Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
Надо сказать, что её связь с Чеховым многим была давно известна. Ещё в 1929 году Лидия Алексеевна была избрана членом "Общества А.П.Чехова и его эпохи", где выступила с докладом о творчестве писателя. Ушлые литературоведы в поисках материалов для своих трудов разыскали её и долго расспрашивали. "Вообразите, - сказал один, - сколько мы ни роемся, но не находим женщины в жизни Антона Павловича. Нет любви. Он был сух, чёрств. Наверно, он попросту не мог любить."
"Я любил нежно, страстно.. Я вас лю.... Но, может быть, мы слишком много рассуждали ..." Разве это не его слова, навсегда сохранённые в памяти?
Перед войной Лидию Алексеевну неожиданно посетила
С началом Войны младший сын перевёз её к себе. Сыновья нежно любили мать. Старший писал ей: "Всюду и всегда ты - как источник, как символ счастья, полноты жизни, радости и остроты восприятия. Всюду ты со мной и около меня, моя дорогая, моя обожаемая маманя."
Лидия Алексеевна скончалась на восьмидесятом году жизни, в 1943 году, не дожив, к сожалению, до Победы. Сыновья пережили мать всего на десятилетие: оба умерли, едва перевалив за шестьдесят лет. Потомство Михаила Авилова оказалось недолговечным: Михаил Гзовский, сын Нины, прожил только 52 года.
Грустен конец жизни любого человека. Да, писательницей Лидия Алексеевна Авилова не стала. Что-то пописывала, даже печатала. Голосок был совсем незаметный. Но под занавес она оставила воспоминания, - даже не воспоминания, а грустный и нежный роман о любви. Иными словами, всё-таки исполнила настоятельные просьбы Чехова. И это её повествование, наверно, люди будут читать и сострадательно перечитывать даже безотносительно имени её кумира. Оно самодостаточно.
Это ВСЁ.
А где же собачка?!..
Дальше.
( О даме первые сто страниц.)
Т И Л Ь К А (фоксик)
(Рассказывает Лидия Алексеевна - в бытность на Спиридоновке)
"Собираясь спать, мы вдруг заметили, что Тильки нет. Стали звать и искать по всему дому, но он так и не нашёлся. Нина и я решили идти его искать. Была морозная, зимняя ночь; ярко светила полная луна. На улице было пустынно, тихо, бело. Мы прошли немного в одну сторону, прошли в другую, и, убедившись, что наше предприятие безнадёжно, вернулись.
В доме все уже успели лечь. Мы с Ниной поцеловались и разошлись по комнатам. А Тильки не было, и неприятно было думать, что в эту морозную ночь он без приюта, искусанный, может быть, - и, во всяком случае, несчастный и голодный.
Потушив электричество, я, уже лёжа в постели, всё прислушивалась к внешним звукам, но царила полная тишина. Я уже перестала прислушиваться и, вероятно, уснула, как вдруг знакомый лай дошёл до моего сознания. Конечно, это лаял Тилька, - но отрывисто, осторожно, негромко. Тявкал. Так люди стучат ночью в дверь, чтобы разбудить, но не испугать.
Я вскочила, отодвинула штору и открыла форточку. Тилька стоял у двери в кухню. На стук форточки он быстро повернул голову и напряжённо замер.
– Не смей лаять, молчи, - тихо сказала я.
– Сейчас оденусь и открою.
Он понял и поджался так, словно у него не было даже обрубка хвоста. Он чувствовал себя виноватым, заслужившим наказания и хотел его избежать. "устал, как собака, - наверно, думал он, - издрог, проголодался, а мне ещё мораль преподавать будут."
В сенях
было темно и холодно. Я зажгла спичку, чтобы найти крюк от двери. И едва я приоткрыла дверь, как Тилька скользнул мимо меня и сейчас же пропал в темноте. Шлёпнуть его я не успела.Он лежал в ванной на полу.
– Дрянь, - сказала я.
– Пить хочешь?
До чего же он хотел пить, несмотря на мороз! Как он пил! Долго, жадно.
– Где ты шляешься, дрянь?
– тихо говорила я.
– Что это ещё за идиотское увлечение? Ведь ты маленький, слабый. Сколько собак больше и сильнее тебя! На что ты надеешься? Загрызут тебя до смерти, а твоя красавица даже этого не заметит.
Он перестал пить, поглядел на меня и осторожно встряхнулся. Это подтвердило моё предположение, что он был покусан.
– А что прикажешь делать с инстинктом?
– спросил его взгляд.
Я стояла в дверях тёмной ванной, и он понимал, что проскользнуть мимо меня безнаказанно не удастся.
– Скучны эти разговоры, - ясно говорил он.
– Дай ты мне пробраться до моего места. Ведь не прошу я у тебя есть, хотя голоден, так что отвяжись от меня со своими нотациями.
Медленно переступая, с поджатым хвостом, с опущенной головой, но насторожённым взглядом умных, лукавых глаз, он после нескольких шагов остановился. Мне стало жалко его.
– Есть хочешь?
Морда сразу поднялась, уши насторожились. Я взяла с тарелки пару пирожков. Тилька уже стоял за мною. Как только я обернулась, он присел и мяукнул, как кошка. Съел один пирожок, съел другой, и благодарно повилял хвостиком.
Я отворила ему дверь комнаты, где он всегда спал на диване, в пролежанной им дыре. Он трусцой побежал к своем у месту, с усилием прыгнул и громко, устраиваясь, с наслаждением и облегчением закряхтел.
Я тоже легла. И мне было весело, и смешно, и спокойно, и уютно. В зале громко пробило три часа.
– ------------------------------
,
–