Дар памяти

И вот я опять на галерее. Четверг. Темнеет. Мысли крутятся, и я не хочу их отпускать. Просто ли Альбус угадал мое состояние, что для него, в общем-то, дело обычное, или он знает что-то новое? Знает, сколько мне отпущено. Знает что-то о его планах?

И не просто же так он это все затеял. Чем ближе ритуал, тем больше мне кажется, что Альбус на самом деле все понимает и контролирует, тем больше мне хочется сдаться. Когда я увлекался алхимией и еще не запрещал себе думать на эту тему, прочитал в одной книжке про отделение руды на начальном этапе трансмутации. Автор писал: «Взвесь, коей надлежит стать благородной, поднимется вверх, а камень останется в состоянии камня». Мне сейчас очень, очень хочется остаться в состоянии камня.

Дежурство уже закончилось, надо бы идти спать, но я все еще никак не заставлю себя оторваться от Хогвартса. Что там, в комнатах? Опять холод, опять промозглость. Домовики исправно разводят огонь, но плесень разводится быстрее, чем ее успевают уничтожать. Нарочно выбираю долгий путь, и иду медленно. Любителей пошнырять по школе после отбоя сегодня не наблюдается. Думаю, не только близость экзаменов действует, но история с Ротенбергом сыграла свою роль. Альбус, конечно, уладил все по-своему с родителями обоих – и Ротенберга, и Макмиллана, и, видимо, запретил распространяться о случившемся и Брокльхерст. Но каждый из деканов, включая меня, вчера особо предупредил учеников о недопустимости стычек в коридорах, классах и где бы то ни было, а также о нахождении вне факультетских помещений после отбоя. На фоне дементоров вокруг школы все это сущая ерунда, однако на несколько дней можно ожидать затишья. На следующей неделе, конечно, все уже забудется. Полагаю, что в каком-то смысле Альбус замалчиванием сделал даже хуже – теперь каждый будет выдумывать подробности кто во что горазд.

Я стараюсь об этом не думать. Сделать я здесь вряд ли могу больше, чем Альбус, а если уж брать корректность его поступков… при мысли о Ротенберге передо мной возникает не лицо, а руки, аккуратность движений при нарезке ингредиентов. Такую редко у кого встретишь. Было ли это вечным состоянием сжатой пружины, которой хватило одного неправильного нажатия, чтобы выплеснуться тьмой на всех и вся? В любом случае, хорошо, что его больше нет в школе. И почему того же Альбус не мог сделать с Блэком? К тому же это был пятый курс, Блэк вполне мог сдать СОВ и убираться отсюда к чертовой матери.

Однажды, лет десять назад, на Хэллоуин я напился и осмелился высказать это ему, за что получил вполне предсказуемое: «Разве Сириус Блэк был единственным, кому я давал второй шанс?» Все правильно, все справедливо. Альбус не прорицатель, он не мог предвидеть, что Блэк окажется предателем и выдаст Лили, а мне нужно заткнуться, потому что за свой шанс я, конечно же, благодарен. Не за жизнь – за возможность охранять Поттера и отомстить.

И, конечно, в первую очередь, это моя вина, не ляпнул бы я про пророчество, ничего бы тогда не случилось – и ведь знал же, что Лили беременна, просто настолько был ослеплен в тот момент жаждой славы, что не сложил банальнейше два и два. И это-то гнетет больше всего, что в тот момент ни о ком, кроме себя, не думал. И убил-то потом по большому счету не только их – себя. Ромулу думает, что я живой, но где-то в глубине души я давно мертвый. И ни Альбусу, ни кому другому не под силу это оживить.

И все же, если бы Альбус тогда… Блэк-Блэк-Блэк… Почему сегодня? Я так долго не думал о нем, и вот он меня словно преследует повсюду. Точно – преследует. Понимаю это, когда открываю заброшенный класс, зажигаю канделябры и, усевшись за учительский стол, лезу в карман за книгой. И тут вспоминаю, что в 74-м это был класс защиты, и именно здесь мы отбывали отработку с Блэком в том месяце, когда пришел новый учитель, Магнус Уолтер. Блэк расчищал класс с одной стороны, я с другой, Уолтер, тщедушный очкарик с писклявым голосом и вороньим гнездом на голове, сидел на помосте и, не обращая на нас внимания, читал, а палочки наши лежали в его кармане, так что рассчитаться с Блэком за причину, по которой мы сюда попали, не было никакой возможности. Потом это чучело заставило нас пожать друг другу руки, и мы с Блэком синхронно вытерли их о мантии, брезгливо поджимая губы. «Вы, мистер Снейп, не должны обижаться и считать, что вы наказаны несправедливо. Вы и вправду лишь отвечали на нападение мистера Блэка, однако вы тем самым нарушили запрет на дуэли», - пафосно изрек после этого Уолтер, и Блэк, стоявший за его спиной, довольно осклабился, показывая мне жест победы.

