Дайте собакам мяса

— Здравствуй, Владимир, — сказал я, поскольку он молчал. — Какими судьбами?

— Поговорим? — коротко бросил он.

Я пожал плечами.

— Можно и поговорить. Здесь — или?..

— Я на машине, поедем?

— Что ж… шофёр, тогда вези меня… — я чуть улыбнулся. — Не в «Таганку» же? [2]

— Нет, — он коротко мотнул головой и вдруг тоже улыбнулся: — Поближе.

* * *

Высоцкий отвез меня в ресторан в гостинице «Интурист» — намоленное место среди всякой фарцы, спекулянтов и тех, кто хотел хоть немного причаститься к западной культуре. Наши из Комитета тоже тут бывали — но это были сотрудники Второго главного управления, причем из центрального аппарата; московские, например, сюда если и захаживали, то чрезвычайно редко. Но Высоцкого администратор знал, пустил без вопросов, а на меня покосился подозрительно — но десятку принять не забыл.

— Мы тут недавно кино снимали, — с плохо скрытой гордостью сказал Высоцкий, когда мы устроились за столиком. — Вот, запомнили, приглашали заезжать, но как-то повода не было.

— А что снимали? — спросил я, хотя точно знал, что именно.

Впрочем, элементарную вежливость никто не отменял.

— «Четвёртый» Столпера, у меня там главная роль, — объяснил он. — А тут решили делать заграничный аэропорт, интерьеры подходящие, да и не заметит никто разницы. У нас же ни в «Интуристе», ни в заграничных аэропортах никто не бывал. [3]

Он коротко хохотнул и отвлекся на подошедшую официантку. Заказывал он много и долго, а вот от выпивки отказался — попросил минеральной воды и сок.

Я тоже взял меню, восхитился ценам — они были раза в три выше, чем в пафосной «Праге», — и заказал котлету, которая называлась как-то вычурно, и пиво — в меню числилось штук шесть марок, но по факту в наличии оказалось только темное «Столичное».

— Пить не будешь? — спросил я, когда официантка отошла.

— Нельзя, — Высоцкий покачал головой. — Зашился недавно… съемки опять же, и Марина тут, в Москве, приглядывает. Да и за рулем… хотя это неважно. А ты чего по пиву?

— Мне тоже нельзя, — я снова улыбнулся. — Служба. Пиво можно, а что крепче — уже с осторожностью.

Я подозревал, что меня никто не уволит, даже если я заявлюсь в управление на самых серьезных бровях и в невменяемом состоянии, благоухая на всю Дзержинского запахом употребленной водки. Здесь к пьянству относились строго, но считали чем-то вроде болезни, с которой сложно справиться, а пьяных вообще почитали за блаженных, с которыми надо нянчиться и всячески обихаживать. Наглядный пример такого отношения сидел прямо передо мной.

Но службой можно было объяснить всякие странности, так что моя ссылка на место работы никаких дополнительных вопросов не вызвала.

— То есть ты даже тут на службе? — как-то хитро посмотрел на меня Высоцкий.

— Всегда, — вспомнил я известную в будущем детскую книжку.

Правда, в этом времени в первую очередь должны были узнавать ответ на вопрос про «политическое кредо» из романа Ильфа и Петрова. Но Высоцкий то ли не признал цитату, то ли решил не продолжать эту пикировку. [4]

— Я хочу поговорить о Татьяне, — сказал он.

Я внимательно посмотрел на него и чуть кивнул.

— Я не против. Только ты действительно хочешь говорить о Татьяне без Татьяны?

* * *

Высоцкий вдруг прижал руку к груди и почти крикнул — хотя и понизил голос, хотя прозвучало всё равно громко:

— Я её ценю больше всего в жизни — больше семьи, жены, денег! Больше театра и больше друзей!

Прозвучало это, на мой взгляд, слишком пафосно и даже лживо. Мне пришлось напомнить себе, что я имею дело с актером, который как раз на таких откровениях собаку съел — Высоцкий чуть ли не каждый вечер выходил на сцену, чтобы что-то прокричать в зал. Не монолог «Гамлета», так откровения Галилея или душевные муки Хлопуши. В кино он был ещё сдержан, хотя и там иногда прорывалось — «вор должен сидеть в тюрьме!».

— Владимир, будь честен хотя бы с самим собой, — тихо сказал я. — Татьяна нужна тебе, как очень удобная любовница. Знаешь, эдакий социальный пакет, который полагается актеру — зарплата, премии за участие в спектакле, путевки от профсоюза, девушка под боком, которая всегда согласна…

— Ты не прав! — прорычал он. — Я правду сказал — я очень ценю её…

— Но не готов отпустить?

— Я же тебе говорил… говорил, чтобы ты не вздумал в неё влюбляться? Ведь говорил? Ведь только я…

— Ты сразу после этого уехал на такси с девушкой, про которую вообще ничего не знал, только имя, — напомнил я. — А мы с Татьяной поехали ко мне. Вот и всё. Влюбляться… это просто слова, Владимир. О любви тогда речи и не шло. С её стороны, наверное, то была попытка вырваться на свободу. С моей… с моей — неважно. Она же действительно красивая. Так и получилось. И никто из нас никого не пытался выдержать или ещё что-то, что обычно делаешь ты.

— Что я делаю? — набычился он.

— Превозмогаешь, Владимир, просто превозмогаешь. Забываешь, что ты не всегда на сцене, что тебе не обязательно постоянно играть. Вот это превозмогание не все могут выдержать. «Две машины, связанные тросом». Пафос — и ничего более. Татьяна тоже актриса, она тоже умеет играть не только на сцене. Но в какой-то момент… Вернее, во вполне определенный момент… Ты знаешь, что во время беременности организм женщины получает такой заряд гормонов, что перестраивается напрочь и необратимо? Вот её организм и перестроился. Она же предлагала тебе остаться друзьями, предлагала же?

— Да зачем мне её дружба? Я другого…

К нам подошла официантка с первыми блюдами, и он вынужденно прервался. Я же воспользовался этим, чтобы просто понаблюдать — эта девушка была приятной наружности, и Высоцкий, фигурально выражаясь, распустил хвост. Многословно благодарил, что-то уточнял, о чем-то спрашивал. Официантка его узнала — и тоже поплыла, но в пределах разумного. Впрочем, если бы он предложил ей встретиться после смены, то отказа не получил. Он производил определенное действие на нестойких морально людей, его можно было, наверное, даже использовать для выявления таких внушаемых личностей, например, во властных коридорах. Мне даже название на ум пришло — «Тест на Высоцкого», — и я чуть улыбнулся.