Datura Fastuosa

— Значит, все зашло уже так далеко! — с горечью и искренним страданием проговорила старая дама, воздев вверх молитвенно сложенные руки и обратив взор к небесам.

— Уж не знаю, — раздраженно ответил ей Евгений, — что вы этим хотите сказать, но со мной, по крайней мере, дело вовсе не зашло так далеко, уж поверьте, я не вожу компанию с чертом!

— Но это так! — вдруг решительно заявила профессорша, возвысив голос. — Это так, Евгений, вы уже угодили в дьявольскую западню! Темная сила уже имеет над вами власть, черт уже тянет к вам свою когтистую лапу, чтобы столкнуть вас в геенну огненную на вечную погибель! Евгений, молю вас, откажитесь от дьявола и его злокозненных дел! Ведь это ваша мать вас молит и заклинает…

— Ужели я обречен, — с горечью перебил ее Евгений, — ужели обречен быть заживо погребенным в этих четырех стенах? Ужели обречен пожертвовать своей молодой, цветущей жизнью? Разве те невинные удовольствия, что предлагает мне свет, являются делами дьявола?

— Нет, — воскликнула профессорша, бессильно поникнув на стуле, — нет, конечно же, нет, но…

Тут в комнату вошла Гретхен и спросила, собираются ли госпожа профессорша и господин Евгений ужинать, все уже давно готово.

Хмурые и притихшие, обуреваемые враждебными мыслями, они сели за стол, не в силах продолжать начатый разговор.

На следующее утро Евгению принесли от Фермино Вальеса записку следующего содержания:

«Вы были вчера у ворот нашего сада. Почему же Вы не зашли? Увы, Вас заметили слишком поздно, чтобы успеть пригласить. Не правда ли, Вы увидели настоящий рай для ботаника? Сегодня вечером Вас будет ждать у тех же ворот Ваш преданный друг Фермино Вальес».

По словам кухарки, записку передал ужасный с виду, совершенно черный человек; вероятно, то был мавр, находящийся в услужении у графа.

Сердце Евгения радостно встрепенулось при мысли, что ему вскоре предстоит войти в райский сад, полный изумительных чудес. Он снова услышал небесные звуки, плывущие из-за кустов, и грудь его вновь задрожала от пылкого желания. Душа Евгения приободрилась, дурное настроение мгновенно покинуло его.

За завтраком он рассказал, где он накануне был и как чудесно изменился сад банкира Овердина, тот, что расположен сразу же за городскими воротами; сейчас им владеет граф Анхельо Мора, и этот сад превратился поистине в несравненный волшебный ботанический эдем. Сегодня вечером его любезно пригласил прийти туда его друг Фермино Вальес, и он увидит собственными глазами все то, что знал лишь по учебным пособиям и картинкам. Евгений пространно описывал чудесные, доставленные из далеких тропических зон деревья и кустарники, называл их по именам, выразил глубокое удивление, узнав, что они могут расти в открытой почве, лишенные привычных климатических условий. Он дошел в своем описании до цветов и трав, уверяя, что все в этом саду необычайно и явно привезено с далекой чужбины, например, ему ни разу в жизни не попадалась Datura Fastuosa, подобная той, что растет в саду графа. Граф, должно быть, владеет какими-то таинственными волшебными секретами, иначе просто нельзя понять, как можно было осуществить такое за столь короткий срок, ведь граф поселился здесь совсем недавно. Затем Евгений заговорил о чарующих небесных звуках женского голоса, доносившихся откуда-то из-за кустов, и закончил описанием необыкновенного блаженства, которое при этом испытал.

Пребывая в радостном волнении, Евгений не замечал, что на протяжении всей трапезы говорил он один, а профессорша и Гретхен, погруженные в свои мысли, угрюмо молчали.

Когда завтрак окончился, профессорша, выйдя из-за стола, проговорила спокойным и рассудительным тоном:

— Евгений, вы пребываете в весьма возбужденном и опасном состоянии! Сад, который вы описываете с таким пылом и чудеса коего приписываете исключительно магическим секретам неизвестного графа, существует в этом виде уже много лет, и его редкостное великолепие, с этим я должна согласиться, является заслугой одного умелого чужеземного садовника, состоявшего на службе у банкира Овердина. Я неоднократно бывала в том саду с моим дорогим Хельмсом, но он считал, что все там уж слишком искусственно, и от принуждения, которому подвергается природа, вынужденная терпеть столь несвойственное ей фантастическое соединение противоположностей, у него щемило сердце.

