Чжунгоцзе, плетение узлов

Менять привычный образ жизни и уходить так далеко было немного страшно. Следовало еще позаботиться о Незнанке и проститься с Аришей. Незнанку юноша отвел к своим родителям, где добродушного и открытого мальчика приняли хорошо. Незнанка в свои четырнадцать лет был шире в плечах, чем семнадцатилетний Нежата, и на голову выше. Так что в подмастерья к кожевнику он вполне годился[2].

С Аришей было расстаться труднее. Она не хотела его отпускать, спрашивая настойчиво:

— Когда ты вернешься? А если ты не вернешься? На дорогах так опасно! Так много в мире злых и хитрых людей, а ты такой… ты дурачок такой!

— Вот и Незнанка то же говорит, — улыбнулся Нежата. — Но батюшка верил в меня.

— Ну ладно ты, а как же я? Что со мной будет? Как я буду без тебя? Ты не думал, что когда ты вернешься, меня выдадут уже замуж и мы больше не сможем так запросто болтать и дурачиться?

— Так всему свое время. Время дурачиться, время серьезно работать. Если выдадут замуж, то тут уж, конечно, не до веселья и не до детских шалостей станет.

— А если я хочу за тебя замуж? Что скажешь на это?

— А… — Нежата смутился. Он никогда не думал об Арише как о девушке. Она была просто хорошим, близким, дорогим для него человеком. Он не думал, что ее могут выдать замуж, как не думал о том, что она, может быть, сама хотела стать его женой. — Но я… — он не знал, что сказать.

Он не собирался ни на ком жениться, он просто хотел найти свое место в этом мире после того, как гнездышко, в котором он вырос, упало на землю. Лишившись наставника, он почувствовал невыносимую свободу, холодную и стремительную. Ни один человек из тех, кто окружал его, ни одна теплая привязанность не могли удержать его.

— Я, наверное, стану монахом, — отозвался он. Пусть она не пытается ухватиться за него, ведь он такой неустойчивый. Вряд ли он сможет ей чем-то помочь…

Словом, он отправлялся в путь почти без сожалений. Если можно так сказать, когда человек потерял самое главное, что имел. Потеряв привычную опору, о чем еще можно было жалеть?

Нежата в последний раз изучал содержимое ларя отца Авраамия. В сундуке остались одни книги: все хоть сколько-нибудь пригодные вещи, включая застиранный вылинявший подрясник, растащили братия, соболезнующие Нежате в потере наставника. И даже Незнанка ничего не смог им противопоставить, только ругался тихонько и вздыхал. Книги Нежата пока отстоял. Хотя и сам понимал, да и братия, конечно, знали, что большая часть наследия отца Авраамия не покинет монастырь: далеко унести десяток книг мало кому было бы по силам. Нежата перебирал их, со вздохом каждый раз по одной откладывая в сторону. Священные книги Нового Завета, переписанные крупным ладным почерком старца, Паремийник[3], «Пчела»[4] — с ними он расстался почти без сожаления. Только долго изучал мастерски выполненные заставки в Евангелии, стараясь запомнить хитрых и хищных грифонов, волшебные ветки, сплетающиеся в сложный орнамент. Он разогнул следующую рукопись, хотя и по обложке знал, что в ней записаны «Сказание о сотворении Адама», «Слово о законе и благодати», «Житие Феодосия Печерского», «Хожение в Святую Землю» игумена Даниила… «Хожение» Нежата любил очень. Путешествие в Иерусалим было его детской мечтой. Однако он с сожалением признавал, что для столь масштабных предприятий нужны немалые средства. А скромное состояние, скопленное старцем, частично пошло на похороны. То же, что осталось, следовало разделить пополам с Незнанкой. Даже если продать оставшиеся книги, не набрать и половины необходимого.

Подумав немного, Нежата отложил «Хожение» и взял в руки книгу, где, помимо прочего, содержалось «Сказание о Евстафии Плакиде». Он сам переписывал эту историю и рисовал инициалы. Вот дивная повесть о милосердии Божьем и о том, как ведет Господь Своими путями людей, любящих Его! В глубине души Нежата понимал, что для него покинуть монастырь и родной Плесков было необходимо, чтобы всецело предаться в руки Господа, да ведет Он Своего раба дивными неисповедимыми путями. Ведь был же где-то на земле (Нежата читал об этом) вход в Рай и туда можно было попасть, как попал некий отец Агапий. Правда, старец Авраамий не имел склонности верить сему удивительному факту. И все же мечтательному юноше мила была мысль, будто можно идти, идти и прийти в Божественный сад.

