Дама с собачкой и тремя детьми

У неё имелся недавно законченный рассказ, которым она гордилась. Его-то она и хотела показать Чехову. Теперь она отнесёт его в журнал, который он не рекомендовал. Всё будет сделано без его помощи. Он прочтёт и станет думать о ней более уважительно.

Для посещения незнакомой редакции толстого журнала важным делом для неё стал подбор одежды. Она должна была произвести впечатление важной дамы и серьёзной писательницы, а не какой-то неопытной дилетантки. Надя охотно дарила ей свои парижские обновки. Плохо было то, что сестра уродилась миниатюрной, а Лидия Алексеевна высокой и фигуристой. Выручили длинная накидка из толстого чёрного шёлка, щедро обшитая стеклярусом, и красивая шляпа с пером.

Эта парижская накидка донельзя оконфузила робкую писательницу. Она хотела войти в кабинет редактора независимой походкой, но в дверях зацепилась, и стеклярус так звенел, пока она освобождалась, что сидевший за столом редактор, подняв голову, удивлённо созерцал пытавшуюся войти даму.

В ответ на её лепет редактор, даже не предложив ей сесть, сказал:

– Видите ли, мы так завалены рукописями... Ведь теперь, когда распространилась грамотность, пишут все.

Сконфузившись донельзя, она что-то пробормотала про хвалебные отзывы об уже опубликованных её рассказах, и даже сам Чехов...

– Да, Антон Павлович мой приятель, - строго остановил её редактор.
– Но редактирует-то "Север" не он , а я. И в журнал я беру только то, что действительно хорошо.

Так её нигде не встречали. Наверно, он не подозревал, что она родственница Худековых и литературная среда не чужда ей. Положив с извинениями свою рукопись на редакторский стол, она бежала, кляня себя, - и опять зацепилась в дверях стеклярусом, наполнив звоном кабинет. И зачем только она упомянула Чехова!

Каково же было её удивление, когда через несколько дней от редактора "Севера" (это был Тихонов) пришло такое письмо: "Я читал и перечитывал Ваш рассказ... Я плакал. Да, я плакал. Это не только хорошо, это прекрасно."

Прекрасно? Это не сон? Так высоко даже она свой рассказ не оценивала. Одна в квартире, она забегала по комнатам, тоже плача от счастья. Правда ли это? На самом ли это деле? Порадуемся счастливым минутам, выпавшим скромному автору, - тем более что на самом деле рассказ был, мягко выражаясь, спорен, а рецензент не внушал доверия. Чехов так характеризовал Тихонова: " Человек рыхлый, чувствительный, уступчивый, наклонный к припадкам лени, впечатлительный, - а все сии качества не годятся для беспристрастного судьи." Красивая барыня, да к тому же родственница Худековых, произвела впечатление на Тихонова. Похоже, он в неё влюбился. Рассказ он напечатал и стал бывать у Авиловых, а вскоре даже поселился рядом. Его визиты сделались назойливыми, но Лидия Алексеевна терпела.

Мужа посещения Тихонова веселили. Авилов всегда потешался над поклонниками жены.

– Почему же ты не ревнуешь?
– удивлялась она.

– С какой стати?
– смеялся он.

Ревновал он только к одному- единственному человеку.

Литературные успехи ободрили Лидию Алексеевну. Она не перестала писать свои "психопатические" письма, но они сделались спокойнее. Постепенно убедив себя, что объяснение необходимо, она написала ему всё, что думала и чувствовала. Публикация в толстом журнале давала ей право на резкую откровенность.

Какое впечатление произвело её письмо на адресата, можно судить по ответу. "Я злопамятен! Я не бываю у Надежды Алексеевны, потому что сердит на Вас! Я забыл, как Вас зовут, и смешиваю Вас с кем-то! Я обещал написать Вам в деревню и не сдержал обещания! Тысяча обвинений!"

И в самом деле многовато. Для столь краткого знакомства упрёки выгляде

"Не стану оправдываться, потому что это мне не под силу. Рубите мне голову - и баста! Впрочем, скажу только, что у Надежды Алексеевны не бывал я не потому, что боялся встретиться у ней со своим злейшим врагом, а просто потому, что я человек, к стыду моему, распущенный, недисциплинированный... Раз двадцать решал я отправиться к ней вечером такого-то числа, и раз двадцать отрывали меня от этого решения обеды, ужины, гости и всякие внезапности." Не откровенничать же о собственных неурядицах. Увидеть же ещё раз привлекательную молодую писательницу с горящими глазами и щеками он хотел и тут же признался в этом, защитившись шутливым т оном.

