Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

Я откинулся обратно на постель и застонал, растирая лицо руками. Дрожь сотрясала тело, дыхание сбивалось. Я несколько раз глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и потянулся к Изабелле. Я ожидал, что она отпрянет от меня, но она наоборот забралась в кольцо моих рук и прижалась к груди. Я обнял ее и крепко прижал к себе, поглаживая ей спину. Она тихо лежала, не осмеливаясь произнести ни слова, даже не спрашивая объяснений. Она была такой понимающей, намного больше, чем я заслужил.

– Мне было восемь, – наконец проговорил я хриплым голосом. Я ощутил, как слезы появились в глазах, а в горле застрял ком, и я пытался с ними бороться. Хотелось просто, черт побери, рассказать ей все, чтобы она знала. – У меня было занятие по музыке, я только достиг седьмого уровня по навыкам. Было поздно, когда я закончил и мама забрала меня домой, но погода была хорошей и она решила прогуляться и посмотреть на звезды. Она чертовски любила природу и никогда не уставала любоваться ее красотой. Мы жили на приличном расстоянии, и она решила сократить путь по дальним аллеям. Подъехала машина, черная машина без окон. Это была гребаная машина ганстеров, это было понятно даже по ее виду. Она увидела ее и все поняла, не знаю только как. Она приказала мне бежать, оставить ее там, но я не хотел. Она заставила меня; она, черт побери, сказала, что если я люблю ее, то должен бежать. Я любил и послушался. – Слезы бежали по щекам, я уже не мог с ними бороться. – Я добрался до конца аллеи, когда она закричала, и я развернулся, и увидел, как мужчина засунул ей в рот пистолет и выстрелил. Кровь запачкала стену позади нее, и она с громким стуком упала на землю. Я начал звать ее, и они обернулись ко мне. Их было двое, и один из них поднял пистолет, а я повернулся и побежал, понимая, что один раз я ее уже ослушался и не хотел это повторять. Раздался второй выстрел, и жгучая боль прожгла мне грудь. Но я не остановился, не обращал внимания на боль, кровь заливала меня. Я все бежал и через пару кварталов спрятался за контейнером для мусора, меня трясло, я плакал по маме, которая лежала мертвой на той гребаной аллее. Вскоре из-за болевого шока и кровотечения я потерял сознание.

Я замолчал и прочистил горло, делая глубокий вдох. – Скорее всего, кто-то проследовал по дорожке крови, которую я оставил, и нашел меня. Следующее, что я помню, была больница, и мой отец, и выражение опустошенности на его лице. Он плакал, я никогда не видел его таким. Он сидел рядом с моей кроватью, и все время повторял «это была моя гребаная ошибка». Я сказал ему, что он не виноват, что виноват я. Я хотел, чтобы ему стало легче, не хотел, чтобы он сломался. Отец был самым сильным человеком из всех, кого я знал, он всегда пугал меня своим темпераментом. И черт, моей вины было больше, чем его. Ведь это я убежал. Я просто оставил ее там умирать, просто отказался от нее. Она нуждалась во мне, а я ее бросил.

Я судорожно вздохнул, даже не пытаясь вытирать слезы или успокоить рыдания. Изабелла не двигалась, и я просто тихонько сжал ее, ощущая ее тело и жизнь в ней. Я не мог потерять ее. Не мог снова пережить это, я уже потерял маму.

Некоторое время она молчала, ее рука нежно гладила мою грудь. Я ценил ее жест, ценил ее прикосновения. Она вздохнула и подняла голову, чтобы посмотреть на меня. Я моргнул несколько раз, ошеломленный, что ее лицо тоже было все в слезах.

– Ты не бросил ее, – cказала она. – Ты сделал то, в чем она нуждалась.

Я пристально смотрел на нее, а потом начал стирать слезы с ее щек. – И что это? – мягко спросил я.

Она посмотрела мне в глаза, подняла руку и вытерла мои слезы, как я ее. – Ты выжил.

Глава 31. Все сказано

«Как случилось, что их губы встретились?

Как так происходит, что птицы поют, снег тает, розы распускаются,

что рассвет белеет позади очертаний голых деревьев,

колыхающихся на вершине холма? Поцелуй – и этим все сказано».

Виктор Гюго

Белла Свон

Я приподнялась и глянула на будильник на маленьком столике, слегка усмехаясь про себя. Эдвард дернулся, ощутив мои движения, и пробормотал что-то во сне. Он притянул меня к себе, и я положила голову ему на грудь, не желая покидать тепло и комфорт его объятий.

Было раннее утро, чуть больше пяти утра. Сегодня День благодарения и я знала, что мальчики останутся дома на праздник, в школе выходной, а доктор Каллен взял на работе отгул. У меня были большие планы на ужин и необходимо уже идти на кухню и начинать, но лежать рядом с Эдвардом в постели было слишком хорошо, чтобы встать и уйти.

