Чжунгоцзе, плетение узлов

И пение сестер он на службе слышал: воистину ангельское пение. И всякой снеди ему с собой надавали, и мать-казначея, расщедрившись, дала ему денег: немного стертых медных монет и несколько резан. В общем, монастырь ему понравился, и он обещал гостеприимным сестрам как-нибудь снова зайти в Полоцк.

Прошло уже шесть дней, как Нежата покинул монастырь. Все эти дни стояла жара, но на седьмое утро поднялся сильный ветер. Он шумно гнул деревья, поднимал дорожную пыль и нес непогоду. После полудня собрались тучи, потемнело, и Нежата с тревогой стал искать укрытие — в чистом поле только стога стояли. Впрочем, это значило, что где-то должна быть деревня. Нежата вспомнил, как Онфим советовал ему срезать путь, свернув в лес после деревеньки Лисово — к ней как раз на седьмой день он и должен был подойти. Вскоре Нежата заметил поворот на дорогу не такую наезженную, как широкий торговый тракт, которым он шел до сих пор. Вдалеке прогремел гром. Нежата перекрестился и торопливо зашагал в сторону жилья. У самой деревни он нагнал девушку с туеском в руках, спешащую вернуться домой до грозы. Поравнявшись с ней, Нежата поздоровался. Девушка удивленно оглянулась и принялась молча разглядывать незнакомца. Она была совсем юной (Нежата вряд ли смог бы верно определить ее возраст, но скорее всего, ей было не больше пятнадцати лет). На круглом лице сквозь загар проступали веснушки, удивительные золотисто-серые глаза смотрели с любопытством. Напряжение и тревога в ее взгляде быстро сменились ласковым озорством, на губах заиграла улыбка. Нежате показалось, будто они молчали очень долго, только усерязи на висках девушки позвякивали, и позванивали бубенчики и подвески на груди; а на руках витые бронзовые браслеты придерживали рукав чуть ниже локтя, и Нежата так хорошо рассмотрел все складочки на рукаве и смуглую руку девушки, лежащую на туеске с малиной. Порывистый ветер играл длинными концами пояса, то спутывая их, то раскидывая в стороны, плотно прижимал рубаху к ее ногам. Нежата вдруг вспомнил Моисея Угрина и будто ощутил его строгий взгляд: по спине пробежал неприятный холодок и скользнул под ребра.

— Ты откуда? — спросила девушка. Голос у нее был детский, забавный, совсем не страшный. Нежата снова посмотрел на ее лицо и ответил:

— Из Пскова. Я сын Ждана-кожевника из окольного города.

— А как звать тебя?

— Крестили Александром… мать назвала Нежатой. А тебя?

— Нежкой зовут. Ты как здесь оказался? Далеко до Пскова-то.

— Я в Киев иду поклониться преподобным Печерским старцам.

Девушка, перестав улыбаться, бросила взгляд на его одежду и проговорила разочарованно:

— Ты монах что ли?

— Нет, — торопливо отозвался Нежата. — Просто родители отдали меня в монастырь в учение книжное. А по дороге разбойники забрали рубаху — только подрясник старца остался…

Девушка рассмеялась, и усерязи запрыгали и закачались над ее ушами.

— Да ты везучий! Рубашку забрали, а целый мешок добра оставили.

Нежата улыбнулся в ответ и пожал плечами: что он мог сказать? Да, пожалуй, он везучий.

Девушка хотела еще что-то спросить, но крупные капли дождя, сначала редкие, посыпались все гуще и гуще. Нежка глянула на Нежату весело и, схватив за рукав, потянула вперед. Она затащила его во двор, повлекла в дом. В сенях, в кромешной тьме, Нежата зацепил и уронил что-то с грохотом. Нежка прыснула и втолкнула его в избу. Нежата замер, глотнув густой, пахнущий дымом и потом воздух человеческого жилья. Он отвык уже. Было понятно, что в избе находится много людей, но при свете тлеющего очага трудно было понять, сколько их. Нежата еле смог разглядеть женщину за ткацким станом: ей светила лучина. Она подняла голову от работы и резко спросила:

— Ну, кого привела?

— Это странник, матушка, — детский голосок Нежки звучал озорно и дерзко.

— Гони в шею попрошайку.

— Там дождь… — возразила Нежка.

— Не хватало, чтоб ты в дом тащила кого придется, — ясно было, что мать не станет уступать. Нежка тихонько потянула Нежату за дверь: он, одурманенный духотой и ошарашенный грубым приемом, плохо соображал, что делать.

— Ничего, — торопливо шептала девушка, таща Нежату через сени. — Она всегда так. Ей только бояричей да купцов подавай. А если уж монах, так сразу схимник, — она хихикнула. — Переждешь дождь в сенном сарае, переночуешь, а утром уйдешь пораньше. Она и не узнает.

Они вышли на улицу. Белесая стена ливня скрывала двор, клонилась от ветра набок, и навес, соединяющий избу с хлевом и сенным сараем, почти не защищал от дождя. Нежка с Нежатой метнулись к сараю, но все равно промокли.

— Ладно, — улыбнулся Нежата, отжимая подол подрясника у самой двери. — Если бы я остался в чистом поле, я промок бы сильнее.

— Можешь его снять и зарыться в сено, — деловито предложила Нежка.

