Дама с собачкой и тремя детьми

Маскарад, на который Лидию Алексеевну привёз брат, имел место в театре Суворина осенью 1896 г., незадолго до премьеры "Чайки" на Александринской сцене.

– Ты не бросай меня одну, - просила она брата, когда они подъезжали к театру.
– С непривычки мне будет жутко.

Гостивший у Авиловых москвич Алёша легкомысленно пообещал сестре служить надёжной опорой.

Зал был битком набит. Двигаться можно было только вместе с толпой, по кругу. Самые разнообразные маски, пёстрые одежды, громкий говор и смех, музыка оглушили её.

– Посмотри направо!
– вдруг воскликнул брат.

Направо у стены стоял Чехов, глядя куда-то вдаль, поверх голов. Она ахнула.

– Теперь, конечно, я свободен?
– обрадовался Алёша и сейчас же исчез в толпе.

На ней было чёрное домино, на лице маска. Достав из сумочки пару орехов, она сунула их в рот, надеясь этим изменить голос, и смело направилась к Чехову. Нет, вовсе не смело, но поспешно, поскольку боялась упустить его.

– Как я рада тебя видеть!
– пропищала она. В маскараде полагалось всем говорить "ты", однако Чехов не был в маске. Тут она перестаралась.

Пристально оглядев даму, он покачал головой:

– Ты не знаешь меня, маска.

От волнения она дрожала и боялась проглотить орехи. Неожиданно он молча взял её руку, продел под свою и повёл по кругу. Кажется, он её узнал. Оба молчали, но их снова наполнило чувство бесконечной близости.

Они могли бы долго кружить рука об руку, в толпе и одновременно наедине, - но рядом мелькнуло знакомое лицо.

– Эге!
– воскликнул Немирович.
– Уже подцепил!

Чехов, нагнувшись, быстро предупредил её:

– Не оборачивайся, не выдавай себя, маска, даже если окликнут.

– Меня здесь никто не знает, - пропищала она.

– Пойдём в ложу, выпьем шампанского, - тревожно озираясь, предложил он.

Она была готова идти, куда он ни поведёт. С трудом выбравшись из толпы, они поднялись по лестнице к ложам. Коридор был пуст. Тот самый, где они встретились на спектакле "Принцесса Грёза" и так досадно разошлись.

– Вот хорошо!
– сказал он.
– Я боялся, что кто-нибудь назовёт тебя по имени, и ты выдашь себя.

Вырвав руку, она остановилась:

– Значит, ты знаешь, кто я? Скажи!

Он улыбнулся загадочно:

– Скоро пойдёт моя пьеса в Александринке. - Знаю. "Чайка". - Ты будешь на первом представлении? - Буду. - Так будь очень внимательна. На все вопросы я отвечу тебе со сцены. Но только будь внимательна. Не забудь.

Он снова взял её руку и прижал к себе.

– На какие вопросы?
– потребовала она уточнения.

– На многие. Но следи за действием.

Они вошли в пустую полутёмную аванложу. На столе стояли открытые бутылки и бокалы.

– Это ложа Суворина, - пояснил он. Суворин недавно арендовал театр.
– Сядем.

Она села, на всякий случай незаметно вынув орехи изо рта. Неужто он узнал её?

– Не понимаю. Как ты можешь сказать мне что-нибудь со сцены? Ведь ты не знаешь, кто я. Да как я пойму, что сказанное относится ко мне?

– Ты поймёшь, - улыбнулся он.
– Пей. Хочешь попудриться? Я отвернусь: сними маску.

Не снимая маски, она поднесла бокал ко рту.

– Тебе нравится название "Чайка"? Чайка... Крик у неё тоскливый. Когда она кричит, хочется думать о печальном.

– В его словах внезапно прозвучала тоска.

– А почему ты сейчас печален? Тебе скучно?

– Ты не угадала, маска. Сейчас мне не скучно.

Его тон смутил её, и она снова заговорила про таинственное обещание:

– Но как можно что-то сказать со сцены? Если бы ты знал меня, я подумала бы, что ты вывел меня в своей пьесе...

– Нет, нет!

– Ну, не понимаю!

– Пойдём вниз, - поставив бокал, предложил он.
– Неприятно, если кто-нибудь сюда войдёт.

Послушно встав, она сама взяла его под руку. Они спустились в зал, и толпа опять поглотила их. Утомившись кружением, они сели в уголке.

– Расскажи мне что-нибудь о себе, - попросил он.
– Расскажи свой роман.

– Какой роман?
– опешила она.
– Это ты пишешь романы, а не я.

– Расскажи свой пережитой роман. Ведь ты любила кого-нибудь?

– Не знаю, - смешалась она.

Мимо них двигалась, шумела, смеялась толпа масок. Непрерывно гремел оркестр. Голова у неё кружилась от выпитого шампанского, нервы были напряжены, сердце билось с перебоями. Давно позабыв, что искоренила из души любовь, она снова любила его и снова была счастлива. Прислонившись к его плечу, она заглянула в любимое лицо:

– Я тебя любила. Тебя, тебя...

– Ты интригуешь, маска, - отстранился он.

– С тех пор, как я узнала тебя, не было ни одного часа, когда бы я не думала о тебе. А когда я видела тебя, то не могла наглядеться. Наши встречи были для меня таким счастьем, что его трудно было выносить. Дорогой мой!

Он откинул со лба непослушную прядку и поднял вверх глаза.

– Ты не веришь?
– огорчилась она.
– Ответь мне!

– Я не знаю тебя, маска.

Жестоко. Она отстранилась.

– Если не знаешь, то как же ответишь мне со сцены?

– Ты поймёшь.

– Значит, ты всё-таки знаешь меня?

– Знаю. Ты артистка. Но ты не кончила рассказывать свой роман. Я слушаю, - с улыбкой наклонил он к ней голову.

Она уже взяла себя в руки.

– Роман скучный, а конец печальный.

– Печальный?

– Я не знаю, любила ли я действительно. Разве это значит любить, если только борешься, гонишь эту любовь, прислушиваешься к себе: кажется, я уже меньше люблю; кажется, я выздоравливаю. Разве это любовь?

– Не было бы любви, не было бы и борьбы, - уверенно заметил он.

– Значит, ты мне веришь?

Он покачал головой:

– Я не знаю тебя, маска.
– Встав, он заставил её подняться.
– Тут много любопытных глаз. Не хочешь ещё вина? Я хочу.

Они снова поднялись в ложу и вошли, после того как он убедился, что там никого нет. Опять усевшись к столу, они принялись бессвязно болтать, прихлёбывая шампанское. Вспомнив последнюю встречу на бенефисе Яворской, она принялась дразнить его актрисой.