Прошло несколько недель с того происшествия с Джеймсом в моей комнате, когда приезжали друзья доктора Каллена из его организации. Остаток их пребывания прошел удивительно спокойно, они уехали в субботу утром и тогда же вернулись в Чикаго. Все это время они держались от меня на расстоянии, никто не заговаривал со мной, и они даже не обращали внимания на мое присутствие, когда я бывала рядом. Они обращались со мной так, как я привыкла в Финиксе – как будто меня и не было. Наверное, они все на меня злились и презирали после инцидента с Джеймсом, но Эдвард уверял меня, что не поэтому. Он сказал, что они просто пытаются быть вежливыми со мной после случившегося, из-за того, что один из них намеревался сделать со мной. Он говорил, что большинство людей в их организации стыдились действий Джеймса, что все они в основном были против издевательств над женщинами и детьми. Я не слишком верила этому – разве большинство из них не покупали себе женщин-рабов и разве это не издевательство над женщинами?

Он ответил, что это не одно и то же, но когда я потребовала объяснений, он не смог найти подходящего аргумента. Он продолжал настаивать на своем и быстро закончил этот разговор словами «это, черт побери, отличается и все тут», что бы это ни означало. Я не стала продолжать давить, просто запомнила эти слова о том, что мужчины не одобряют поступков Джеймса и из-за него пытаются быть со мной вежливыми. Сама эта мысль приводила меня в замешательство; как я могла поверить тому, что они пытаются уважительно относиться к кому-то вроде меня? Я хорошо знала, что такое уважение; всю мою жизнь меня вынуждали уважать плохих людей, и я осознавала, что для людей, вроде Чарли и доктора Каллена, быть уважаемым жизненно необходимо для выживания в их сфере деятельности. Но мысль, что могут уважать меня, пусть даже чуточку, никогда не приходила мне в голову. Я – раб. Oни видели во мне свою собственность. Единственное подходящее объяснение этому – это мужчина, которому я принадлежу. Но я все же признала, что большинство присутствующих здесь мужчин не похожи на Джеймса – они не казались внешне неприятными или грубыми. Те, кто остались, вели себя тихо и выглядели как-то по-особому, у всех них была особая утонченность, и еще в одном они точно были едины – все они обожали доктора Каллена. Даже Аро, которого доктор Каллен назвал боссом, высоко ценил моего хозяина.

Весь день после случая с Джеймсом я провела в постели, запертая в комнате Эдварда; все ушли и оставили нас наедине друг с другом. Мы спали, и я проснулась от душераздирающего крика Эдварда, который ошеломил меня. Он выглядел таким испуганным, весь в поту и дрожал. Я удивилась и застыла на минуту, меня переполняла тревога за него. Он посмотрел на меня в ответ и когда, наконец, понял, что он не один, притянул меня к себе и крепко обнял. Я прижалась к нему и чувствовала, как часто поднимается и опускается его грудь, дыхание было неровным. Я еще крепче вжалась в него, думая, что с ним произошло, но я не хотела склонять его к разговору. Точно зная, что он чувствует, учитывая, как я ночью просыпалась в крике, я понимала насколько тяжело открывать те вещи, что преследуют нас. Через несколько минут он казалось успокоил дыхание и начала рассказывать мне историю смерти его матери, как он был там и наблюдал за ее жестоким убийством, как жизнь покидала ее. Он говорил о его внутреннем хаосе, о той безотчетной боли, о вине за то, что бросил ее в тот момент, не сделал ничего, чтобы помочь ей, или остановить все это, хоть и не мог сделать ровным счетом ничего. Он был совсем беспомощным, и в этом не было его вины – в то время Эдвард был еще ребенком. Я даже не могла представить эту боль, с которой он жил долгие годы, учитывая, что он испытал. Я видела, как умирают люди, как гаснет их жизнь, но я никогда не позволяла себе эмоционально привязываться к кому-то из них. Было понятно, что мать Эдварда была для него целым миром, поэтому видеть, как то, что ты любишь больше всего, исчезает, для меня было невообразимо.

Я действительно начинала понимать, как много Эдвард пережил в тот момент. Нас обоих преследовали вещи, которые мы не могли предотвратить; мы были беспомощны перед эмоциональной, мысленной болью, которая снедала нас. Мы оба пролили кровь и столкнулись лицом к лицу со смертью, оба выжили, хотя оба остались разрушенными изнутри. Эдвард и я были несомненно совсем разными, жили в разных мирах, но в душе мы не отличались.

Я лежала в его руках и обнимала его, плакала от его слов о гибели матери. Я плакала об окончании ее жизни, плакала о ее страхe и боли в эти последние минуты, когда она уже осознавала, что это конец. Я плакала о нем, его потере и его боли, как эмоциональной, так и физической. Так хотелось, чтобы он перестал казнить себя, чтобы понял, что не стал разочарованием для нее. Он сделал то же, что и она для него. Она нуждалась, чтобы ее сын был в безопасности, чтобы он выжил и продолжал жить с этой ношей, хоть и без нее. Потому что все матери похожи, то же самое чувствовала бы и моя мама. Они надеются на будущее для своих детей, даже если у них самих будущего уже нет.

И видеть слезы Эдварда было так больно, видеть его плачущим, с такой болью… это разбивало мне сердце. Я не хотела, чтобы он страдал, чтобы он сломался. