Datura Fastuosa

Когда почтенная дама закончила свой суровый выговор, заключив его холодной, почти презрительной фразой: «Впрочем, идите куда хотите и делайте что хотите!» — в Евгении с новой силой вспыхнула мысль, что в свои мужские лета он все еще остается ребенком. «Жалкий школяр, неужто тебе никогда не избавиться от розги?» — нашептывал ему его внутренний голос. Евгений, не помня себя, выскочил из дому и помчался к кофейне.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сад графа Анхельо Мора. Восторг Евгения и страдания Гретхен. Опасное знакомство

Дух, обуреваемый глубочайшим внутренним недовольством и раздираемый противоречивыми чувствами, обычно замыкается в себе; поэтому, когда Евгений уже стоял у порога кофейни, он, вместо того чтобы войти в нее, вдруг решительно поворотил назад и зашагал прочь, словно неосознанно стремясь вырваться на волю.

Вскоре он достиг широких решетчатых ворот незнакомого загородного сада, откуда на него хлынули поистине бальзамические ароматы. Евгений заглянул сквозь решетку и замер от изумления.

Казалось, могущественное волшебство перенесло сюда все редкостные деревья и кустарники из далеких разнообразных климатических зон, и все они произрастали здесь и цвели в невиданном разнообразии красок и форм, словно пустили ростки в родной, привычной почве. Вдоль широких дорожек, пересекавших волшебный сад, также росли чужеземные растения, которые Евгений знал лишь по названиям и по картинкам. Те цветы, которые он так заботливо выхаживал в своей оранжерее, росли здесь на воле в таком изобилии и пышности, которых он даже не мог себе вообразить. Через главную аллею, идущую от ворот, взгляд Евгения проник до широкой круглой площадки, посреди которой был устроен мраморный фонтан с фигурой Тритона, устремляющего вверх хрустальные водяные струи. По дорожкам важно прогуливались серебряные павлины, а в закатных лучах солнца купались золотые фазаны. Неподалеку от ворот росла необыкновенная роскошная Datura Fastuosa (дурман великолепный), с огромными, пышными, благоухающими цветами в форме воронки. Евгений со стыдом вспомнил о жалком подобии этого роскошества, произрастающем в их саду. Это было любимое растение профессорши, и, начисто позабыв о своей обиде, юноша подумал: «Ах, если бы моя добрая матушка могла заиметь такой экземпляр Datura Fastuosa». Тут, словно принесенные на крыльях вечерних зефиров, из далеких кустов поплыли звучные аккорды незнакомого инструмента, и вслед за тем к небесам взмыли чарующие, божественные звуки женского голоса. Это была одна из тех мелодий, какую способен извлечь из своей груди лишь любовный восторг дочери юга, — испанский романс, исполняемый скрытой от глаз чудесной певицей.

Сладкая, невыразимая боль, страстное томление, жаркое желание охватили юношу; он был опьянен этими чувствами, они открыли ему путь в незнакомую волшебную страну мечтаний и предчувствий. Он опустился на колени и крепко прижал голову к решетке.

Шаги, приближавшиеся к воротам, спугнули его; он поспешил уйти, чтобы чужие не увидели его в столь взволнованном состоянии.

Несмотря на опустившиеся сумерки, он застал Гретхен в саду, прилежно занятую уходом за растениями.

Не поднимая глаз, девочка произнесла тихим, робким голоском:

— Добрый вечер, господин Евгений!

— Что с тобой? — воскликнул Евгений, заметив необычную подавленность девочки. — Что с тобой, милая Гретхен? Взгляни на меня!

Гретхен посмотрела на него, но в тот же миг из глаз ее полились прозрачные, чистые слезы.

— Что с тобой, милая Гретхен? — повторил Евгений, взяв в свои ладони руку девочки. Казалось, внезапная боль пронзила все ее существо, она вся задрожала, грудь бурно вздымалась и опускалась, плач перешел в громкие рыдания.

Удивительное чувство, куда более сильное, чем сострадание, охватило юношу.

— Ради всего святого! — заговорил он встревоженным, полным участия тоном. — Ради всего святого, что с тобой, милая Гретхен? Ты, верно, больна, очень больна! Подойди ко мне, сядь, прошу тебя, доверься мне!

Говоря так, Евгений подвел девочку к садовой скамье, посадил ее рядом с собой и все повторял, тихонько сжимая ей руку:

— Поведай мне все, моя милая Гретхен!

Подобно розовому мерцанию пробудившегося утра, сквозь слезы девочки пробилась милая робкая улыбка. Гретхен глубоко вздохнула, боль, казалось, отступила, и душа исполнилась неизреченной радости и сладкой печали.

— Дело в том, — тихонько прошептала она, все еще не поднимая глаз, — дело в том, что просто я такая глупенькая и наивная, и все это, наверное, только моя фантазия! Одна лишь фантазия! И, однако же, — воскликнула она, и слезы вновь закапали из ее глаз, — все это так… все это так!

— Возьми себя в руки, милая Гретхен! — произнес озадаченный Евгений. — Доверься мне, дитя, расскажи, что у тебя за неприятности, что тебя так расстроило.

Прошло немало времени, прежде чем Гретхен смогла заговорить. Она рассказала Евгению, что в его отсутствие в их сад через калитку, которую они позабыли запереть на засов, внезапно вошел незнакомец и стал настойчиво спрашивать Евгения. Был он какой-то странный и особенный с виду, а на девочку поглядел такими пронзительными и горящими глазами, что у нее по телу вмиг побежали мурашки и она не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Употребляя самые причудливые слова, которые она едва понимала, так как незнакомец плохо говорил по-немецки, он стал задавать ей вопросы о том о сем, а под конец спросил… — тут Гретхен внезапно замолчала, и ее щеки запылали, как огненно-красные лилии. Когда Евгений стал настаивать, чтобы она ему непременно все, все рассказала, она поведала, что под конец незнакомец спросил ее, достаточно ли сильно она любит господина Евгения. «Всей душой, — ответила она, — я люблю его всей душой и всем сердцем!» Тогда незнакомец совсем вплотную подошел к ней и вновь окинул ее таким неприятным, отвратительным взглядом, что она невольно опустила глаза. Более того, он осмелился нагло и бесстыдно похлопать ее по щечкам, так что она чуть не умерла от стыда, и при этом сказал: «Ты славная, хорошенькая малышка. Будь умница, будь умница, сильно любить!» — а затем так мерзко засмеялся, что у нее сердце задрожало. В этот момент к окну подошла госпожа профессорша, и незнакомец спросил, не она ли является супругой господина Евгения. Когда профессорша пояснила, что она Евгению не супруга, а мать, гость, скептически усмехаясь, воскликнул: «Гляди-ка, красивая женушка, добрая женушка! Малышка, ты, верно, ревнуешь?» И он снова нагло и злобно засмеялся, такого смеха она еще никогда в жизни не слышала. После этого еще раз внимательно поглядел на госпожу профессоршу и быстро вышел из сада.

— Но во всем этом, — заговорил Евгений, — во всем этом, милая Гретхен, я не вижу ничего, что могло бы тебя так сильно огорчить и встревожить.

— Боже милостивый! — воскликнула Гретхен. — Боже милостивый! Как часто рассказывала мне покойная матушка, что черти бродят по нашей земле в человечьем обличье, сеют плевелы среди пшеницы и заманивают добрых людей в свои губительные сети! Ведь этот незнакомец, господин Евгений, ведь он был сам дьявол, точно, он самый…

Гретхен умолкла. Евгений давно уже смекнул, что незнакомец, так испугавший и расстроивший Гретхен, был не кто иной, как его новый друг — испанец Фермино Вальес, и Евгений очень хорошо понял, что именно хотела сказать ему Гретхен.

Немало этим смущенный, он малодушно спросил, действительно ли с некоторого времени его поведение так сильно изменилось.

И тут душа Гретхен внезапно раскрылась: все, решительно все устремилось наружу. Девочка горько упрекала Евгения, что, находясь дома, он теперь постоянно хмурится, замыкается в себе, скуп на слова, а порой кажется таким серьезным и мрачным, что она даже не осмеливается с ним заговорить. Он давно уже не находит времени преподавать ей по вечерам, а эти занятия были ей так милы, так милы… они были самое лучшее, что она знала в жизни!.. Он давно уже не радуется их прекрасным растениям и цветам, подумать только, вчера он не удостоил ни единым взглядом только что распустившиеся бальзамины, а ведь она сама, сама, без всякой помощи, за ними ухаживала. Вообще он уже больше не тот добрый, не тот хороший… — Слова Гретхен захлебнулись в новом потоке слез.

— Успокойся, дитя мое, это и вправду одна твоя безумная фантазия! — сказал на это Евгений, пристально посмотрел на Гретхен, которая как раз поднялась со скамьи, и вдруг волшебный туман, застилавший его взор, рассеялся, он впервые увидел, что перед ним не дитя, не девочка, а шестнадцатилетняя девушка в расцвете юного очарования. От изумления Евгений не мог вымолвить ни слова. Лишь спустя некоторое время, опомнившись, он тихо произнес:

— Успокойся, моя хорошая, все изменится. — После чего тихонько прокрался из сада, вернулся в дом и, неслышно ступая, поднялся по лестнице.

Хотя страдания Гретхен и ее глубокое отвращение к незнакомцу взволновали Евгения и заставили его сердце усиленно биться, одновременно возросла и его неприязнь к профессорше, ее одну он винил во всем, считая ответственной за слезы и страдания девочки.

Когда Евгений вошел в комнату профессорши, она хотела с ним заговорить, но он прервал ее бурными упреками: она-де вбила в голову девочки несусветную чушь, невежественный бред, она заранее осудила его друга, испанца Фермино Вальеса, которого вовсе не знает и никогда не узнает, ибо масштаб его личности слишком велик для ограниченного мирка старой профессорши.