Взгляд падает на заложенный камнем камин. Тогда мы уже собирались вон из класса, как вдруг в разожженном камине раздался шум и нам под ноги выкатился мохнатый комок с заостренными ушами и большими острыми зубами. Это был нелетаюший родственник пикси – имп, и я его видел впервые в жизни. Шерсть у него тлела по всему телу, и он верещал так громко, что закладывало уши. Уолтер обездвижил его и, сунув в руки Блэку, сказал, чтобы тот отнес его к преподавателю по уходу за животными. Не мне, не нам обоим – Блэку. Именно это и уязвило больше всего – сколько ни рассуждают бывшие гриффиндорцы о равноправии, предпочтение все равно отдают Гриффиндору. Имп потом стал блэковским фамильяром, и какое-то время ездил на его плече или в сумке и, конечно же, чуть что норовил перескочить на меня, ущипнуть за ухо, выдрать прядь волос или даже клок из мантии. Один раз он помочился на меня, и вся поттеровская компашка потешалась во всю мощь присущего каждому из них интеллекта. Еще раза три, пока Слагхорн отворачивался, имп начинал скакать передо мной на зельеварении и кидаться ингредиентами в мой котел, а потом мгновенно исчезал, молча строя гнусные рожи. Слагхорн в конце такого урока сочувственно говорил: «Я вас не узнаю, Северус, вы испортили самое простое зелье», и все это сочувствие было насквозь пропитано торжеством.

Продолжалась эта эпопея с импом недели три, и я уже перечитал все книги о них, выучил все возможные заклинания против них и как раз варил отталкивающие составы, которыми собирался пропитывать волосы и мантию, как вдруг, наскакавшись в теплицах, имп чуть не угодил в рот гигантской мухоловке, а Лили, отчаявшись усовестить Блэка в жестоком обращении с беззащитным существом, с моей подачи пожаловалась директору, и тот извлек на свет божий декрет 1400-какого-то года, согласно которому в школе было официально запрещено иметь каких-либо других фамильяров, кроме сов, жаб, кошек и крыс. После этого имп с плеча Блэка исчез, и в последний раз я его видел, когда мы после пятого курса отправлялись домой, - на перроне.

Блэк. Иногда мне снилось, как я убиваю его. Я начинал делать это медленно, например, жарил его на раскаленной решетке на медленном огне или заставлял выпить какой-нибудь особенно болезненный яд, и каждый раз говорил себе, что у меня хватит сил завершить это, и каждый раз не выдерживал уже через несколько минут и убивал его. И тут еще Альбус или Лили говорили что-нибудь под руку, вроде того, что я поступил правильно, а мне хотелось на них наорать за то, что они ничего не понимают.

К черту Блэка! Вначале порываюсь перейти из этого кабинета в другой, но потом решаю, что это будет похоже на то, что он опять взял верх. Заставляю себя сосредоточиться, и через две минуты уже забываю обо всем, кроме книги. Магия фантомов как система мне незнакома, а оказывается, к ней относятся и Патронус, и вуду, и многие магические существа были созданы волшебниками древности именно на основе фантомной магии. Даже некоторые духи – это в первую очередь фантомы, и если знать фантомную магию, то можно изобретать свои заклинания буквально на ходу.

И кстати, портреты – волшебные портреты тоже относятся к фантомной магии. Переворачиваю вторую страницу раздела, посвященного портретам, и – чуть не подскакиваю. «Следует отличать отпечаток личности от души, заключенной в портрет или скульптуру. Заклинание, которое прерывало бы столь жалкое существование, неизвестно».

Выбегаю из кабинета, забыв загасить свечи, потом на середине коридора вспоминаю и все же возвращаюсь. Напоминаю себе, что Маршан велел не бегать. Не то чтобы я исполнял его предписания, но в любом случае, спешить сейчас некогда, никто от того, приду я раньше или позже, не умрет. Точнее, тот, к кому я спешу, умер давно.

В комнатах Минервы тихо и как-то безжизненно. Вместо воды в графине на столе на дне желтый сухой осадок, портьеры, закрывающие вход в спальню, обвисли унылой тряпкой, а некогда грозные дракончики вместо бодрых струек пламени выдыхают жалкий дымок.

Роберт болен, - говорит преподобный МакГонагалл, пока я обвожу взглядом кабинет.

Я сажусь на край стола рядом с аркой.

В этом вашем Мунго говорят, что сделали все, что в их силах. Так ведь всегда говорят, когда ничего не могут сделать, правда? Роберт, мой мальчик… А ведь ему нет и шестидесяти.

Все это, конечно, печально, но меня интересует другое.

Как получилось, что вашу душу заключили в портрет?

После моего вопроса он замолкает минут на пять, и мне уже кажется, что он ничего не ответит и что я зря пришел, когда вдруг раздается еле слышное бормотание:

Только не напоминайте ей об этом, пожалуйста. Она ведь и сама не знает, как так вышло. Она, бедняжка, так переживала, что я умираю, так хотела, чтобы я не уходил…

Спонтанная магия, вот оно что! Как Минерва с этим живет, интересно?