Дама с собачкой и тремя детьми

Слёзы, переживания, мечты, надежды, любовь - всё стало прошлым, уснуло. Уж, видно, такова жизнь.

Летом 1914 года, перед Концом Света, Лидии Алексеевне исполнилось пятьдесят лет. Она считалась почтенной литературной дамой, чьё имя привычно включалось в перечень других пишущих дам-дилетанток. Разумеется, её известность не шла в сравнение со всероссийской славой искромётной Тэффи, но у неё был свой круг знакомых, которые помогли ей издать к юбилею книжечку под названием "Образ человеческий". Этот сборник старых рассказов помог ей окончательно утвердиться в литературном мире Москвы: она была избрана членом Общества российской словесности при Московском университете.

Однажды её посетила чета Буниных. Иван Алексеевич был давним знакомцем Авиловых и привёл показать свою новую жену Веру Николаевну Муромцеву. Молодая женщина вспоминала об этом посещении: "Я увидела высокую, статную даму в хорошо сшитом чёрном платье, которая поздоровалась со мной с застенчивой улыбкой. Я стала рассматривать её хорошо причёсанную седую голову, бледное лицо с внимательными глазами... Меня поразило, что она не похожа на других писательниц своей скромностью. Мы познакомились и с Авиловым, пожилым, среднего роста, плотным человеком с седой бородкой и короткой шеей."

Авилов к тому времени остепенился, был доволен женой и милостиво называл её "правильной старухой". Представьте себе, мужа она любила, в чём не раз признавалась. "Любила я его как друга, как спутника, как родного человека, крепко и горячо... и прощала ему охотно." Как говорится, любовь зла...

Наверно, главной связью супругов были дети. Своё потомство Авилов также очень любил. Его деспотический характер проявлялся и тут: своих отпрысков он старался подавить, переделать на свой лад. Супруги часто спорили по этому поводу и даже ссорились.

– Твоё дурацкое баловство только вредит мальчишке!
– кричал он.
– Между тем Владислав (Лодик) зазнался, изоврался, обленился!

– Нельзя унижать подростка!
– горячилась мать; ей хорошо помнилось собственное детство и то, как страдала она от домашнего деспотизма.

Лодик, по правде сказать, заслуживал упрёков. Если старший мальчик Лёва был спокоен и неразговорчив, то Лодя - чрезвычайно общителен и даже болтлив. Лёва был привязан к дому, делился с матерью своими радостями и горестями. Лодя предпочитал чужих и любил производить впечатление, а с близкими был заносчив и находил, что дома у них "духота, пыль, паутина". Лёва, подобно матери, попросту не умел лгать, а Лодя лгал постоянно, стараясь вознестись, подчинить себе других. Мать иногда вспоминала со смехом , как приехав трёх лет от роду в деревню и выйдя в дождь на крыльцо, он закричал при виде лужи: "Люди, уберите грязь!" Когда же никто не бросился исполнять приказ, он побежал к родителям и, красный от гнева, возмущённо заявил: "Я - барин, а меня не слушаются!"

Начав подростком влюбляться, Лодя принялся сочинять стихи, которые посвящал знакомым девушкам. К сожалению, из-за его легкомыслия между девушками часто возникали ссоры и даже целые бури, что ему льстило, а родителей беспокоило. К счастью, от Лёвушки , предпочитавшего сидеть дома, подобных беспокойств можно было не ожидать. По правде говоря, нрав у Лёвы был не совсем безупречен, он иногда "распускался", мог выйти из себя, - и тогда начинались крики, плевки, упрёки, недопустимые выражения. Всё кончалось слезами; бросившись ничком, он рыдал, а, успокоившись, даже просил прощения. Мать давно уверовала, что Лёвины выходки - наследственная болезнь, и не сердилась на сына. Виновник неприятных особенностей в характерах сыновей - отец отца, никогда не виденный ею свёкор Фёдор Авилов, отравивший потомков своим ужасным наследством. Конечно, у сыновей могло быть сильнее стремление сдерживаться, но не в этом ли и заключается наследственность, что борьба почти невозможна?

Зато Ниночка неизменно радовала мать. Если сыновья, бывая вне дома, могли испытывать дурные влияния посторонних лиц, то дочь неизменно находилась при матери. Дети пошли в отцовскую породу, и Нина не была особенно хорошенькой, зато отличалась тихим, добрым нравом и большим трудолюбием, постоянно склонённая над каким-нибудь рукоделием. Мать задумывалась иногда над её будущим. Если сыновья, покорные отцовской воле, должны были стать юристами и уже обучались в институтах, то как и где встретит скромная девушка-домоседка достойного жениха?

