Чума в Бедрограде

И ниже:

«Прости, пожалуйста, прости — и попытайся просто быть счастливым».

…Максим буквально физически ощутил, как под черепной коробкой медленно, неловко, с металлическим скрипом обрывки понимания попытались сложиться в мысли.

Это невозможно — этого не должно быть — это всё.

«Ваши дела важнее моих».

С чего ты взял, едва не выкрикнул в пустоту Максим, я же совсем не это имел в виду.

Вырвал быстрым движением лист с печатными строчками, поднёс поближе к глазам: «опознание», «не первый в списке», «справлюсь и без тебя».

Максим и не догадывался раньше, что текст на родном языке может быть так сложен для понимания. В голову лезла одна ерунда: кого ещё во всем Бедрограде могут вызвать первыми на опознание, если не коллег с кафедры? И кто будет вызывать — следственный отдел под началом Бедроградской гэбни? Смешно. Надо было выбивать для Университета не только право самим решать проблемы с законом у своих людей, но и право самим хоронить свои трупы.

Что он несёт, о чем он думает, леший.

Это было так странно: всю долгую дорогу от Университета до Поплеевской, до дома, Максиму казалось, что он смертельно устал. Смертельно — не потому что сильно, а потому что усталость притупила мысли и ощущения, сделала голову стеклянной. Всю долгую дорогу от Университета до дома он думал тупо и через стекло, и уже успел поверить, что всё сумело-таки стать ему безразлично.

Габриэль может быть безразличным к кому-то, но не безразличным кому-то. Уж точно не Максиму.

Он любил «наверняка», «несомненно» и «очевидно, что»; что рано или поздно случится такая записка, бардак в спальне и тишина — всегда было не несомненно, но очень наверняка.

Но почему сейчас, почти закричал Максим — и знал, что это неправильный вопрос, правильный — зачем ты так. Правильный и глупый, только в припадке бессмысленного оптимизма можно подумать, что понимаешь, зачем Габриэль делает то или это. И он не объяснит, никогда не объясняет.

Соседка сказала, что стиральный аппарат электрики вынесли ещё утром — и уже утром дома никого не было. Даже если Габриэль зачем-нибудь возвращался — может, из-за этого по всей квартире следы спешки, — прошла уже целая бесконечность. Надо срочно бежать по соседям, спрашивать, не видел ли кто, во сколько и куда уходил Габриэль.

Куда (и как — как, с сотрясением мозга?) он мог поехать, чтобы покончить с собой? На ум ничего не шло, как Максим ни старался: сколько он помнил Габриэля, у того всегда был один дом — два, если считать кафедру. И ведь он смог бы выпить какие-нибудь таблетки и поехать в Университет — чтобы там, у всех на глазах…

Нелепая, ускользающая надежда, и всё же больше, чем ничего. Надо позвонить Ларию, предупредить. И даже не только Лария, надо предупредить Святотатыча — вдруг Габриэль пошёл умирать в Порт, Порт — это Гуанако, корабли в Ирландию, куда они вдвоём плавали в проклятом мае… Об этом больно думать, но надо — надо хотя бы сейчас суметь предусмотреть всё, не поплатиться из-за халатности. Университет, Бедроград, сам Максим могут гореть огнём, особенно если кто-то из них позволяет себе отвергать помощь, но не Габриэль. Габриэля можно спасти, Габриэля обязан кто-то спасти.

Стоящий тут же, между двумя печатными машинками телефон издал мелодичную и знакомую трель.

Максим отстранённо осознал, что самолюбие всё-таки играет с ним дурную шутку: мысль о том, что эпидемию чумы могут остановить и без него, ранила в самое больное место, и поэтому он изо всех сил пытался стать незаменимым, и поэтому разбрасывался, не успевал; отсутствие ответственности нестерпимее её переизбытка. Так было со всем: с контрреволюцией, с чумой, с Университетом — Максим многое умеет, Максим сделает всё, чтобы помочь, защитить и справиться, но если Максим не нужен, то пусть оно катится к лешему.

Так было со всем, кроме Габриэля.

Если бы сейчас из-под осиротевших без ковра половиц вылез мифический леший и предложил Максиму продать душу, имя, уровень доступа и право бывать в этом доме, в обмен посулив спасти Габриэля, Максим не задумался бы ни на секунду. Пусть бы тот потом смотрел на него только со льдом, пусть бы вообще не смотрел — лишь бы…

Телефон упрямо продолжал звонить.

Сняв трубку, Максим толком не нашёл слов приветствия: звонил Ларий.

— Габриэль Евгеньевич? Максим?

— Максим.

Ларий сделал паузу — он-то умел искать слова, выбирал сейчас самые аккуратные, чтобы не вызвать ещё большего раздражения у ненормального Максима, который устал, перенервничал и выбежал с факультета в чём был под дождь.

Между печатными машинками, совсем рядом с телефоном, текстом вниз лежал один из выпусков «Литературы Нового Бедрограда» — не нужно даже всматриваться в зелёно-голубую обложку, чтобы догадаться, какой. В этом претенциозном издании в своё время вроде как печатали молодых авторов, но на совсем молодых смотрели косо. Рассказ второкурсника в «Литературе Нового Бедрограда» — событие не то чтобы неслыханное, но примечательное.

Не нужно всматриваться в обложку, потому что все знают: на втором курсе Габриэль написал рассказ о том, как некто (очень похожий на него) отправился в родную деревню в поисках единственно возможного ответа на невыносимые вопросы, ушёл в леса и обнаружил там своего повесившегося двойника (и вместе с тем — себя, и вместе с тем — просто какого-то случайного человека в соответствующем контексте). В общем, про попытку телесной смерти, смерти духовной и духовном же перерождении.

— Слушай, я понимаю, что ты устал, ты злишься на эту дурацкую ситуацию с запросом. Но — как сможешь — возвращайся, пожалуйста, на кафедру.

— Зачем бы? Охровича и Краснокаменного вон нет, гэбня всё равно неполная.

— Да, но я не могу один, у меня не хватает рук. Сейчас-то точно нельзя что-нибудь проворонить…

— Ты за чем-то конкретным звонишь, или это снова некие абстрактные бесконечные дела, о которых я знаю только то, что они никому не нужны?

Ещё если не все, то многие знают, что Габриэль Онегин на самом деле — Гаврила Онега, это излюбленный истфаковский курьёз. Родился на Пинеге, но сразу после отряда уехал в Бедроград, Евгения Онегу не признаёт и «возвращаться в родную деревню» не намерен. Что Евгений Онега ему не отец — информация уже более сложная для понимания, ей в курьёзе места не находится.

— Сантехникам необходимо официальное разрешение на поисковую операцию. Мы пока только зачищали канализации в тех домах, где точно есть заражение, но это нерационально — вот как раз свободные сантехники-то у нас есть, это ж, как ты знаешь, не только студенческая практика. Кажется, — аккуратно посмеялся Ларий, — сантехники — это единственный свободный персонал, так что пусть не простаивают. Я могу подписать бумажку, но им нужен инструктаж по технике безопасности, карта города с заражёнными районами, тара для взятия проб, кого-нибудь из медиков бы в придачу — в общем, заняться этим делом надо плотно, и поскорее бы, а я ну никак не могу успеть… алё? Максим?