— Да сверху-то он почти сухой…

— Почти сухой, — фыркнула девушка. Она долго молча смотрела в приоткрытую дверь сарая на небесную воду, все текущую с шумом на землю и заливающую двор. А за избой уже образовалась глубокая лужа. Нежата стоял за спиной у Нежки и тоже смотрел, только больше на нее, на ее округлые плечи, на завитки волос над шеей, на растрепанную косу. Он смотрел, а внутри у него начинали ползать колючие жуки, царапая и щекоча своими крючками на ножках. «Или это называется жгучей плотской страстью?» — беспокойно думал Нежата, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. С улицы тянуло влажным холодом, и девушка съежилась, прижимая локти к груди. От этого она показалась Нежате трогательно беззащитной и маленькой, и он, не отдавая себе отчета, обнял ее, прикрывая почти сухим краем вотолы. Девушка доверчиво прижалась к нему. Понемногу дождь стал стихать, и Нежка встрепенулась:

— Ой, что мать-то скажет? Куда я пропала?! — и, высвободившись из рук Нежаты, убежала в дом. Нежата проводил ее взглядом. Он столько всего чувствовал в это мгновение: и горечь, и сладость, и тонкий острый жар, и узкий тягучий холод. Он был ошеломлен бурей переживаний, неожиданно обрушившихся на него. Сейчас все обозримое пространство, весь его мир занимала Нежка — нежная, растерянная, веселая. Но где-то с краю маячил строгий Моисей Угрин, грозящий своим тяжелым посохом. И печальный Иоанн Многострадальный, прижимающий к груди белое ребро праведного Моисея, сочувственно кивал Нежате головой. Он перевел дыхание и присел на сено. Лишь теперь он почувствовал, как устал и проголодался, и обратил внимание на звуки, доносящиеся из смежного с сараем хлева, точно жизнь начинала возвращаться к нему. Ох, велика же опасность, исходящая от женщин. Даже маленькая Нежка оказалась такой сильной. Преподобный отче Моисее, моли Бога о нас!

Нежата порылся в своем мешке, отыскал кусок засохшего пирога с кашей и с жадностью принялся его грызть. Ничего: дождь закончится, и он уйдет. Доев, он подставил канопку под стекающие с крыши струйки и запил свой ужин дождевой водой. Разулся, подумав немного, снял подрясник и зарылся в сено. Но, едва смежив веки, он увидел Нежку, теплую, ласковую и смешливую. Он заворочался, ощутив новый прилив сладкого беспокойства, поднимающегося снизу-вверх и колючими искрами бьющего в грудь. «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, — начал Нежата быстрым речитативом, — и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое». Знакомые слова появлялись сами собой, и он по привычке легко хватался за них. С речитатива Нежата перешел на шепот, потом замолчал и закончил уже не вслух, еле продираясь сквозь навалившуюся дрему: «Тогда благоволиши жертву правды, возношения и всесожигаемая; тогда возложат на олтарь Твой тельцы»[1].

Он проснулся от того, что Нежка трясла его за плечо. Нежата открыл глаза, но никак не мог понять, что происходит и чего она от него хочет, а она, смеясь, повторяла:

— Проснись, проснись! Я тебе поесть принесла.

Очнувшись наконец, он улыбнулся ей в ответ и стал выбираться из сена. Нежка, опустив глаза, протянула ему подрясник. Потом подала хлеб и плошку с гороховой кашей, еще теплой.

— Ложка-то у тебя есть?

Нежата порылся в мешке, отыскал ложку. Нежка присела рядом.

— Я сказала: пойду скотину покормлю и корову встречу. Мать думает, будто мне стыдно, что тебя притащила, и теперь я стараюсь загладить вину. Она ни о чем не догадывается, — девушка положила голову ему на плечо. У Нежаты перехватило дыхание. Он вздохнул, сглотнул и сосредоточился на каше.

Когда он доел, Нежка налила ему кваса.

— Пойду со скотиной разберусь.

— Тебе помочь?

Нежка фыркнула:

— А ты сумеешь?

— Ну, у матери была корова, и свинья была… Я иногда носил ей пойло. Только вот не помню, донес ли хоть раз, — он улыбнулся заливистому смеху Нежки. — Разве это так сложно?

— Ладно, давай. Только за коровой я одна схожу: если кто нас увидит и матери расскажет, она мне косу оторвет, — Нежка поморщилась. Нежата вспомнил, как его однажды ударил отец. Давно. Когда он налил слишком горячей воды в замоченные кожи и испортил всю партию. Собственно, после этого мать и отвела его к старцу Авраамию. Он помнил жгучую обиду, сейчас казавшуюся острее боли от удара. Ему стало очень жаль Нежку, и тоскливо от сознания своего бессилия, от того, что он не может ей ничем помочь, защитить ее.

— Ну, идем скотину кормить.

Они управились со скотиной. Нежка очень смеялась над любым его неловким движением: «Что ты даже ведро поднять не можешь? Ай, что ж ты мимо льешь?»

Потом девушка пошла за коровой, а Нежата достал маленький медный складень (предсмертный подарок старца) и, раскрыв его на ладони, стал читать псалмы, внимательно рассматривая темные зеленоватые изображения на створках. Чтобы не думать о Нежке. Но она пробивалась отовсюду, прорастая сквозь горьковатые, пряные слова песен. Как же теперь он уйдет? Разве это возможно? Преподобный отче Моисее… Лучше надо скорее уйти. Дождь как раз перестал. Только там все равно мокро. «Вот и охладишь свой пыл», — мрачно сказал себе Нежата. А попрощаться с Нежкой? Лучше не надо. Но увидеть ее в последний раз? Разве нельзя? И хотя он ясно понимал, что лучше уйти сразу, как можно быстрее, он так же ясно понимал, что не в силах это сделать.