Дама с собачкой и тремя детьми

Он ответил примирительным письмом. "За что Вы рассердились на меня, многоуважаемая Лидия Алексеевна? Это меня беспокоит. Боюсь, что моя критика была резка, и неясна, и поверхностна. Рассказ Ваш, повторяю , очень хорош (?!). Кажется, я ни одним словом не заикнулся о коренных поправках. Гольцеву я хотел отдать рукопись с единственной целью увидеть Ваш рассказ в "Русской мысли". Кстати, вот Вам перечень толстых журналов, куда я каждую минуту готов адресоваться с Вашими произведениями".

Внимаете, авторы? Всякому желаю такого учителя.

"Вы грозите, что редакторы никогда не увидят Вас. Это напрасно. Назвавшись груздем, полезай в кузов. Уж коли хотите заниматься всерьёз литературой, - то идите напролом... не падая духом перед неудачами."

"Я купил имение, - добавляет он.

– Если Вы перестанете на меня сердиться и пожелаете прислать мне рукописи, то посылайте их.... (далее - новый адрес) . Пожалуйста, поклонитесь Надежде Алексеевне. Когда я буду в Петербурге, то непременно побываю у неё."

Примирительный тон его письма немного успокоил её, но душевная рана так и не затянулась. Неужто он, такой чуткий, всепонимающий, мог после их задушевного разговора на юбилее говорить о ней при всех столь неподобающе? Разумеется, не так, как насплетничал Ясинский, этого она не допускала, но что-то могло быть сказано, - и это мучило нестерпимо.

7. Т а к к о н е ц и л и н а ч а л о ?

Пока Лидия Алексеевна переживала в Петербурге, Чехов, по приезде в Москву , тут же собрался в новую дорогу. Требовалось отвезти в Воронежскую губернию собранные для борьбы с голодом деньги. Внезапно заболел отец, а потом и сестра, что было досадно ещё и потому, что останавливались хлопоты по оформлению покупки имения, о котором все они давно мечтали. Он и сам был нездоров, однако поездку отложить не мог, и в конце января, в самую лютую стужу, отправился в дорогу.

Поездка вышла тяжёлой. Часть пути по Казанскому тракту пришлось сделать в санях. Была сильная метель, и ночью они сбились с дороги. Их стало заносить в чистом поле, они едва не замёрзли. "Меня чуть не занесло. Ощущение гнусное" - кратко сообщил он другу. О голоде написал подробно, горько заключив: "Если бы в Петербурге и Москве хлопотали насчёт голода.... то голода бы не было".

Вернулся он из поездки совершенно больным. Прихватило спину, да так, что шею было не повернуть. На постоянный кашель, сделавшийся уже привычным, он не обращал внимания. Если чахотка , болезнь неизлечимая, - то лучше не думать.

Тем не менее, через несколько дней он снова отправился в поездку по голодным делам в Воронеж. Семейные дела настоятельно требовали его присутствия в Москве, однако эта поездка, более длительная, всё-таки состоялась.

В Москву он вернулся в конце февраля, - больной, но с чувством исполненного долга и в радостном предвкушении покупки усадьбы: пришло время совершать купчую. Захудалое Мелихово - маленький участок земли в сорняках и неказистый дом с тараканами. Но у семьи - родителей , сестры и брата наконец-то появлялся собственный угол. "Целые дни провожу во всякого рода нотариальных, банковых, страховых и прочих паразитных учреждениях, писал он.
– Покупка моя довела меня до остервенения... Удавы в виде всяких купчих, закладных, залоговых и прочее....сковали меня, и я слышу, как трещат мои кости, и ясно вижу, как моё имение уже продаётся с аукциона".

1 марта 1893 года великое событие в жизни семьи Чеховых счастливо совершилось: они переехали в Мелихово. Обходя свои новые владения, - облупленный дом, голые кусты сада, лужу перед домом, называвшуюся прудом , он чувствовал себя почти счастливым и вполне умиротворённым. Однако письмо одной петербургской дамы сильно огорчило его. Лидия Алексеевна, не удержавшись, высказала ему своё порицание его поведением, известным со слов Ясинского. Вот его ответ:

" Ваше письмо огорчило меня и поставило в тупик. Вы пишете о каких-то "странных вещах", которые я будто говорил у Лейкина. Затем - просите "во имя уважения к женщине" не говорить о Вас "в этом духе" и наконец, "даже за одну эту доверчивость легко обдать грязью". Что сей сон значит? Я и грязь... Моё достоинство не позволяет мне оправдываться... К тому же обвинения Ваши слишком неясны, чтобы в них можно было разглядеть нужное для самозащиты. Насколько могу понять, дело идёт о чьей-то сплетне. Так, что ли? Убедительно прошу Вас, если Вы доверяете мне не меньше, чем сплетникам, не верьте всему тому дурному, что говорят о людях в Петербурге. Или же, если нельзя не верить, то верьте всему: и моей женитьбе на пяти миллионах, и моим романам с жёнами приятелей. ... Если я недостаточно убедителен, то поговорите с Ясинским, который вместе со мной был после юбилея. Помню, мы оба, я и он, долго говорили о том, какие хорошие люди Вы и Ваша сестра. Мы оба были в юбилейном подпитии, но если бы я был пьяным, как сапожник, то и тогда бы не унизился до "этого духа" и "грязи", (поднялась же у Вас рука начертать это словечко!), будучи удержан обычной порядочностью.

