Чжунгоцзе, плетение узлов
Шрифт:
«Объяша мя, яко лев готов на лов и яко скимен, обитаяй в тайных…»[5] — вертелось у Нежаты на языке, а дальше он никак не мог вспомнить. Это мешало ему, он путался в словах, будто в длинных полах одежды, и при этом скользил сквозь реальность, не имея возможности за нее уцепиться.
— Постой, — сказал он своему провожатому. — Подожди. Покоя мне нет: не могу вспомнить, что дальше. Можно я гляну? — Нежата улыбнулся обезоруживающе.
— Ну, глянь, — нехотя отозвался старик. — А то подожди: придем и глянешь?
— Нет, прости, хочу прямо сейчас. Я даже идти толком не могу,
— Ладно уж, — проворчал лесной человек и разжал пальцы. Нежата, присев на корточки, принялся вдумчиво искать нужный текст. Ему необходимо было на чем-то сосредоточиться, почувствовать тепло шершавого пергамена, его запах, увидеть ровные буквы. Вот выползла выгнутая змейкой «зело», тянущая за собой палочку «i» под легким ярмом титла. Шестнадцатый псалом.
«Воскресни, Господи, предвари я и запни им, — прочел он. — Избави душу мою от нечестиваго, оружие Твое от враг руки Твоея, Господи, от малых от земли…»[6].
— Что там у тебя такое? — рассердился лесной человек и, схватив Нежату за шиворот (тот даже не успел подняться на ноги), потащил за собой. Деревья, кусты, трава замелькали у Нежаты перед глазами так быстро, что ему пришлось зажмуриться, в лицо дул сильный ветер, и он мог поручиться, что летит по воздуху, время от времени едва задевая коленями землю. Вдруг они резко остановились, и Нежата открыл глаза. Перед ними на тропинке стоял старец в белой рубахе, подпоясанной простой веревкой, в серой выцветшей вотоле, с посошком из какой-то кривой сучковатой палки. Это Нежата почему-то очень ясно увидел и почувствовал светлое тепло, исходящее от него.
— Лесной, — сказал старец строго. — Куда это ты тащишь мальчика? Весь лес перепахал, — он с упреком покачал головой. Нежата невольно оглянулся и увидел, что за ним тянется борозда. — Вставай, чадо, — старец помог Нежате подняться с колен, и юноша, опустив глаза, с удивлением обнаружил, что его одежда разодрана в клочья, колени разбиты в кровь. Он почувствовал боль, стиснул зубы. — Что это ты, лесной, опять безобразничаешь?
— Он нашел мою тропу. Он будет моим учеником, — огрызнулся лесной человек.
— Да ну тебя. Мальчика я заберу. Все равно тебе с ним непросто будет сладить.
— Он пойдет со мной, — зарычал лесной, хватая Нежату за руку.
— Он не хочет с тобой идти. Ты его напугал. Брысь отсюда, — и старец слегка стукнул лесного по голове своим посохом. Тот мгновенно растворился в воздухе. — Что-то он чудит сегодня. Вообще-то тихий он, — проговорил старец, обращаясь к Нежате. Нежата видел происходящее сквозь нестерпимо сверкающую пелену. Старец похлопал его по щекам, вытягивая из расплывающихся пятен, холодных и колючих, и прислонил к дереву. — Да, хорошо вы пробежались. Ну, что там у тебя? — он наклонился, разглядывая ноги Нежаты. Потом сорвал подорожник, помял и прилепил на обе коленки. — Так полегче будет. Идем ко мне, передохнешь малость.
[1] Пс. 50:1, 20
[2] Пс. 37: 10-11
[3] Пс. 54: 5-8
[4] Пс.16:11
[5] Пс. 16:12
[6] Пс. 16:13
Глава 5. Ах, для чего ж осенний ветер нас разметал?
—
Я как раз баньку для тебя истопил. Второй день за тобой смотрю. Проверял, к лесному ты или нет, — говорил старец, слегка подталкивая Нежату в спину. Или поддерживая? Постепенно юноша приходил в себя, и в нем просыпалось любопытство:— А почему ты не спрашиваешь меня, кто я? И, кстати, сам ты кто?
— Ну, кто ты, у тебя на лбу написано. А я — отец Феодул. Можешь меня просто отцом называть. В этом лесу всем я названый отец. Даже лесной уже не спорит.
— А кто он?
— Будто ты не понял, — с упреком проговорил старец. — Он — лесной. Леший, другими словами. А вот мы и пришли.
Они вышли на полянку, где прямо посреди огорода стояла избушка, а в зарослях смородины и малины виднелась покрытая дерном крыша маленькой черной бани.
— Ступай, помойся. Чистую одежду я приготовил. Вода горячая в чане, а холодной набери в ручье за банькой. Потом приходи в избу, покормлю тебя, чем Бог послал, — напутствовал Нежату отец Феодул.
Баня была такой маленькой, что, несмотря на темноту, Нежата легко отыскал ведро, ковш и лоханку.
Старец ждал Нежату в доме с горшком овсяной каши, медом и молоком. Нежата перекрестился на иконы и уставился на еду. Отец Феодул встал рядом с ним и стал на распев читать сто четырнадцатый псалом. Нежата слушал и чувствовал, как стихи псалма уносят его далеко от забот, от земных желаний. Никогда он не слышал, чтобы кто-то так читал, снимая слой за слоем и открывая все смыслы, заложенные в словах.
— Очи всех на Тя уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении. Отверзаеши Ты руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения…
Старец закончил и стоял задумчиво, наслаждаясь ароматом растворенных в воздухе слов. Нежата же снова почувствовал запах каши, и рот его наполнился слюной.
— Что еще прочтем? — жизнерадостно спросил старец. — Может, семнадцатую кафизму? О, благоуханный, сладостный псалом! Он как солнце между псалмами. Когда читаю его, забываю о земле. А ты, Нежата?
Нежата кивнул, сглатывая слюну и переводя взгляд с горшка каши на иконы.
— Похоже, ты еще слишком молод, чтобы чувствовать то же самое, — заметил отец Феодул, глядя на юношу с жалостью к его годам и незнанию. Он придвинул Нежате горшок и присел на скамью. Нежата очень старался не торопиться, но у него получалось довольно плохо. Он, обжигаясь, ел горячую кашу и виновато посматривал на старца, а тот ласково улыбался в ответ. Потом Нежата уснул прямо на той скамье, на которой сидел, положив голову на подушку, набитую сеном.
С отцом Феодулом Нежата прожил до начала осени, помогая старцу по хозяйству: поливал огород, дрова рубил — делал то, что он отлично умел делать. Еще они вместе молились и читали. Нежата чувствовал себя на своем месте, и ему было хорошо. Почти совсем как в монастыре, а может даже лучше. Он отдыхал от бестолковых волнений тревожного пути, набираясь сил, чтобы идти дальше. Хотя он вообще-то совсем не хотел никуда уходить, ведь отец Феодул был очень похож на его старца Авраамия. Его теплое участие и понимание, его сердечная забота — все было таким же.