Цветы зла

le francais

LXII MOESTA ET ERRABUNDA [66]

Ты ночною порой улетала ль, Агата [67] , Из нечистого моря столицы больной В бездну моря иного, что блеском богато, Ослепляя лазурной своей глубиной? Ты ночною порой улетала ль, Агата? Исцели наше сердце от горьких забот, Ты, зловеще ревущая ширь океана, Сочетая журчанье певучее вод С воем ветра, как с рокотом грозным органа! Исцели наше сердце от горьких забот! На колесах вагона, на крыльях фрегата Я умчусь от нечистых, беспомощных слез; Шепот сердца больного ты слышишь, Агата: — Прочь от мук, преступлений, безрадостных грез На колесах вагона, на крыльях фрегата! Но далек бесконечно наш рай благовонный, Где не меркнут в лазури утехи любви, Где наш дух, совершенством мечты умиленный, Чистой страсти омоют живые струи! Но далек бесконечно наш рай благовонный! Рай зеленый, что полон ребяческих снов, — Поцелуи, гирлянды, напевы, улыбки, Опьяняющий вечер во мраке лесов, За холмами, вдали трепетание скрипки — Рай зеленый, что полон ребяческих снов!.. Рай невинности, царство мечты затаенной, Неужели ты дальше от нас, чем Китай? Жалкий крик не вернет этот рай благовонный, Не вернут серебристые звуки наш рай, Рай невинности, царство мечты затаенной!

66

«Moesta et errabunda» — грустные и неприкаянные <мысли> (лат.).

67

Здесь поэт опирается на греческое значение имени Агата, т. е. добрая, хорошая, благостная.

le francais

LXIII ВЫХОДЕЦ [68]

Падший дух с желтым блеском зрачков, Я вернусь к ней в остывший альков, И с толпою полночных теней Я приникну невидимо к ней! Я пошлю ей среди тишины Поцелуи холодной луны И, ласкаясь, царицу мою, Как могилу — змея, обовью! А лишь ночь свой поднимет покров, Опустеет твой душный альков, Будет веять в нем холод дневной. Так не шепотом нежных речей Я весной завладею твоей, А ужасной, ужасной мечтой!

68

Название этого сонета нередко переводится как «Привидение».

le francais

LXIV ОСЕННИЙ СОНЕТ

Твой взор мне говорит кристальной чистотой: «О, чем твой странный вкус во мне пленяться может?» — Люби, безмолвствуя! Мне сердце все тревожит; Пленен я древнею, животной простотой. Тебе, чья ласка снов сзывает длинный строй, Ни тайну адскую, что вечно душу гложет, Ни сказку черную душа в ответ не сложит. Я презираю страсть, кляну рассудок свой! Люби бестрепетно! В засаде темной скрыта, Уже сгибает Страсть неотразимый лук. Мне памятна еще ее проклятий свита, Старинный арсенал безумств, грехов и мук! Как два осенние луча, мы вместе слиты, Я с нежной белизной холодной Маргариты.

le francais

LXV ПЕЧАЛЬ ЛУНЫ

Сегодня вечером, полна истомы нежной, Луна не может спать; не так ли, в забытьи Лаская контуры грудей рукой небрежной, Томится девушка, тоскуя о любви. Луна покоится среди лавин атласных, Но, в долгий обморок меж них погружена, Все бродит взорами в толпе теней неясных, Чьих белых венчиков лазурь еще полна. Когда ж на землю к нам с небес она уронит Украдкою слезу, ее возьмет поэт И на груди своей молитвенно схоронит Опал, где радуги мерцает бледный свет; Презрев покой и сон, он скроет, вдохновенный, От Солнца жадного осколок драгоценный.

le francais

LXVI КОШКИ

Чета любовников в часы живой беседы, Задумчивый мудрец в дни строгого труда Равно взлюбили вас: вы — тоже домоседы, Вы также нежитесь и зябнете всегда! И вы — друзья наук и наслаждений страстных; Вас манит страшный мрак, вас нежит тишина; Эреб [69] запряг бы вас в своих путях ужасных — Но вам в удел рабов покорность не дана. Перенимаете вы позы сфинксов длинных, Недвижно грезящих среди песков пустынных, Навек забывшихся в одном безбрежном сне. Сноп искр магических у вас в спине пушистой; В мистических зрачках, чуть искрясь в глубине, Песчинок тонких рой играет золотистый.

