Далекие журавли

Нет, иной жизни, чем в суровой Голодной степи с ее отважными людьми, Фельзингер себе не представлял. Да и мать, пожалуй, никакими силами не уговоришь уехать отсюда, хотя ей, конечно, приходилось сейчас нелегко: надо было и дом содержать, и о сыне заботиться, и на работе не ударить лицом в грязь. Правда, сыну она не жаловалась. Но иногда, когда, вконец обессиленная, возвращалась с поля, а дома ее еще ждали бесконечные хлопоты по хозяйству, она пристально и печально-укоризненно смотрела на него и только молча вздыхала. Смысл этих вздохов был совершенно прозрачен. Он старался во всем помогать ей, когда позволяло время, но это было совсем не то, в чем нуждалась мать.

Фельзингер досадливо поморщился. Об этом ли сейчас ему думать?

За окном ласково светило солнце. Теплые лучи нежно гладили его по лицу, старались, будто заигрывая с ним, заглянуть в его синие, грустные глаза…

В переулке показался Леонов. Он старательно обходил лужи, выбирал места посуше, прежде чем сделать шаг. У крыльца долго и аккуратно вытирал модные, на платформе туфли. Бог знает почему вдруг заведующий фермой решил покрасоваться в модной обувке сейчас, когда везде непролазная грязь. Скорее всего, из-за необходимости. У кого сейчас в доме найдешь сухую обувь?

— Доброе утро!

Леонов устало опустился на стул и сосредоточенно уставился в угол кабинета. Лицо его было помятое, бледное. Под глазами набрякли мешки.

Фельзингер молча кивнул. Неразговорчив Леонов, суховат, но в деле незаменим. Как говорят, всегда в борозде. На таких, как он, и держится колхоз.

Вскоре появился Тасбулат Аблязимов в новой стеганой фуфайке. Калоши снял у порога. На ногах мягкие хромовые сапожки. Голенища — гармошкой. Между складками видна прошлогодняя пыль. Ну конечно же разыскал в чулане эти хромовые летние сапожки.

— Салем, Владимир! — бодро поздоровался он и сел напротив. В его узких, миндалевидных глазах играла смешинка, выдавая спокойствие, уверенность и добродушное лукавство.

Тут же подошли Геннадий Ли и Ефросинья Мельченко. Бригадир второй бригады галантно поддерживал Фросю под локоть, пока она счищала веником грязь с ярко-красных сапожек. Фрося неизменно пунктуальна и аккуратна. Несмотря на свою полноту, поразительно подвижна, неугомонна, и члены плодоовощной бригады в шутку называют ее «моторизованными калошами». Ли поддерживал Фросю скорей из чисто рыцарских побуждений, так как она на одной ноге стоит устойчивей и надежней, чем щуплый, маленький кореец — на двух.

Вслед за ними пришли Мария Фельзингер и другие члены правления. Владимир Каспарович подошел к столу.

— Зачем понадобилось нам внеочередное заседание, думаю, всем ясно. Как вы знаете, Роберт Петрович серьезно болен. И нам нужно взять руководство колхозом пока на себя. Дело не должно страдать. А посоветоваться есть о чем. Итак…

5

В тот же день Фельзингера вызвали на совещание в район. Вряд ли добрался бы он до асфальтированной дороги на машине или на тракторе, поэтому отправился в район верхом на лошади.

Совещание затянулось допоздна. Фельзингер так вымотался за последние дни, что не рискнул глубокой, темной ночью по бездорожью возвращаться домой. Поехал окраинными переулками (вроде неприлично ехать на лошади по освещенной улице районного центра) к Майерам.

Дом молодой супружеской четы стоял в укромном углу, окутанный непроглядной тьмою. Он тихо постучал в окно. Тотчас вспыхнул в комнате свет, будто его, Фельзингера, ждали. Потом послышались торопливые шаги в коридоре, кто-то прошаркал в комнатных тапочках. Звякнула щеколда.

— Наконец-то! — хриплым от волнения голосом воскликнула Элла, чуть отступая в сторону. Она была в просторной ночной рубашке; распущенные волосы мягкими волнами спадали на обнаженные плечи. Фельзингер, смутившись, задержался на крыльце, предупредительно сказал:

— Элла, это я… Вольдемар.

— Ах, господи! Я подумала — Виктор. — Она поспешно скрестила руки на груди. — Он… он еще не пришел… Ну, что стоишь? Заходи же!

— Мне это… неловко… за мое вторжение среди ночи. Извини… Только что кончилось совещание, и я…

— Да ладно уж! Извиняешься, будто тебя когда-нибудь выгоняли отсюда. — Она успела накинуть на плечи пестрый халатик и поправить волосы. — Сейчас я мигом кофе соображу.

— Нет… нет… Что ты? Страх как спать хочу. Уже пару ночей толком глаз не смыкал.

— Полчасика как-нибудь еще протерпишь, — улыбнулась хозяйка и заспешила на кухню.

Фельзингер сел в кресло возле стола и, позевывая, оглянулся вокруг. Да-а… ничего не скажешь, быстро же обарахлились Майеры. Модная дорогая мебель, ковры, ворсистые паласы, нейлоновые гардины. Конечно, обзаводиться этим в наше время нетрудно. Были бы деньги да время…

За кофе они обменялись несколькими незначительными фразами. Разговаривали они обычно в непринужденной, насмешливой манере. Но сейчас Фельзингеру было не до шуток, а Элла казалась чем-то явно взбудораженной. Фельзингер выпил кофе и сразу же поднялся. Элла отодвинула тяжелые шторы на двери в боковую комнату — спальню.

— Иди, ложись в кровать Виктора.

— Зачем?.. Мне бы где-нибудь здесь, на диване.

— Иди, иди, не возражай.

Упрашивать Фельзингера не пришлось. У Майеров он как у себя дома. С Эллой они выросли вместе, восемь лет даже просидели рядом на школьной скамье. В девятом классе все считали их влюбленными, поддразнивали, как водится, женихом и невестой, но это отнюдь не омрачало их искренней дружбы.

Едва Фельзингер нырнул под одеяло, как тут же тяжелый сон захлестнул его. Элла, услышав ровное мужское дыхание, грустно улыбнулась, выключила люстру. Мерцающий ночник наполнил комнату таинственным розоватым светом. Она тихо присела на край дивана и опустила голову.

Да простится ей бесхитростная ложь: всех родных и знакомых она уверяла, что муж уехал в длительную командировку, тщательно скрывая, что Виктор оставил ее навсегда. Уже скоро год, как он завел себе в Риге новую семью. Формально, правда, они не разведены, и потому в ней все еще теплилась крохотная надежда. Хотелось верить: одумается непутевый Виктор, спохватится и в один прекрасный день вернется к ней. Однако напрасными были все надежды, и она сама об этом смутно догадывалась, ибо уж очень серьезными были причины крушения ее семейного счастья.

Когда-то Элла работала в бригаде Марии Фельзингер. Красотой девушка не выделялась, но никто и не осмелился бы назвать ее дурнушкой. Отличалась старательностью и прилежностью. Был у нее один физический недостаток: слегка припадала на правую ногу — последствие запущенного в детстве вывиха. Это доставляло ей много горя и слез. Девушка часто становилась мишенью для неумных острот своих сверстников. Особенно больно и обидно было ей, когда кто-нибудь из бестактных парней, похохатывая, подражал ее неуклюжей походке. В такие минуты она становилась раздражительной, одинаково дерзила и обидчикам, и невиновным. Именно по этой причине совершенно неожиданно повздорила она и с бригадиром.