Дама с собачкой и тремя детьми

– Мне иногда кажется, что не родители воспитывают детей, а наоборот, дети воспитывают родителей...
– призналась с улыбкой она.

– Каким образом?

– Они заставляют нас следить за собой. Например, как бы я могла подойти к своим малышкам, будь на моей совести какое-нибудь пятно? Мне кажется, я бы не смогла.

Задумавшись, он покачал головой:

– У вас врождённая, настоящая нравственность. Да, дети... Хорошо иметь своих детей. Что может быть родней?

– Для этого надо жениться, - осмелилась она на улыбку.

– Надо, - кивнул он.
– Вы имеете в виду меня? Но я не могу. Я несвободен. У меня есть какая-никакая, но семья: родители, брат и сестра, о которых я обязан заботиться. Вы счастливы?

– неожиданно спросил он.

Испугавшись вопроса, она оперлась спиной о рояль, а он остановился перед нею, пытливо заглядывая в лицо.

– Но что такое счастье?
– растерянно пробормотала она, целиком в его власти, не в силах уйти от прямого ответа.
– У меня хорошие дети, хороший муж. Любимый дом.

– Это счастье, - кивнул он.

И тут её прорвало:

– Счастье?! Я в постоянной тревоге, в бесконечных заботах. У меня нет покоя. Разве от меня зависит, чтобы все мои близкие были живы и здоровы? Дети постоянно болеют, и тогда я сама не своя. Сама по себе я постепенно перестаю существовать. Меня захватило и держит. И часто с болью думается, что моя-то песенка уже спета. Не быть мне ни писательницей, ни... Да ничем не быть!

Так искренне , с душой нараспашку, она не доверялась даже Наде. Недавнее волнение, подавленное с таким трудом, снова подступало к горлу. Но она не умолкала: он должен знать всё.

– Покоряться обстоятельствам, уничижаться, чтобы своими порывами к иной жизни не навредить семье - это счастье? Скоро я и в самом деле покорюсь и уничтожусь.

Пока она говорила, выражение его глаз менялось. Сначала они были напряжённо сосредоточенны; внезапно в них мелькнула какая-то мысль, напряжение ушло. И когда она замолчала, страстно ожидая ответа, он заговорил горячо, но не совсем о том, чего она ожидала.

– Всё это, о чём вы рассказываете - несправедливое устройство нашей семьи. Семейная подчинённость женщин - то, против чего необходимо восставать, бороться. Это скверный пережиток. Знаете, если бы я женился, то предложил бы жене не жить вместе.

Про себя она не могла не улыбнуться: а дети? Если же без детей, то какая это семья?

– Знаете что?
– увлечённо продолжал он.
– Опишите вашу жизнь. Это нужно. Вы можете написать так искренне и правдиво, как никто. Вы поможете не только себе, но и многим другим женщинам. Нет, семья не должна стать для вас самоубийством. Вы обязаны не только не уничтожаться, а уважать свою личность, дорожить своим достоинством...

Нет, она не прислушалась к его совету. Она не написала роман о женской доле, хотя он верил в её способности. Мечтать стать писательницей и не прислушаться к Чехову! "Ах, какие чудные труженицы - английские писательницы!" - восхищался он. Она признавалась, что всегда была "прямо насквозь, неистово женщина" . Любовь и дети, дети и любовь были для неё важнее всего. Но разве не таковы все пишущие женщины? А некоторые всё- таки ухитряются писать романы.

Она раздумывала о другом. Если на другой же день по приезде он явился незваным в малознакомый дом, то у него не могло быть другой цели, кроме желания увидеть её. И если он хотел выяснить что-то очень важное для себя, то её сбивчивый монолог мог убедить кого угодно, что эта женщина на мёртвом якоре. И тогда мысль литератора, привыкшего охотно помогать неумелым собратьям, устремилась по привычному руслу: она в материале; способная, искренняя, увлечённая, пусть пишет роман. А он поможет. Лидия Алексеевна, вы не заметили? Он поставил точку в чём-то затаённом, главном ещё тогда, когда вы стояли у рояля. Надо было садиться и писать роман о женской участи - медленно, кропотливо, словно вышивая, как советовал он. Вам шёл уже тридцатый год, следовало быть благоразумней.

Их разговор прервало появление лакея: за нею прислали из дома: кажется, заболел ребёнок.

– Что случилось?
– задрожав, вскрикнула она.
– Антон Павлович, я не вернусь в столовую прощаться. Объясните Наде, что и как.

– Успокойтесь!
– испугался он, видя её лицо.
– Не надо так волноваться. С детьми бывает. Умоляю вас, успокойтесь.

Встревоженный, он спустился с нею по лестнице до выхода. Она уже ничего не слышала.

– Завтра дайте мне знать, что с малышкой. Я зайду к Надежде Алексеевне. Дома выпейте рюмку вина.

Присланная девушка спокойно стояла в передней.

– Что случилось?
– бросилась к ней встревоженная мать.

– Барин меня послал, чтобы вы вернулись.

– Что у Лёвушки болит?!

– А не жаловался. Проснулся и стал просить пить. Тут барин велел звать вас немедля домой.

Не разбирая дороги, она бежала на Николаевскую. Дверь открыл муж.

– Что с Лёвой?

– Ничего, ничего, - смущённо успокоил он.
– Без тебя я встревожился. Пил почему-то. Разве ночью он пьёт? Про тебя спросил: где мама? Мама скоро придёт?

Не слушая, она устремилась в детскую. Ребёнок спокойно спал Никакого жара у него не было. Все её детки крепко спали под присмотром няни. Её попросту обманули.

– А ты представляешь, как ты меня испугал?
– негодующе осведомилась она у своего Миши.

– Ну, прости. Не сердись.
– Муж обнял её.
– Ты моя благодетельная фея. Без тебя мы сироты. Уж такая ты у нас строгая!... Держишь меня в ежовых... А я без тебя жить не могу. Ну прости. Ну поговорим. Ведь весь вечер без тебя...

" Люблю Антона Павловича. Люблю!" - в первый раз ясно и определённо призналась она себе.

10. К о н ф у з

Любовь требовательна, ей нужна пища. Но от Чехова не было ни слуху, ни духу. У Худековых он больше не появлялся, в театре не бывал, на улице не мелькал. Хотя, она знала, никуда не уехав, продолжал жить у Суворина в Эртелевом переулке. Слухи, что его видели там-то и у тех-то, доходили до неё. Наконец, по городу разнеслась весть о состоявшемся в Татьянин день весёлом обеде беллетристов, на котором собрался весь цвет столичной литературы, он в том числе. До конца января она нетерпеливо ждала его появления, с каждым часом теряя надежду, пока наконец не узнала о его отъезде. Ждать можно было перестать.

Напрасно сестра, видя её подавленное состояние и догадываясь о причине, звала к себе то послушать концерт известного музыканта, то на обед с какой-то знаменитостью, она отсиживалась дома.

Втайне она стала писать ему отчаянное письмо за письмом, но, разумеется, не отсылала их, а рвала. У неё никак не получалось выразить словами обуревавшие её чувства. Почему он не захотел ещё раз повидаться? На упрёки она не скупилась. Разве он не заслужил их? Целый месяц прожить в Петербурге после того памятного разговора у рояля, когда они были так близки, - и ни разу не заехать к Худековым! Она интересует его лишь как писательница. Но ведь он не захотел повидаться даже ради её рукописей. Значит, она станет литератором и без его помощи!