Далекие журавли

Коварное действие соли первыми заметили колхозники возле своих домов. Зеленые насаждения вокруг жилищ и молодые фруктовые сады никак не хотели в этом году пробуждаться от зимней спячки. На деревьях не набухали почки, и это сразу всех насторожило. Выступившая соль, оказывается, разъедала, сжигала корни деревьев. Люди сажали овощи на заботливо ухоженных грядках, но ростки были жалкие, чахлые.

Непредвиденной оказалась еще одна беда. Вода впитывалась в фундаменты и в саманные стены домов, теперь же, когда влага испарилась, соль осталась. Стены и бетонные основания, изъеденные солью, рушились на глазах. Жилища становились ненадежными.

Многие земледельцы, напуганные нежданной напастью, начали подумывать о новом местожительстве. Им казалось бессмысленным жить на бесплодной земле. Обстановка сложилась крайне сложная. Фельзингер, единодушно избранный после смерти Мунтшау председателем колхоза, был в растерянности. Его опорой в то время были спокойный, рассудительный Леонов, возглавлявший партийную организацию в колхозе, и коммунисты.

Прежде всего нужно было успокоить односельчан, развеять панику и все сомнения. На собраниях, на рабочих местах при каждом удобном случае коммунисты призывали людей не падать духом, проявить благоразумие и спокойствие.

Вскоре Леонов привез известие: ученые многих институтов, инженеры и мелиораторы интенсивно ищут выход из создавшегося положения. После многих безрезультатных попыток и опытов — водоотводные сооружения, каналы, фильтры из бетонных труб под посевными площадями — возникла вдруг и такая идея: бурить глубокие колодцы, выкачивать из глубины воду, чтобы грунтовая вода вновь опустилась, а вместе с ней осела и соль.

— Глупость! — решительно мотал головой старый Бретгауэр. — Из-под сотни тысяч гектаров Голодной степи воду не выкачаешь.

— А куда прикажете девать соленую воду? — недоумевали другие.

— По бетонным желобам и каналам пустим в пустыню… — успокаивал Леонов.

Однако слова его убедили не многих.

Бретгауэр со своей старухой первыми уехали из колхоза. Оба они были пенсионерами, в колхозе уже не работали, и потому причин для особого беспокойства вроде бы не было. Однако опасность таилась в том, что их примеру могли последовать и другие. Так и случилось. Вслед за Бретгауэрами уехали еще три семьи, и колхозное и районное руководство не на шутку встревожилось.

Правление колхоза делало все, что было в его силах. Усерднее, чем прежде, шла работа по восстановлению жилых домов. Колхоз не жалел ни средств, ни строительных материалов.

Но беда, как говорят, одна не приходит. Недаром казахи уверяют, что у ней, у беды, семеро братьев. С жильем вроде нашли выход. Но как быть с хлопководством? Если колхоз не даст урожая, тогда… Тогда грош цена всем остальным мерам…

Агроном и председатель колхоза вышли из машины и напрямик через поле направились к Марии Фельзингер, которая посередине пашни, стоя на коленях, пальцами дробила, крошила вокруг себя плотную корку на почве.

Мужчины молча остановились перед ней. Крохотные, чахлые ростки, высвобожденные Марией из-под соленой корки, жалко поникли на солнце. Стебельки согнулись, искривились; бледные, желтые листочки свернулись по краям, ссохлись. Мария тяжело поднялась. Слезы блеснули в ее глазах.

— Не надо, Мария Теодоровна. — Кудайбергенов поморщился. — Слезами тут не поможешь…

— Смотрите… бедные, бедные… Они же все задохнутся…

— Может, пустить по полю легкий каток, чтобы раздробить корку, а? — предложил Фельзингер.

— Только не это! — возразил Кудайбергенов. — Сломаем стебельки, и тогда вообще весь труд насмарку. Единственный выход — все пересеять.

— Пересеять? А смысл? Мы и так ведь запоздали с посевом. Ты понимаешь, что говоришь?

Кудайбергенов грустно усмехнулся:

— Понимаю, конечно, Владимир Каспарович… Как-никак я агроном. И уже позаботился, чтобы нам выделили рано созревающий сорт хлопчатника. Большой урожайностью, правда, он не отличается, но все-таки лучше, чем ничего.

«Да, он прав, — подумал Фельзингер. — Две трети посевной площади скрепя сердце придется перепахать и вновь засеять».

На это и были срочно брошены все силы. Днем и ночью тарахтели на колхозных полях тракторы…

8

Возвращался Фельзингер домой всегда поздно. Он был молод и здоров, не поддавался ни болезням, ни усталости.

Наскоро поужинав, брал по обыкновению со стола кипу газет и журналов по специальности и устраивался поудобнее на кушетке. Бегло просматривал почту, если попадалось что-нибудь интересное для него, тут же прочитывал.

Потом, как всегда, в одиночестве сидел или лежал в своей комнате, предаваясь томительным думам и мечтам. Матовый абажур настольной лампы смягчал, скрадывал яркий свет, и все предметы обретали смутное, расплывчатое очертание.

Все вокруг привычно и просто. Круглый стол, покрытый светлой скатертью, посередине комнаты. Рядом два глубоких мягких кресла. В углу этажерка, плотно заставленная книгами. На верхней ее полке разные фигурки, флакончики, зеркальца, безделушки. Все это стояло в том порядке, как расставила еще Галя. У стенки широченная двуспальная кровать, на которой он уже три года спит один.

Ах, Галя, Галина!..

Фельзингеру — в который раз! — живо представляется одна и та же картина. То, чего уже никогда не будет…

Резко распахивается дверь, и на пороге появляется Галя, неуклюжая в замасленном комбинезоне, вся сияющая от радости и счастья. «Коти-ик!» — зовет она ласково, чуточку нараспев, и Костя, который беспокойно ерзает на коленях отца, пытаясь вырвать из его рук газету, издает торжествующий вопль. Улыбаясь, Галя машет сынишке рукой и спешит в душ. Вскоре она возвращается переодетая, краснощекая, посвежевшая. «Да забери ты наконец бесенка своего… Читать не дает», — деланно ворчит Фельзингер. Галя берет малыша на руки, одаривает мужа легким поцелуем и начинает кружиться с Костей по комнате, весело напевая.

Потом она укачивает мальца, укладывает в постель, рассказывает ему про маленькую-маленькую черепашку, которую она сегодня увидела на пашне и отнесла в сторонку, чтобы не раздавить гусеницами трактора. Костя слушает, таращит глазенки, и Галя тихо напевает ему украинскую колыбельную. Усыпив его, она подходит к мужу, устраивается рядом с ним, обнимает за шею. «Володя, я устала. Пошли спать, — хрипловатым голосом говорит Галя. Она быстро раздевается и, юркнув под одеяло, опять зовет: — Ну, Володя!.. Ну, миленький, коханый мой…»