"Впрочем, Бог с Вами. Думайте обо мне всё, что хотите. Живу я теперь в деревне. Холодно. Бросаю снег в пруд и с удовольствием помышляю о своём решении - никогда не бывать в Петербурге. Всего Вам хорошего. А.Чехов".

В самом деле, поднялась же у неё рука написать столь неуместное слово! "Я С УДОВОЛЬСТВИЕМ помышляю о своём решении НИКОГДА НЕ БЫВАТЬ В ПЕТЕРБУРГЕ". Всё было кончено. Они никогда, никогда больше не увидятся!

Кончено! И муж успокоился: его "беллетристка" совсем бросила писать. Из всех литературных знакомцев она продолжала поддерживать отношения только с Лейкиными, - ведь от них можно было услышать какую-нибудь новость о Чехове. Худековы были в отъезде, и Лейкин заявился с визитом прямо к ней на квартиру.

Он долго рассказывал, какой он полезный член общества и выдающийся писатель, как бойко расходятся его высмеивающие пороки книги, а ведь достиг он своего сегодняшнего положения только своими силами, поднявшись из глубин тёмной, необразованной среды. Лидия Алексеевна терпеливо слушала: ведь Лейкин был давним приятелем Антона Павловича.

– Чехов? Мой лучший сотрудник и желанный гость. До своей дружбы с Сувориным он, как приедет в Петербург, всегда у меня останавливался.

Позднее она посетила домик Лейкиных на окраинной Петербургской стороне. Хозяйка была всё так же румяна, кругла, весела и говорлива; сам хозяин самоуверен, важен и снисходителен.

По дому бегали собачки - уродливые, коротконогие таксы, везде суя любознательные носы. Гостья безуспешно попыталась спасти свой длинный подол от вцепившейся в него собачонки. Лейкин, и не подумав придти на помощь, величаво успокоил её:

– Не бойтесь, это щенки. Два щенка только и осталось. Их Чехов хотел себе забрать да уехал внезапно, не простившись, - и теперь мы не знаем, что с ним и делать. Надобно переслать их ему в Москву, да как?

– Чехов?
– ахнула гостья.

Собачки сразу сделались ей милы.

Дело с таксами устроилось неожиданным образом. Лидия Алексеевна задумала взять их с собой, когда весной она поедет, с пересадкой в Москве, в свои Клекотки, и передать их Чехову. Когда она мечтательно поделилась замыслом с вернувшейся к тому времени Надей, та рассудила, что всё можно сделать проще.

– Собак Антону Павловичу отвезёт наш лакей.

Так и сделали. Таксы были доставлены в Москву лакеем Худековых. Порядков в дороге натерпевшись, они прибыли в Мелихово, где вскоре стали любимцами всей семьи.

Весной Авилов лично отвёз семью в деревню и, убедившись, что всё в порядке, отбыл в Петербург, к месту службы. Однако в то лето даже милые Клекотки не доставили ей радости. Мать её Надежда Афанасьевна всё время болела. Бедная женщина в пятьдесят лет выглядела совершенной старухой, и дочь, со страхом глядя на неё, думала, что когда-то и ей самой придётся вот так стариться. Как недолог женский век! А ей уже двадцать восемь, остался совсем маленький кусочек молодости.

Мать всё время жаловалась на сыновей. Старший, Фёдор, её любимец и надежда, сделался-таки толстовцем, то есть пустил жизнь под откос, работает у Черткова, обзавёлся неправильной семьёй и, самое возмути тельное, отказался от владения всякой собственностью. Теперь имение (треть Клекотков) достанется Павлу, а что такое этот "бриллиант", Лида знает сама. Бриллиантом звали Павла в детстве, по почину богатой бабки. Сбежав из дому и побродив по свету, Павел вернулся гулякой, бездельником и кутилой. Он разоряет семью. У младших детей, Элечки и Алёши прекрасные голоса, они хотят учиться петь, получить профессию, а денег нет. Единственная из её детей Лида хорошо устроена за надёжным человеком, надо благодарить судьбу. Лидия Алексеевна сокрушённо кивала: помочь она ничем не могла.