Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)
Шрифт:
— И милиция случайно? — вопросил уже у Смирнова с Чекуновым всевидящий менестрель.
— Все приключений на свою задницу ищешь, гитарист Иванов-Крамской, — спокойно отметил Смирнов. — А песни о подполковнике Смирнове нет и нет.
— Виноват, — признался Олег. — Ночью другое сочинил: о некурящем директоре леспромхоза.
— О нашем? — заинтересовался секретарь. — Об Игнате Ефимовиче?
— А черт его знает. Может, и об Игнате Ефимовиче, — ответил Торопов.
К светски беседовавшей компании подошел Толя Никитский и сказал Наташе с большим удовлетворением:
— Наташка,
Деланно смутиться новоявленной Венере не дал незаметно возникший Казарян. Он пощупал Наталью за задницу и сообщил:
— Слухи о мраморной жопе сильно преувеличены.
Георгий Федотович дважды кашлянул, напоминая, что подобные непристойности при нем неуместны, и, добившись относительной тишины, предложил:
— Роман Суренович, Наташа, я могу вас подкинуть до города, — и оглядев остальных, добавил огорченно: — Свободных мест в «Волге» только два, к сожалению.
— Я с группой, мне по дороге кое-какие технические моменты оговорить надо. А Наталью, что ж, забирайте, Бог с вами, — решил Казарян. — Да и вот на мотоцикле старый дружок подкатил…
Тут уж и Георгий Федотович заметил милиционеров, заметил и заговорил уже по-другому, ответственно заговорил:
— Александр Иванович, хотелось бы знать, как идет следствие…
— Дознание… — перебил Смирнов.
— Ну, и как оно идет? — нет, не собьешь секретаря. — Надеюсь, определенные сдвиги имеются?
— Мы с Поземкиным работали в двух разных направлениях. Встретимся вечером, все оговорим, прикинем варианты, и он вам доложит.
— Добро! — решил Георгий Федотович, открыл дверцу заднего сиденья, на переднем, рядом с шофером сидел строгий порученец — победитель неистового козла, и позвал сладким голосом: — Наташенька!
Наташенька впорхнула в лимузин. Сопровождаемая бурными аплодисментами «Волга» развернулась по дуге и, выехав на трассу, исчезла в пыли.
Из тонвагена вышел сценарист Владислав Фурсов и объявил:
— Хорошая штука — тонваген, особенно когда площадка подключена!
— И что же ты узнал, втайне от нас слушая площадку? — спросил Олег.
— Что у Наташки мраморная жопа и титьки, что это не соответствует действительности, что подполковнику Смирнову шибко не нравится секретарь райкома, что секретарю райкома шибко нравится наша артистка, что Олег Торопов старательно нарывается на кого угодно и на что угодно…
— У тебя хорошее настроение, Владик, — понял Торопов. — Хочешь, испорчу?
— Не хочу, — твердо сказал Фурсов.
— Тогда о другом, — предложил Олег. — Как ты будешь относиться к Коммунистической партии Советского Союза, если один из секретарей ее райкомов кинет палку нашей Наташке, которую в съемочной группе соблюдают и блюдут?
— Вопрос идиотский, — тихо и безынтонационно ответил Фурсов.
— Тогда первый вопрос снимается, — Олег не торопился. — Вопрос второй. Почему Наташка безропотно полезла в партийный кабриолет, хотя ей во много раз сильнее хотелось в автобусе наблюдать мужественную физиономию трюкача Димки, чем секретарскую харю, в которой сконцентрировались худшие черты внешности как бурятского, так и русского
народа? И еще. Почему мы все, понимаешь ли ты, что все, все, все! восприняли это как должное?— Ты все ставишь с ног на голову. Просто вежливый человек предложил усталой актрисе, тоже, кстати, человеку, комфортно и быстро отвезти ее домой.
— Именно кстати… — встрял Казарян, а Торопов выбросил лозунг:
— Поможем актеру стать человеком!
Не обращая внимания на крики, Фурсов довел речь до конца:
— Достойный жест воспитанного человека.
— Старая бурятка с двумя тяжеленными сумками еле плетется из конца в конец села. Мимо проносится черная «Волга». Я не вижу достойного жеста воспитанного человека. Я эту картину наблюдал. Где жест, Владик? Где воспитанный человек?
— Он мог не заметить этой старухи.
— Его шофер прямо-таки проклокотал начальнической дудкой, чтобы она освободила дорогу.
— Что ты от меня хочешь, Олег? — ненавистно спросил Фурсов.
— Я хочу знать: ты действительно преданно и искренне любишь Коммунистическую партию и Советское правительство?
Переодевшийся и умывшийся, одним словом при полном параде, Поземкин, пригорюнившись, сидел у себя в кабинете и не моргая, как орел, смотрел на розовое заходящее солнце в окне.
— Улов, Гриша, — спросил-приказал без стука вошедший Смирнов.
Поземкин сморщился, как от кислого, вспоминая прожитый день, и ответил, как и должен был ответить:
— Какой улов, Александр Иванович? Только-только сети расставили, только-только все проходы перекрыли, и если завтра хоть что-то посветит — можно считать удача. Про Бенилюкс вам Георгий Федотович рассказал.
— Ну, и слава Богу. Сиди и жди. А ты задумываешься. О чем так грустно думаешь, капитан?
— А докладывать первому секретарю сегодня. Может, у вас что есть, Александр Иванович?
Смирнов уселся наконец, покрутил пепельницу на зеленом сукне и задушевно попросил:
— Дай закурить, Гриша.
— Вы же не курите! — удивился Поземкин.
— Угу, — подтвердил Смирнов. — Шесть месяцев двенадцать дней. — Как женился и Лидке слово дал. Дай закурить, а?
— У меня «Беломор», — полагая, что столичное начальство курит нечто особенное, оправдался Поземкин.
— Что доктор прописал! — Смирнов выхватил из пачки папиросу, зажег спичку, страстно втянул первый дым и закрыл глаза. Признался после паузы: — Повело. Как от водки повело, — еще раз затянулся, ладонью разогнал дым и бросил огарок спички в пепельницу. — Что у меня, спрашиваешь? Ясно окончательно лишь следующее: один человек не мог этого сделать.
— Вы Ратничкина не знаете! — в ажиотаже воскликнул Поземкин.
— Он здоровее Чекунова?
— Приблизительно такой же. Может, чуть здоровее.
— Мы путешествие предполагаемого ночного преступника проделали днем, и нам троим это еле-еле удалось. А уж забросить через борт скотовозки труп с метровым штырем в груди одному человеку никак нельзя, Гриша.
— В этой жизни все можно, — философски заметил Поземкин.
— Именно, мой сообразительный капитан. Ну, вставай и пошли.