Дайте собакам мяса
Шрифт:
[1] В воспоминаниях диссидентов не раз и не два упоминается, что следователи КГБ грозили им переквалификацией их дел на 64 статью УК РСФСР (то есть «Измена родине»), что подразумевало в самом тяжелом изводе как раз высшую меру социальной защиты. Ни одного приговора по этой статье не было — только антисоветская 70-я или 190–1 («Распространение заведомо ложных измышлений», исключена из кодекса в 1989-м), которых диссиденты не боялись. А вот 64-ю они опасались прямо всерьез — Красин с Якиром «поплыли» как раз из-за угрозы переквалификации.
Глава 12
«Когда перестанет звонить»
В моем будущем дела против «диссидентов» — или тех, кто тогда
В СССР ситуация с адвокатурой была гораздо проще. Сами адвокаты имелись, но обычно они привлекались только во время суда. Им давалось какое-то время на ознакомление с материалами дела, они могли делать замечания и требовать дополнительных проверок, а следователи частенько шли им навстречу — не по доброте душевной, конечно, а потому что это позволяло уменьшить количество придирок уже во время судебных заседаний. В целом это было некая форма симбиоза — следователи делали своё дело, адвокаты — своё, подсудимые, как правило, всё равно уезжали в места не столь отдаленные, но с соблюдением их прав всё было хорошо. Во всяком случае, никто не жаловался.
«Мой» Орехов к следствию относился поскольку-постольку, не вникая в частности, но даже он помнил постановление двухлетней давности, когда по некоторым делам участие адвоката стало обязательным уже на этапе следствия. Впрочем, наших, диссидентских дел это касалось лишь умозрительно — статьи 70 и 190–1 считали «легкими», и адвокат в них мог появиться только по воле прокурора, который, разумеется, был на стороне следствия. Вот если бы полковник Денисов разрешил разработку Якира по 64-й статье, то увернуться от участия адвокатов мы могли только с помощью различных ухищрений. [1]
Петр Якир пересидел без обвинения почти три срока. Задержали его 24 июня, через три дня оформили арест без предъявления обвинения, который потом несколько раз продлевали — без особых проблем, потому что все понимали ситуацию. Но теперь тянуть было уже некуда. Следственная группа сформирована и утверждена всеми возможными инстанциями, само следствие, соответственно, идет полным ходом — во всяком случае, именно так это выглядело на бумаге, — следователи, оперативники и прокуроры бегают в мыле и добывают сведения… В общем, в среду, на следующий день после познавательной беседы с Денисовым, мы общими усилиями сформулировали обвинение и даже сумели его со всеми согласовать.
Там не было ничего особенного. В копилку пошли все письма, которые Якир подписывал за последние годы — заодно ему вменялось и их авторство; он объявлялся виновным в составлении, хранении и размножении всяких листовок и той самой «Хроники текущих событий»; хранение и распространение различных антисоветских материалов и книг, изданных на западе. Ещё было общение с иностранными журналистами и вообще с иностранцами, передача им различных материалов и получение от них денежных средств — этот пункт нуждался в доказательстве, но он относился к семидесятой статье, так что я не особо переживал. Впрочем, иностранный магнитофон — компактный бобинный «Грюндиг» — у него имелся и был конфискован при обыске, а объяснить его появление Якир не мог.