Евгений весь день считал минуты; наконец солнце опустилось к горизонту, и он смог отправиться в дорогу.

— Врата погибели открыты! Ее служитель стоит наготове, чтобы принять жертву! — выкрикнула ему вслед профессорша, вне себя от горя и гнева; Евгений заверил ее, что надеется возвратиться с места погибели живым и невредимым.

— Но человек, который принес записку, выглядел таким черным, таким отвратительным, — заметила Гретхен.

— Так что это мог быть, — улыбаясь, продолжил за нее Евгений, — только сам Люцифер или, по крайней мере, его камердинер, не так ли? О Гретхен, Гретхен! Когда наконец ты преодолеешь свой детский страх перед трубочистом?

Гретхен сильно покраснела и опустила глаза, а Евгений, не мешкая, удалился.

Евгений долго не мог прийти в себя, громко выражая свое восхищение неисчерпаемым ботаническим богатством и великолепием, открывшимся ему в саду графа Анхельо Мора.

— Не правда ли, Евгений, — сказал наконец Фермино Вальес. — Не правда ли, на свете есть еще много сокровищ, которые тебе неизвестны? И здесь все выглядит несколько иначе, чем в саду твоего профессора?

Надобно заметить, что друзья давно уже закрепили свой союз братским обращением на «ты».

— Даже не говори, — ответил Евгений, — даже не поминай это убогое, пустынное место, где я, подобно чахлому ростку, вынужден влачить свое жалкое, безрадостное существование! Но здешнее великолепие… эти растения… эти цветы… Остаться здесь, жить здесь…

Фермино выразил мнение, что, ежели Евгений пожелает поближе сойтись с графом Анхельо Мора, чему он сам (Фермино) готов споспешествовать, мечты юноши могли бы вскоре осуществиться, — конечно, при условии, что он сможет расстаться со своей профессоршей, хотя бы на то время, пока граф живет здесь.

— Однако, — продолжил Фермино насмешливым тоном, — это, видимо, невозможно. Разве в силах такой молодой супруг, как ты, не пылать от любви и хотя бы на миг решиться прервать свое неземное блаженство? Я видел вчера твою женушку. Она и вправду, несмотря на свои почтенные лета, очень зоркая проворная бабенка. Просто удивительно, как долго в сердцах некоторых женщин не гаснет факел Амура. Ответь мне только, Евгений, каково тебе в объятиях твоей Сары, твоей Нинон? Ты ведь знаешь, у нас, у испанцев, немыслимое воображение, так что, когда я думаю о твоем супружеском счастье, я и сам пылаю. Ты ведь не ревнив?..

Острая, убийственная стрела насмешки вонзилась в грудь юноши. Он вспомнил о предостережениях Севера, почувствовал, что, если примется сейчас объяснять истинный характер своих отношений с профессоршей, это только раззадорит испанца и его злобная ирония станет еще язвительнее. И Евгений вновь осознал как нельзя яснее, что фальшивая, обманчивая иллюзия сбила с толку его, неопытного юношу, и испортила ему жизнь. Он молчал, но жаркая краска стыда выдала испанцу, как сильно подействовали на Евгения сказанные им слова.

— Здесь красиво, — продолжал Фермино Вальес, не дожидаясь ответа гостя, — здесь очень красиво, просто великолепно, это так, но не следует называть и твой сад пустым и безрадостным. Вчера именно в твоем саду я обнаружил нечто, что, поверь мне, превосходит все цветы и растения на земном шаре. Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю: о той девчушке ангельского вида, что живет в твоем доме. Сколько малышке лет?

— Шестнадцать, должно быть, — пробормотал ошеломленный Евгений.

— Шестнадцать! — повторил Фермино. — Шестнадцать лет — наилучший возраст для здешних мест! В самом деле, как только я увидел девчушку, мне многое стало ясно, милый Евгений! Ваш маленький домашний очаг — настоящая идиллия, все так мирно и дружно, и добрая старушка, верно, довольна, что у ее муженька хорошее настроение, не так ли? Ответь, Евгений, неужто девчушка еще невинна?