69

Эреб — в греческой мифологии сын Хаоса и брат Ночи; здесь употреблено как символ мрака царства мертвых.

le francais

LXVII СОВЫ

Где тисы стелют мрак суровый, Как идолы, за рядом ряд, Вперяя в сумрак красный взгляд, Сидят и размышляют совы. Они недвижно будут так Сидеть и ждать тот час унылый, Когда восстанет с прежней силой И солнце опрокинет мрак. Их поза — мудрым указанье Презреть движение навек: Всегда потерпит наказанье Влюбленный в тени человек, Едва, исполненный смятений, Он выступит на миг из тени!

le francais

LXVIII ТРУБКА

Я — трубка старого поэта; Мой кафрский, абиссинский вид, Как любит он курить, про это Без слов понятно говорит. Утешить друга я желаю, Когда тоска в его душе: Как печь в убогом шалаше, Что варит ужин, я пылаю, Сплетаю голубую сеть, Ртом дым и пламя источаю И нежно дух его качаю; Мне сладко сердце в нем согреть И дух, измученный тоскою, Вернуть к блаженству и покою.

le francais

LXIX МУЗЫКА [70]

Порою музыка объемлет дух, как море: О бледная звезда, Под черной крышей туч, в эфирных бездн просторе, К тебе я рвусь тогда; И грудь и легкие крепчают в яром споре, И, парус свой вия, По бешеным хребтам померкнувшего моря Взбирается ладья. Трепещет грудь моя, полна безумной страстью, И вихрь меня влечет над гибельною пастью, Но вдруг затихнет все — И вот над пропастью бездонной и зеркальной Опять колеблет дух спокойный и печальный Отчаянье свое!

70

Основные моменты содержания этого сонета Бодлер изложил в своем письме к композитору Рихарду Вагнеру от 17 февраля 1860 г. Ж. Крепе, основываясь на анализе одного из автографов Бодлера, утверждает, что первоначально это стихотворение называлось «Бетховен».

le francais

LXX ПОХОРОНЫ ОТВЕРЖЕННОГО ПОЭТА

Когда в давящей тьме ночей, Христа заветы исполняя, Твой прах под грудою камней Зароет в грязь душа святая, Лишь хор стыдливых звезд сомкнет Отягощенные ресницы — Паук тенета развернет Среди щелей твоей гробницы, Клубок змеенышей родить Вползет змея, волк будет выть Над головою нечестивой; Твой гроб сберет ночных воров И рой колдуний похотливый С толпой развратных стариков.

le francais

LXXI ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ГРАВЮРА [71]

На оголенный лоб чудовища-скелета Корона страшная, как в карнавал, надета; На остове-коне он мчится, горяча Коня свирепого без шпор и без бича, Растет, весь бешеной обрызганный слюною, Апокалипсиса виденьем предо мною; Вот он проносится в пространствах без конца; Безбрежность попрана пятою мертвеца, И молнией меча скелет грозит сердито Толпам, поверженным у конского копыта; Как принц, обшаривший чертог со всех сторон, Скача по кладбищу, несется мимо он; А вкруг — безбрежные и сумрачные своды, Где спят все древние, все новые народы.

71

В первой публикации (1857) это стихотворение носит название «Гравюра Мортимера». Имеется в виду рисунок Дж. Г. Мортимера «Конь Блед, оседланный смертью». Сюжет этот взят из Апокалипсиса Иоанна Богослова: «…конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть"…» (Иоанн, VI, 8).

le francais

LXXII ВЕСЕЛЫЙ МЕРТВЕЦ

Я вырою себе глубокий, черный ров, Чтоб в недра тучные и полные улиток Упасть, на дне стихий найти последний кров И кости простереть, изнывшие от пыток. Я ни одной слезы у мира не просил, Я проклял кладбища, отвергнул завещанья; И сам я воронов на тризну пригласил, Чтоб остов смрадный им предать на растерзанье. О вы, безглазые, безухие друзья, О черви! К вам пришел мертвец веселый, я; О вы, философы, сыны земного тленья! Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья; Иль пытки новые возможны для того, Кто — труп меж трупами, в ком все давно мертво?