Год шёл за годом, ничего особенно не меняя в тихой московской жизни Авиловых. Ведь далеко не для всех русских людей привычная жизнь сразу рухнула в августе 1914-ого. Родителей встревожила Нина. Двадцати пяти лет от роду, она увлеклась молоденьким офицериком, ничем не примечательным, к тому же младше неё. Отец разгневался, мать огорчилась. Видя недовольство родителей, Нина молчала, однако мать понимала, что девушка страдает. Офицер был влюблён и соглашался ждать, сколько потребуется.

Авилов сокрушался:

– Этот Гзовский честный и порядочный малый, но... болтун, балаболка. Такой человек никогда не сможет стать опорой нашей Ниночке.

Лидия Алексеевна соглашалась с мужем, но видела ещё и то, что Михаил ревнует дочь, не желая никому отдавать её, как это всегда случается с отцами-собственниками. Но Нина тосковала, настаивала, и в конце концов родители вынуждены были согласиться, отложив свадьбу до конца войны.

Тут и Лодя внезапно объявил, что собирается жениться. С ним всё было сложнее. Пожив четыре года в Петербурге без семьи, Лодя вернулся неузнаваемым. Необычайная требовательность, заносчивость, непримиримость сына ставили родителей в тупик. Мать мягко пыталась выразить неодобрение, однако сын и слушать ничего не желал. Она вынуждена была признать, что новый Лодя чужд и неприятен ей, хотя любит она сына по-прежнему. Разве он виноват? Разве можно проследить все нити наследственности, иногда идущие совсем не по прямой линии? А ещё труднее проследить влияние посторонних лиц. Совладать с сыном родители не могли, лишь упорно просили повременить.

Полная семейных неурядиц зима выдалась тяжёлой, да и из деревни приходили невесёлые вести. Летом было решено съездить в Крым. Не в Ялту, конечно; в Симеиз.

Эта поездка осталась в памяти Лидии Алексеевны как два месяца сказочного счастья. Вся семья была в сборе. Её готовившиеся вылететь из родительского гнезда дети всё ещё оставались при ней. Полные одинаковы беспокойством за их судьбы, общей тоской покидаемых, ставших ненужными родителей, они с мужем как-то по-особому сблизились. Из воспоминаний Лидии Алексеевны: "Я стояла на балконе и глядела на море. Муж подошёл и обнял меня:

– Ты думаешь о судьбе детей? -Почему ты угадал? - Я знаю.

Я прислонилась к нему, и мы думали вместе. Но молчали. Если бы мы заговорили, то не согласились бы друг с другом. Он бы сказал: "Я не могу примириться с тем, что они ищут своё счастье там, где я его для них не вижу. Что они выбрали людей, которых я не выбрал бы для них." Он оставался трезвым, ясным, проницательным, и, может быть, немного слишком осторожным и подозрительным. Шумело море, разбивались волны, ясно голубело море и ярко светило солнце... Кто видит вперёд? Кто знает будущее? Разве жизнь так богата счастьем, чтобы его выбирать? Да, когда мы глядели тогда, обнявшись, на море и молчали, это была, кажется, самая незабываемая, самая многозначительная минута нашей общей жизни."

34. К а т а с т р о ф а

Когда в августе 1914 года безответственный правитель в Зимнем дворце, окружённый негодными советниками, подписал манифест о начале войны, и мир рухнул; когда миллионам крестьян, оторванным от земли, вложили в натруженные руки винтовки и отправили воевать за чужие интересы, взбаламутив страну до самых глубин, многие из обеспеченных людей продолжали вести прежнюю жизнь, в упор не видя близившихся потрясений.

Для Лидии Алексеевны последний день привычной жизни наступил только летом 1916 года. Семья жила в своих Клекотках, как всегда в спокойствии и достатке. Свадьбы детей всё ещё не были сыграны. Ждали только возвращения с Кавказа отца, уехавшего подлечиться. Телеграмму о дне приезда ждали со дня на день. Она поступила, но вместо радости принесла беспокойство. "Лёгкий плеврит. Вышли немедленно Анюту. Михаил" (Анюта - прислуга, с юности жившая в семье Авиловых.)