Далекие журавли

Отец отходит в сторону, я остаюсь у двери, чтобы снова попытаться ее открыть. Но уже поздно. Поезд преодолел подъем. С возрастающей скоростью он мчится вперед. Сейчас прыжок наверняка стоил бы жизни.

Я забился в угол и начал обдумывать план дальнейших действий. Любое препятствие, каким бы трудным оно ни было, я должен непременно преодолеть. Таков мой девиз.

На каждой станции и каждом разъезде поезд надолго останавливается. То ремонтируются где-то впереди пути, то нужно ждать встречного. Час едем, два стоим.

Через двое суток объявляют, что нужно выходить. Неизвестно, как долго нам еще предстоит ютиться в бараках. Мы продвинулись вперед примерно на 300 километров. Хорошо, что уехали не слишком далеко, ведь мне придется проделать весь этот путь обратно. Нужно только найти повод. Это, кажется, не трудно сделать. Уже неделю я ищу работу, но ничего подходящего пока не подвернулось. Фабрики и заводы остановлены. В деревне неподалеку зажиточные крестьяне за харчи нанимают работников. Но я вышел из возраста, когда батрачат за тарелку супа.

Мне уже четырнадцать лет, точнее — пятнадцать, если не считать нескольких месяцев. Значит, я почти на год старше Вероники. Ей же я сказал, что мне шестнадцать, и кажется, она поверила.

— Если парень не хочет работать за еду, — говорит одна из женщин своему мужу, но так, чтобы мог услышать и я, — тогда он еще не знает, что такое голод. Пусть помается.

В дороге всегда легче вдвоем, однако ребята, те, кто помоложе, кажутся мне слишком глупыми. Я считаю, что попутчиком моим должен быть парень обязательно старше меня или же, по меньшей мере, такой же «пробивной», как я. Поэтому поехать со мной в этот благодатный совхоз я уговариваю Вальтера Клемке — ему скоро исполнится восемнадцать лет. И мне приятно, и мать будет меньше беспокоиться, если со мной будет находиться старший товарищ. О лепешках из жмыха и водянистых щах я, конечно, умалчиваю.

— Целый килограмм хлеба выдают там ежедневно, — фантазирую я. — И никто не взыщет за то, что при уборке несколько особенно крупных картофелин окажутся в наших карманах. А вечером их можно будет испечь на костре.

Мы решаем отправиться в путь в ближайшие дни. Две девушки хотят поехать с нами. Мне лично все равно, но Вальтер возражает:

— С бабьем лучше не связываться. Они как гири на ногах.

Мы вежливо отказываем девушкам.

В бараке я сплю на верхних нарах рядом с младшими сестренками. На нижних — устроились родители. Я лежу, накрывшись одеялом, и обдумываю еще раз все подробности предстоящей поездки. Мать считает, что я заснул, и говорит отцу:

— Виктор хочет вернуться в совхоз. Что ты скажешь на это? Отпустим его?

Я затаил дыхание. На такой оборот дела я не рассчитывал. Когда об этом говорил с матерью, она промолчала. Разве ее молчание не означало согласия? Мое решение возвратиться непоколебимо. Ничто не может изменить его, даже воля родителей. Все во мне протестует. Неужели я недостаточно взрослый, чтобы поступать так, как мне хочется? Разве не зарабатываю я свой хлеб самостоятельно? Мать, конечно, подчинится воле отца. Поэтому в разговоре со мной она не высказала никаких возражений. Но если отец воспротивится, я все равно уеду, уеду без их согласия. Однако родителей я люблю и уважаю и не хотел бы их огорчать. Только от них зависит, быть конфликту или нет. С затаенным дыханием прислушиваюсь к ответу отца:

— Если хочет, пусть едет.

У меня отлегло от сердца.

На следующий день мать чинит и приводит в порядок мою одежду, заворачивает в бумагу ломоть хлеба, несколько лепешек и немного соли. Я должен взять с собой еще пальто и даже одеяло. К моему огорчению, узел становится слишком большим.

Как мы с Вальтером и ожидали, трудности начались сразу же, на станции. Поезда курсируют вне всякого расписания. Решаем: билеты не покупать. Немного денег, имеющихся у нас, могут вполне пригодиться для другой цели. Обойдемся местечком на крыше вагона.

На путях стоит товарняк. Это то, что нам надо. Стараясь не обращать на себя внимания, прогуливаемся вдоль вагонов. Но вот появляется бригадир поезда, видит наши узлы и прямиком направляется к нам.

— Ваши билеты?!

Вопрос не застает нас врасплох. Мы готовы к нему. Жизнь уже успела научить нас разным мошенническим проделкам.

— Билеты? Пожалуйста! — Моя рука тянется во внутренний карман пиджака.

Но на сей раз бригадира провести не удалось. Он не стал ждать, пока я «извлеку» прямоугольную картонку.

— Марш отсюда! Чтоб я вас больше не видел!

Мы не перечим ему. Огибаем последний вагон и идем вдоль состава с другой стороны. Когда поезд медленно трогается, мы вскакиваем на буферы одного из вагонов.

Так это повторяется на многих станциях. Нам все время хочется есть, но кусочек хлеба, положенный матерью в узелок, трогать нельзя. Кто знает, что нам еще предстоит. Ночью начинает моросить дождь. Хорошо, что мать уговорила меня взять с собой одеяло. Вальтер и я сидим на крыше вагона, поджав колени и натянув на голову одеяло — единственную защиту от дождя и холода.

Все эти трудности не мешают мне постоянно думать о Веронике. Она все время стоит перед глазами, ее голос звучит в ушах. Будь я художником, нарисовал бы ее портрет по памяти, а если бы писателем — рассказал бы о Веронике красивыми, возвышенными словами.

Но мне не дано ни того, ни другого. За школьные сочинения в лучшем случае я получал тройку. Возможно, я лишен наблюдательности, иначе почему я не нахожу в ней никаких особых примет. Вероника такая же девушка, как и все остальные. Наверное, поэтому я раньше и не замечал ее, несмотря на то что наши картофельные ряды часто бывали рядом.

Ее короткое, много раз стиранное, выцветшее, неопределенного цвета платье едва прикрывало коленки, она выросла из него, оно было ей явно тесным. Каблуки туфель, так же как и моих сапог, сносились на одну сторону. Красную косынку носит по последней моде — узелком на затылке. Что еще? Каштановые волосы и карие глаза, а на левой щеке — родимое пятнышко.

Как-то принесли на поле воду. Я только что напился и хотел передать кружку другому. Рядом со мной стояли двое парней и девушка. Я зачерпнул полную кружку и подал девушке. И тут заметил на ее щеке мушку. Махнул рукой, чтобы ее согнать. Но мушка и не думала улетать. Тогда попробовал смахнуть ее пальцем. Девушка от души расхохоталась:

— Это же родинка!

Но даже если Вероника ничем, кроме родинки на левой щеке, и не отличается от других, все равно она единственная и неповторимая. Я чувствую это, хотя словами передать не могу.

Оказывается, ничего лишнего я Вальтеру не наобещал. В совхозе начали действительно вместо жмыховых лепешек давать хлеб, а щи варить иногда с мясом. И заработок выше всякого ожидания.

На копке картофеля заняты в основном девушки и женщины. Нам с Вальтером и еще двум парням предложили после работы выходить в ночной дозор, охранять картофель. За это нам полагалась добавка к зарплате. Ружье есть только у сторожа. Мы вооружены толстыми палками. Однако не поздоровится тому воришке, который попадется нам в руки.