Чужое небо

— Значит, МГБ? — пятый по счету лист он едва ли дочитал до середины, задержавшись изучающим взглядом на печати, подтверждающей очевидное несоответствием слов и символики. — Или… КГБ?

— По сути, это одно и то же. «Комитет Гос. безопасности» — пока еще внутриведомственная аббревиатура, фигурирующая во всех документах с грифом «сверхсекретно», но не предъявленная мировому сообществу. Однако все к этому идет.

Баки вновь склонился над страницей.

Пометка: «Программа ‘Зимний Солдат’». Здесь и далее использована аббревиатура ПЗС.

Генералу В. Карпову

Агента Дианы Хартманн

Доклад от 11-го ноября 1945-го года

Доктор Диана.

Агент Хартманн.

Агент КГБ Диана Хартманн.

Баки крутил в голове полученную информацию, терпеливо подгонял разрозненные кусочки друг под друга, нанизывал их, как бусы, до тех пор, пока не вышла цельная логичная цепочка:

Доктор Диана Хартманн, агент КГБ.

— Ты работаешь на русских? — Баки спросил ровно, так, как и должен был спросить человек, которому либо было все равно, либо его осведомленность ничего не меняла.

— Да.

Барнс поднял голову, ища пересечения взглядов.

— И ты лжешь им?

— Да, — ее лицо было нейтральным, и по взгляду Баки не прочел ровным счетом ничего.

Поэтому он задал свой следующий вопрос, где-то очень глубоко ощутив ликование за эту абсолютно бессмысленную и недолгую, но все же смену ролей.

— Почему?

Ответ не звучал очень долго. В конце концов, Баки перестал его ждать.

Предельно аккуратно, как умеют только преданные делу ученые, знающие истинную цену исследуемому материалу, она сложила все пять заполненных кровью пакетов в один из принесенных Баки кейсов, который оказался внутри… надо же, холодильником? — и куда-то унесла.

Баки долго боролся с желанием перевернуть один из очень, по-видимому, важных документов титульной стороной книзу и на изнанке той самой шариковой ручкой приняться записывать все мысли, которые отчаянно колотились о кости его черепной коробки.

В конце концов, точно зная, что все равно ничего кроме самого себя отсюда не вынесет, он отложил ручку и стал просто читать, надеясь найти ответы между строк.

Он сам не заметил, как увлекся чужим сочинением и перестал реагировать на реальность, пока прямо на одну из папок не опустилась тяжелая дымящаяся кружка, а рядом — прямоугольник в коричневой обертке — плитка шоколада.

— Ты потерял больше литра. И пока я не буду уверена, что ты в порядке, отсюда не уйдешь.

Баки хотел сказать, что он остался в сознании, лишившись руки, но решил, что это будет абсолютно лишним напоминанием, поэтому молча обхватил оставшейся живой рукой большую горячую стеклянную кружку.

— Прости, — совершенно не к месту повторилась она, и Баки вынужден был поднять на нее взгляд. — Ты ничего не понимаешь, я знаю, и объяснить я не могу. Мне просто нужно, чтобы сейчас ты это услышал. Прости меня.

Баки очень хотелось узнать, за что именно, но он понимал, что ответа не получит, и спрашивать не собирался.

Стены слышали и видели, и необъяснимо для самого себя Баки очень боялся, что однажды ее заменят также, как охрану, из опасения личностной привязанности, а у ПЗС появится новый куратор, куда менее лояльный и уж точно не играющий двойные игры, будучи агентом русской разведки, вполне возможно, членом «ближнего круга», при этом с шаблонно немецкой фамилией и инициалами.

Вечером, даже по меркам его нескромного аппетита, Баки покормили на убой. А напоили и вовсе чем-то доселе невиданным, ярко-красного цвета, что один из охранников вскользь именовал «морсом».

Время на личную гигиену продлили до невиданного при новой охране срока в полчаса.

Вернувшись к себе, первое, за что Баки зацепился взглядом — новый блокнот или что-то очень на него похожее, едва выглядывающее из-под подушки только при определенном угле зрения и абсолютно незаметное с порога.

Небольшая книжка в толстом кожаном переплете, при детальном рассмотрении пользованная, хоть и очень аккуратно. На корешке, сливаясь по цвету, но выделяясь рельефом, были вытеснены две переплетающиеся буквы инициалов.

A. E.

Внутрь, между форзацем и первой страницей, была вложена полюбившаяся Баки шариковая ручка и белый, сложенный вдвое лист, исписанный сверху знакомым убористым почерком, на этот раз английским: «Папку с делом я забрала. Фотографию тоже. Всю дорогу до Москвы буду сочинять убедительную ложь для доклада в Кремле. Надеюсь, скоро вернусь. P.S. Кроме тебя это никто не должен увидеть. P.P.S. Прости.

Точно зная, что сегодня его больше не должны проверять, Баки на всякий случай осмотрелся и, забравшись с ногами на кровать, раскрыл книгу.

«Здравствуй, папа! По новым документам, очередным, честно не помню, каким по счету, меня зовут Дарья Савко. Мне двадцать один, я гражданка УССР и комсомолка. У меня все хорошо. Меня здесь не найдут. Береги себя. Люблю, твоя Э».

«Я знаю, он не получит это письмо, потому что я его не отправлю. Потому что нельзя. Потому что меня нет».

«Снова здравствуй, папочка! Сегодня я Диана Хартманн. По документам мне целых тридцать. Но так надо. Да, я снова немка по национальности. Я неосторожна, прости. Русская разведка уже роет землю в поисках моей настоящей личности. Они меня завербуют, я знаю. Я им это позволю. Я закончу то, что ты начал, клянусь! Надеюсь, сейчас вы с мамой снова вместе. Люблю и целую. Ваша Э».

«Здравствуй, папа! Сегодня уничтожили базу ГИДРы в Альпах. Не американцы, русские. Меня включили в опергруппу, чтобы найти и забрать наработки Золы по сыворотке. А там ни пробирок, ни стекол не оказалось… Только он. Единственная его наработка, всё, что у них было — живой подопытный…»

«Нет, что же я такое… Ему не нужно это знать! Для любого гения узнать, в каких ужасных целях используют его детище, во сто крат страшнее смерти».

«Здравствуй, папа! Сегодня меня допрашивал Карпов. Одного солдата ему мало. Он хочет чистую сыворотку, он ждет результатов. Я не знаю, сколько еще смогу водить их за нос. Они ничего не получат, знай».

— Бесконечно люблю, твоя Э, — шепотом вслух дочитал Баки, уже перебрав в голове не одну сотню вариантов значения этого чертова Э, которое так и не проскользнуло ни в одной записи.

Фраза: «Я такая же Диана, как ты — Солдат», наконец-то обрела свой жуткий смысл.

За неполные сутки Баки собрал в своей голове почти весь пазл.

Только легче ему от этого почему-то не стало.

Я помню всё, и всё забыл.

Каким я стал, каким я был.

Так мало слов,

Так много пены…