тысяч войска держу. В славном городе Лондоне лордов и знать Мою казнь прошу посетить, В славном городе Лондоне лордов и знать Мою леди прошу не забыть. А сто фунтов, что в правом кармане моем, Раздайте — меня помянуть! А сто фунтов, что в левом кармане моем, Раздайте кому-нибудь!»

Лэрд Драм

Лэрд Драм жену себе стал искать, Когда занимался день, И девой прелестной пленился он, А дева жала ячмень. «О нежный цветок, о прелестный цветок, О счастье мое, о! Не угодно ли стать тебе леди Драм И оставить жнивье, о?» «Не могу, не могу принять, добрый сэр, Предложенье твое, о! Никак невозможно мне стать леди Драм И оставить жнивье, о! Ты любовь другой предложи, добрый сэр, Предложи ты не мне, о! Потому что я в жены тебе не гожусь, А грех не по мне, о! Мой отец всего-навсего лишь пастух, Вон пасет он овец, о! Если хочешь, пойди спросись у него — Пусть решает отец, о!» Лэрд Драм немедля пошел туда, Где отара овец, о. И родительское согласье дает Лэрду Драму отец, о. «Пускай моя дочка в письме не сильна И книжек не чтец, о, Но сыр умеет варить и доить Коров и овец, о. Будет веять она на твоем току, Жито в скирды уложит, о, Вороного коня оседлает в поход, Снять ботфорты поможет, о». «Разве ж нет у нас грамотеев в церквах? Я им подать плачу, о! Сколько надо читать, писать и считать Я ее обучу, о! Обучу твою дочь и писать и читать, Только дай ты мне срок, о; Ей коня моего не придется седлать И снимать мне сапог, о! Но кто наварит нам свадебный эль? Кто хлеб испечет нам, о? Увы, не могу я тебе сказать, Кто окажет почет нам, о!» И Драм поскакал к родимым горам, Чтоб все приготовить заране. И вышли, крича: «К нам с невестой Драм» Тамошние дворяне. «Наш Драм, он богат и парень хоть куда, И Пэгги Куттс неплоха! Но он бы мог найти себе жену Знатнее, чем дочь пастуха!» Тут поднял голос брат его Джон: «Считаю зазорным, о, Что низкого рода ты выбрал жену, И это позор нам, о!» «Язык придержал бы ты, брат мой Джон! Позора нам нету, о! Женился я, чтобы множить добро, А ты, чтоб транжирить, о! Я был на знатной женат, и она Гневливо топала, о, Когда перед нею я представал В поклоне не до полу, о! Я был на знатной женат, и она Смеялась над нами, о! В наш замок поместный въезжала она, Кичась жемчугами, о! Но ту за богатство любили все, А Пэгги — за прелесть, о! Для въезда в Драм ей всего-то нужны Друзья любезные, о!» Их было четыре и двадцать дворян У Драмских ворот, о. Но Пэгги приветствовать ни один Не вышел вперед, о! Под белы руки лэрд Драм ее взял И ввел ее сам, о: «В поместный замок наш родовой Пожалуйте, леди, о!» Он трижды в щеку ее целовал И в подбородок, о, А в губы вишневые двадцать раз — «Пожалуйте, леди, о! Тебя хозяйкой на кухне моей Видеть хочу я, о, И — госпожою в замке моем, Когда ускачу я, о. Тебе я до свадьбы не раз говорил, Что я тебя ниже, о! И вот мы лежим на ложе одном, И нету нас ближе, о! А когда мы с тобой из жизни уйдем, Лежать нам двоим, о. И равно будет могильный прах Твоим и моим, о!»

