Дайте собакам мяса

Не стали всемирно известными диссидентами и Леонид Петровский с Григорием Подъяпольским. Первый был историком, выпускником того самого историко-архивного института, который вызывал у меня всё больше и больше подозрений относительно того, чему учат студентов в его аудиториях. Петровский даже недолго поработал в Центральном музее Ленина, но спалился на поддержке одиозной книжки некоего Некрича, который, кажется, первым из историков начал доказывать, что Красная армия отступала до Москвы только из-за Сталина. В общем, ещё один антисталинист, который по собственным соображениям примкнул к диссидентам.

Подъяпольский был геофизиком, много лет работал в институте физики Земли АН СССР, защитил кандидатскую, но в конце шестидесятых связался с диссидентами и пошел по наклонной. До докторской диссертации его не допустили, из института уволили, и сейчас он зарабатывал тем, что готовил абитуриентов по математике. В отличие от Петровского, Подъяпольский был очевидным кандидатом на то, чтобы оказаться в соседней с Якиром камере — его подпись стояла сразу на нескольких обращениях, в том числе и направленных сразу в ООН или в западные газеты, и он очень хотел что-то скрыть. Но Трофимов, который его допрашивал, глубоко не копал, удовлетворившись ещё одной ссылкой на Якира. [2]

Ну а четвертой была Ирина Якир — дочь Якира, жена барда Юлия Кима и очень нервная девушка двадцати четырех лет, которая полностью находилась под влиянием отца и его товарищей по борьбе. Никакой ценности для следствия она не представляла, хотя очень старалась показать свою самостоятельность. Например, заявила, что решила подписать то письмо сама, когда увидела его на столе у отца — а тот, соответственно, ей ничего не предлагал и не заставлял. Но на уточняющий вопрос — сколько подписей на тот момент уже было под письмом, и почему она решила, что его обязательно надо подписывать, слегка поплыла и сдала всё того же Якобсона, добавив к нему Красина.

В целом тройка инициаторов была сформирована, и работа моей группы становилась более целенаправленной, причем значительно быстрее, чем в той истории, которую я смутно помнил. Кажется, по делу Якира коллегам пришлось допрашивать сколько-то сотен человек. Это был такой реверанс новым методам расследования — думаю, при том же Сталине хватило бы слов самого Якира, которые тот смог бы выдавить после пары ударов по почкам. Но сейчас от нас ждали хотя бы видимости соблюдения социалистической законности, поэтому приходилось идти долгим путем. [3]

Я подтянул к себе телефон, сделал два звонка, а потом вызвал дежурную машину и попросил отвезти меня в Перово.

* * *

В квартире Марка Морозова всё было по-прежнему. Всё та же бедность, прикрытая чистотой, запахи больничной палаты из комнаты и какой-то еды с кухни. Правда, место древнего холодильника «ЗиЛ» заняла вполне модерновая «Свияга», да колченогий столик пропал, его поменяли на новый, и он даже не шатался. Всё остальное было в наличии — даже трогательная композиция с искусственными цветами. Ну и тяжелые табуретки, на которые мы с Морозовым снова сели.

Мой взгляд на новый холодильник он заметил.

— На работе профсоюз разыгрывал зимой открытки, мне повезло, — сказал он. — За неё предлагали пятьдесят рублей… но я подумал, что это знак. Целую зарплату отдал, но Вика довольна. Мы потом и стол поменяли, старый совсем… но вам это, наверное, не интересно?

Я чуть улыбнулся.

— Я могу только порадоваться за вас, Марк Аронович, — честно сказал я. — Это ваша жизнь, вам её жить, вам, вашей жене и вашей дочери. Как здоровье тещи?

— Плохо… — он чуть потупился. — Постоянно приходится «скорую» вызывать. Я даже боюсь…

Последнюю фразу он сказал совсем тихо.

— Все мы под Богом ходим, — так же тихо произнес я.

— Вы ко мне по делу или так, посмотреть, прислушался ли я к вашим… советам? — осторожно спросил Морозов.

— Сложно сказать, — я чуть пожал плечами. — Вы, наверное, знаете, что недавно был арестован Петр Ионович Якир. Мера по большей части вынужденная и, на мой взгляд, запоздалая…

— Запоздалая? — вскинулся он.

— Да, именно так, — подтвердил я. — Петр Ионович слишком заигрался в антисоветизм, и то, что на него не обращали внимания… это такой сленг, означающий серьезную разработку… его, пожалуй, подстегивало и дальше идти по неправильному пути. Возможно, если бы этот арест состоялся бы в 1968 году, многое пошло бы иначе.

— И почему же?..

— Можете верить, можете не верить — не хотели портить ему жизнь, — безразлично ответил я. — И многим другим тоже — не хотели. Несмотря на некоторые заблуждения, у той организации, в которой я работаю, нет цели посадить как можно больше советских граждан за решетку. Но при одном условии — они не должны преступать закон. Петру Ионовичу говорили об этом прямо. Я сам говорил… я был у него, как тогда у вас, пытался показать, что он идет в неправильном направлении. Но мои слова пропали втуне.

На самом деле я, разумеется, не знал, из каких соображений Якир-младший оставался на свободе после всех своих выходок. Возможно, где-то в верхах — как бы не на уровне Политбюро — действительно не хотели портить ему жизнь, считали, что и так у него в долгу. Был и другой вариант — ещё в будущем я где-то читал, что этот Якир был агентом КГБ и на него, как на живца, ловили советских диссидентов. Правда, я не слышал ничего о том, что кого-то таким образом поймали, но в целом визит какого-нибудь провинциального антисоветчика в московскую квартиру на «Автозаводской» мог привлечь к этому неосторожному человеку определенное внимание — как случилось с сумским недодиссидентом Солдатенко. Но версия про агента была слишком горячей для неокрепшего мозга Морозова, поэтому я выдал ту, что была и мне по душе.

— Петр Ионович очень хороший человек, — Морозов чуть насупился. — Интересный, начитанный, добрый, щедрый, с ним легко находить общий язык…

— Разве с этим кто-то спорит? — удивился я. — Я ним беседовал пару раз и впечатления у меня те же самые. Разве что щедрости я от него не увидел, но это, наверное, связано с моей работой, так что я не в претензии. Так вот… возвращаясь к нашим баранам. Сразу скажу — у меня нет в планах как-то привлекать вас к нашему следствию. Но кое-что я должен знать. Петр Ионович предлагал вам подписать какие-то заявления, открытые письма или воззвания?

Морозов ненадолго задумался.

— Н-нет, — чуть сбился он. — Мы с ним редко говорили об этих делах… я у него и был-то надолго несколько раз всего. Чаще на бегу виделись — зашел, поздоровался, взял материалы и ушел. Об этом, как вы понимаете, другие договаривались, не я.

— Да, понимаю… Что ж… тогда всё упрощается. Только один вопрос напоследок.

— Да? — он вскинул голову.

— А кто вам предлагал что-нибудь подписать из вышеперечисленного? Анатолий Якобсон?