Нежата вздохнул и снова вернулся в келью старца, где застал себя сидящим на полу перед ларем. Он открыл книгу и погрузился в чтение. Перед юношей вновь развернулась сцена чудесной охоты. Великолепный олень, стройнее и прекраснее других, неустанно бежал впереди. И крест воссиял между его рогами, ослепляя светом Плакиду. У Нежаты каждый раз от этой красоты замирало сердце. Снова пережив разлуку, радостное воссоединение семьи Евстафия, подивившись их чyдному преставлению, Нежата с сожалением отложил рукопись в сторону.

Оставались еще две книги: Псалтирь и «Беседы на Шестоднев» Василия Великого на греческом языке, привезенные отцом Авраамием с Афона. Нежата подержал в руках «Беседы», рассматривая простой деревянный переплет, обитый кожей с медными жуковинами, расстегнул застежку, перевернул несколько страниц и прочел по-гречески, мысленно переводя на родной свой язык: «Для неба отделил Он естество приличное небу, и в форму земли вложил сущность, свойственную земле и для нее потребную»[5]. Он вздохнул. Стоило бы забрать книгу с собой: здесь она мало кому могла понадобиться, разве только отцу настоятелю, который тоже знал греческий.

Но ведь была еще и Псалтирь. С ней-то юный книжник уж точно никак не мог расстаться. Псалтирь для него была как путешествие по Святой земле, даже больше: полная ярких красок и прекрасных слов, она являла собой благодатный путь в Горний Иерусалим. Он подумал еще немного и сложил вместе с Псалтирью «Хожение игумена Даниила». Посидел немного, потер лоб, поморщился, вынул, повертел в руках, вздохнул и взял-таки историю Плакиды. Хотя он знал эти тексты почти наизусть, расставаться с книгами ему было тяжело. Даже мелькнула предательская мысль остаться в монастыре. Он задержался на ней ненадолго, но неясная жажда узнать и увидеть новое и горячий огонек отчего благословения оказались сильнее робости и привычки.

Часть книг Нежата обменял у братии на всякие нужные в пути вещи, часть, в том числе и «Хожение игумена Даниила», оставил и вместе с неиспользованным пергаменом отдал на хранение отцу Евфимию: юноше представлялось, будто книги, как близкие люди и дорогие друзья, станут ждать его в Мирожском монастыре, пока он странствует.

***

Что же касается Ао Юньфэна, то он отправился в Линьань — столицу Южной Сун, чтобы сдать государственный экзамен. Столичные экзамены сдавали в восьмом лунном месяце (на должность в провинции) и во втором месяце (на соискание должности на государственном уровне). Ао Юньфэн сдавал весенние экзамены, так что в дорогу он отправился месяце в десятом, чтобы уж наверняка успеть и чтобы никакие превратности пути не помешали ему.

Там он поселился в монастыре Линъинсы, где познакомился с другими кандидатами.

В общую залу войдя, Ао Юньфэн поздоровался с ними, вежливо поклонившись. Двое ответили доброжелательно, двое же высокомерно не обратили внимания. К тем, кто приветлив, Юньфэн подошел, разговор завязался. Так они и сошлись.

Лю был на три года старше, и служил чиновником в губернском городе, теперь же, получив рекомендации от своего начальства, уже во второй раз приехал сдавать императорский экзамен на должность в столице. Ао Юньфэн удивился, ведь, судя по сочинениям, Лю одарен и способен. Что же, бывает и такое, как говорил Сун Юй когда-то князю: «Чем выше песнь, тем меньше тех, кто вторит ей»[6]. Хань был старше на пять лет, экзамен сдавал он впервые. Он был импульсивен и резок в сужденьях, и Ао Юньфэн хорошо понимал, почему губернский экзамен тот прошел лишь недавно: в его сочинениях гладкости недоставало, и мысль была слишком ярка.

Так, время экзаменов наступило. Три дня просидев в кабинках, сюцаи встретились и отдыхали, обсуждая темы, делясь своими находками, набираясь сил перед новым этапом.

Еще спустя три дня друзья, усевшись за оградой монастыря, любуясь видом гор, читали отрывок из сочинения. Они очень живо его обсуждали, и тут вдруг появился надменный сосед и с насмешкой сказал:

— С таким безыскусным стилем вам никогда не пройти на экзамене.

— Что ж ты считаешь искусным? — возмутился Лю (читали его сочинение).