В общем, Якира просто завалили различными эпизодами противоправной деятельности, от которых ему предстояло отбиваться, но меня этот процесс заботил мало. Статья 190–1 фактически уже была доказана, у нас на руках имелось несколько экспертных заключений, а в ближайшем будущем я надеялся добавить к показаниям Татьяны Баевой ещё и свидетельства тех людей, которых мы вызвали на допросы. Всё остальное я считал делом не слишком близкого будущего и время на это выделял по
остаточному принципу. Поэтому я, например, не поехал в Лефортово, чтобы присутствовать при предъявлении Якиру обвинения — всё равно это очень скучно, нудно и предсказуемо. Следователь будет долго, часа четыре, зачитывать составленные нами простыни текстов, Якир ни с чем не согласится, но его согласие ни на что не повлияет. В конце концов он напишет, что отвергает все пункты, но всё равно распишется, что ознакомлен — и после этого будет сидеть в следственном изоляторе уже без необходимости продлевать его арест каждые десять дней. Я надеялся разобраться с ним ещё до конца июля, сбагрить его дело в суд и приняться за Виктора Красина — ну и за остальных, если будет на то воля богов.* * *
На улицу я выходил с некоторой опаской — ещё утром было почти невозможно дышать из-за густого смога, который накрыл Москву вчера. Официальные сообщения предупреждали о необходимости защитных марлевых повязок из-за горящих к востоку от столицы торфяников; кто-то этому предупреждению внял и носил на лице что-то монструзное, сооруженное по воспоминаниям о занятиях на уроках труда. Остальные не заморачивались.
Я же думал о том, что надо как-то уговорить Татьяну уехать хоть куда, но подальше от столицы; был вариант с деревней на Угре, где жила её ещё школьная подруга, они уже созвонились и даже о чем-то договорились. Но пока что Татьяна активно тянула время, поскольку мы договорились в конце недели добраться до ЗАГСа и подать заявление. Всё это мне не нравилось, но и заниматься только будущей женой я возможности не имел, хотя и попросил её родителей повлиять на дочь — впрочем, без особой надежды на успех. Наверное, было бы проще, если бы я смог взять отпуск — но на это мне рассчитывать пока не приходилось. Только в августе, когда и если мы сможем избавиться от Якира.
Я по привычке осмотрел улицу Дзержинского — и сразу увидел красную машину, которая выбивалась из общего ряда отечественных «Волг» и «Москвичей». Это было явно что-то иностранное, пусть и не слишком вычурное — не закругленный, а угловатый кузов, приземистый силуэт. Эта машина стояла чуть в стороне от входа нашу Контору, и вроде бы никакой опасности от неё не исходило. Но вот фигура, что стояла рядом, хозяйски опершись о дверь, и поигрывала ключами, мне была хорошо знакома, хотя я и видел его раза три в общей сложности. И я почему-то был уверен, что Высоцкий приехал сюда по мою душу.
Он действительно встрепенулся, когда увидел меня. Мгновение колебания — и он оторвался от автомобиля и двинулся ко мне, прямо наискосок через проезжую часть, не обратив внимания на сигнал машины, которая вынуждена была резко затормозить перед внезапно появившимся пешеходом.
Я стоял на пороге управления и с любопытством смотрел на Высоцкого.
Я совершенно не боялся его. Если он кинется в драку — что ж, камеры у нас имеются, пусть и не совсем настоящие, но подойдут и всенародно известным актерам. Если будет настаивать на разборках, козырять своими знакомыми — тем придется очень сильно постараться, чтобы отмазать его от возможного нападения на сотрудника правоохранительных органов при исполнении. К тому же я точно знал, что против меня он не вытянет. Прошло уже полгода с момента моего попадания в прошлое; я много занимался, держал хорошую форму, знал возможности доставшегося мне тела и отработал некоторые приемы, которые в этом времени ещё не были широко распространены. В общем, Высоцкий вряд ли сможет нанести мне хоть какой-то ущерб.
Он подошел почти вплотную — и вдруг резко протянул мне руку. Так резко, что поначалу я собирался отбить её в сторону и взять его не болевой прием. И лишь чудовищным напряжением сил мне удалось остаться спокойным и ответить на предложенное рукопожатие. Он пытался меня передавить, но я лишь улыбался, глядя в хорошо знакомое лицо; на виске у него, рядом с ухом, остался мазок телесного грима, и мне вдруг захотелось достать платок и вытереть этот след его работы. Но и от этого я удержался.