Джонни из Бредисли

Поднялся Джонни майским утром, Спросил воды — лицо умыть. «С цепей спустите серых гончих, Но — до охоты — не кормить!» Узнала мать его об этом, Ломает руки, слезы льет: «О Джонни, что ты вдруг задумал! Тебя в лесу погибель ждет! У нас хлебов пшеничных вдоволь, У нас вина хоть пруд пруди! Останься лучше дома, Джонни! За дичью в лес не уходи!» Но Джонни взял свой добрый лук, Взглянул — бежит ли свора, И за дичиной поспешил В чащобы Дёррисдора. Когда он мимо Мерримесс По тропке узкой поспешал, Заметил он, что в стороне Олень средь вереска лежал. Стрела запела — зверь вскочил, Но меток был удар стрелка; Оленя раненого псы Настигли возле тростника. Оленя Джонни ободрал, Срезал мясо с костей И потчевал кровожадных псов, Словно господских детей. И столько оленины съели они На пиршестве том лесном, Что сам он и кровожадные псы Заснули мертвецким сном. Стороной той старый оборвыш брел — Будь он проклят во веки веков! Потому что направился он в Хислингтон, Где Семеро Лесников. «Что нового скажешь, седой босяк, Что нового скажешь нам?» «Ничего, — говорит он, — кроме того, Что увидел, не веря глазам! Когда проходил я у Мерримесс, Среди заповедных лесов, Красивейший юноша крепко спал В окружении серых псов. Рубашка была на юноше том Голландского полотна, Поверх нее богатый камзол Из линкольнского сукна. Две дюжины на камзоле блестит Пуговиц золотых, И морды в оленьей крови у псов, Кровожадных и злых». Тогда заявляет Первый Лесник — Глава остальных шести: «Если это Джонни из Бредисли, Нам лучше бы не идти!» Тогда заявляет Шестой Лесник (Сын младшей сестры того): «Если это Джонни из Бредисли, Пойдемте убьем его!» А первой стрелою каждый Лесник В колено ему попал. Тогда заявляет Седьмой Лесник: «Пометче — и он пропал!» А Джонни, к дубу спиной привалясь, В камень упер стопу И всех Лесников, опричь одного, Свалил на лесную тропу. А тому Леснику три ребра сломал, И ключицу ему перебил, И скрюченным бросил его на седло, Чтобы миру вестником был. «О певчая пташка, сыщись в лесу, Что накажу — просвисти! Ты к матушке милой моей лети — Проси ее к Джонни прийти!» И к родимой его прилетает скворец; На окошко сел и поет. А припев его песенки был такой: «Что-то Джонни домой не идет!» И взяли они из орешины жердь, Еще из терновника шест, И многое множество их пошло За раненым Джонни в лес. И говорит его старая мать, А горькие слезы текут: «Ты не слушал, Джонни, советов моих — Вот и встретил погибель тут! Случалось мне в Бредисли приносить И малый груз, и большой. Не случалось мне в Бредисли приносить, О чем извелась душой. И горе тому босяку-старику — Будь он проклят во веки веков! Высочайшее дерево в Мерримесс Сколь угодно взрастило суков». А луку Джонни теперь не стрелять, Серым псам не бежать никуда. В Дёррисдорской Джонни лежит земле, Отохотившись навсегда.

Лэмкин

На белом свете Лэмкин Всех лучше камень клал. Он замок Вири строил, А денег не видал. «Плати давай, лорд Вири! Давненько я гожу!» «Где взять мне денег, Лэмкин? Я в море ухожу!» «Плати давай, лорд Вири! Плати по всем счетам!» «Где взять мне денег, Лэмкин, Коль землю не продам?» «Не платишь мне, лорд Вири? Сам на себя пеняй! Когда домой вернешься, Заплачешь, так и знай!» Лорд Вири сел на корабль, Поплыл по морской волне. Беречь свой новый замок Наказывал жене. Была там негодница нянька, Из тех, кому в петлю идти Нянька с Лэмкином спелась, Покуда хозяин в пути. С Лэмкином спелась нянька, Стал он ей первый друг; Она его в замок впустила, Когда отпустили слуг. «Эй, нянька, а где же слуги, Которые знают меня?» «Они на гумне молотят — Придут на исходе дня!» «Эй, нянька, а где ж служанки Которые знают меня?» «Они на речке стирают — Придут на исходе дня!» «Эй, нянька, а где их дети, Которые знают меня?» «Азбуку в школе читают — Придут на исходе дня!» «Эй, нянька, а где хозяйка, Которая знает меня?» «Шьет на своей половине — Придет среди бела дня!» Тогда беспощадный Лэмкин Вынимает нож из ножон, И хозяйкиного младенца Ножом ударяет он. И он колыбель качает, И подлая нянька поет. А на пол из колыбели Кровь тихонько течет. Тут молвит хозяйка замка Из приоткрытых дверей: «Эй, нянька, младенец плачет! Уйми его поскорей. Уйми младенчика, нянька, Соской уйми его!» «Он не уймется, хозяйка, Ничем и ни от чего!» «Уйми младенчика, нянька, Уйми его бубенцом!» «Он не уймется, хозяйка, Даже за графство с дворцом!» «Уйми младенчика, нянька, Гремушкой его уйми!» «Он не уймется, хозяйка, Покамест мать за дверьми!» Шагнула леди с приступка — Ей под ногу камень попал. Шагнула с другого приступка — Пред нею Лэмкин стоял. «О, сжалься жестокий Лэмкин! Сжалься и спрячь свой нож! Мало тебе младенца — Еще и меня убьешь?» «Убить ли мне ее, нянька, Или оставить живой?» «Убей, беспощадный Лэмкин, Убей за нрав ее злой!» «Тогда для господской крови,— Ведь леди наша знатна,— Скорей посудину вымой, Чтоб чистой была она!» «Зачем посудина, Лэмкин? Пусть кровь ее на пол течет! Неужто и тут окажем Дворянской крови почет?» Три месяца промелькнули, Лорд Вири вернулся в срок, Но сердце его томилось, Когда ступил на порог. «Чья это кровь, — говорит он,— По полу разлита?» «Она из сердца хозяйки И, точно янтарь, чиста!» «А это чья кровь, — говорит он,— Мое обагрила жилье?» «Она из сердца младенца, И нету чище ее!» О черный дрозд, ты сладко поешь В шиповнике у земли, Но Лэмкину горше стенать пришлось, Когда его вешать вели! О серый дрозд, ты сладко свистишь В терновнике на заре, Но няньке горше стенать пришлось, Когда ее жгли на костре!