"Мне, если говорить одну сущую правду, очень хотелось побывать у Надежды Алексеевны уже потому только, что мне нравится бывать у неё. У неё я хотел встретиться и с Вами, можете себе представить. Как это ни невероятно, но верно. Я хотел сказать Вам несколько хороших слов насчёт Ваших рассказов и, как выражаются литературные льстецы, приветствовать Ваши успехи, которые заметил не один только Тихонов." Речь шла о её рассказах, публикуемых в "Севере".

Ей хотелось узнать его мнение о рассказе "Счастливец", которым она гордилась, однако Чехов промолчал. Явно взявшись не за своё, она написала о сельском враче, погибающем, спасая заразных больных. Вряд ли подобный рассказ, да ещё с мелодраматическим концом, не покоробил настоящего врача, колесившего по скорбным деревням.

"Я живу в деревне. Постарел, одичал. У меня по целым дням играют на рояле и поют романсы в гостиной рядом с моим кабинетом, и потому постоянно пребываю в элегическом настроении, чем и прошу объяснить мирный и спокойный тон этого письма." Распевали Лика и Потапенко, оба имевшие хорошие голоса и умевшие петь.

"Опоздал я с ответом потому, что спешил кончить повесть для "Русской мысли". Стало быть, некогда было. Новая вина!" Далее раздражение, вызванное "Счастливцем", всё-таки прорвалось в совете автору, а затем и в лёгкой иронии и при обрисовке будущего писательницы Авиловой. "Вы делаете большие успехи, но позвольте мне повторить совет - писать холоднее. Чем чувствительнее положение, тем холоднее следует писать и тем чувствительней выйдет. Не следует обсахаривать." "Напрасно Вы называете свои письма психопатическими. Не настало ещё для Вас время писать такте письма. Вот погодите, когда сделаетесь большой писательницей, и станете печатать в "Вестнике Европы" толстые романы, тогда настанет и Ваша очередь. Вас обуяет мания величия, и Вы будете глядеть на нашего брата свысока, и будете писать такие фразы: "Только мысль, одна мысль, что я служу святому, вечному, незыблемому, остановила меня от самоубийства!" Впрочем, я, кажется, пишу чепуху. Простите. Итак, я уже не сердит на Вас, и буду очень рад, если Вы напишете мне что-нибудь." То- есть, он извиняет её неуместную требовательность, потому что корреспондентка молода, талантлива, привлекательна. Более того, он хочет продолжения переписки.

11. Б л и н ы у Л е й к и н а

То ли она его не поняла, то ли помешали внешние обстоятельства, но переписка снова надолго прервалась. Жизнь наполнили новые заботы. В Москве умерла мать Лидии Алексеевны. В отличие от дочери, страстной матерью она не была, да и мудрено ею оставаться, родив двенадцать детей. Её достояние Клекотки отошло Павлу, младшему сыну, игроку и гуляке. Родня не сомневалась, что он тут же промотает наследство, что вскоре и произошло.

Новой печалью стало для неё окончательное решение Худекова передать газету сыну и перебраться в деревню, в Тульскую губернию.

Удар следовал за ударом. Лейкин, побывав в Мелихово, привёз новость, будто Чехов болен чахоткой и очень плох. Разъезжая по редакциям газет и журналов, он всюду рассказывал о захудалой усадьбе, где прозябает неизлечимо больной собрат-литератор.

– Он доверился мне одному, проверенному годами другу, - простодушно повествовал Лейкин.
– Долго он не проживёт. Я так и сказал ему: Чехов, ты нездоров и скоро помрёшь.

К счастью, Чехову оставалось ещё целое десятилетие жизни. Лейкин не знал, что точно такое же впечатление сам произвёл на Чехова, предсказавшего и ему скорый конец. Самоуверенный фельетонист кроме лести ничего не желал слушать. Ведь он был известен всем грамотным людям и единственный из российских литераторов не бедствовал. Матушка Антона Павловича, когда Лейкин гостил в Мелихово, покупала говядину у мясника, обмолвившись, что это для Лейкина. Мясник выпучил глаза: "Для того Лейкина, что пишет рассказы?" И выбрал лучший кусок мяса для знаменитости. Про то, что Чехов тоже писатель, он не подозревал.

Слух о том, что во всех петербургских редакциях оплакивают близкую кончину Чехова, дойдя до Мелихова, огорчил и встревожил его. Да, он покашливал, но всё ещё не признавал себя серьёзно больным. "Чахотки у меня нет, - писал он Суворину.
– Для чего Лейкин распускает странные и ненужные слухи, ведомо только Богу."

"Весной жизнь мне опротивела, - продолжал он.
– Я злился и скучал, а домашние не хотели простить мне этого настроения. Отсюда ежедневная грызня и моя смертная тоска по одиночеству. А весна была мерзкая, холодная, и денег не было. Но подул зефир, наступило лето, - и всё как рукой сняло... Сдал в печать "Сахалин"... Тянет к морю адски. Сидеть бы на палубе, трескать вино и болтать о литературе... А вечером дамы."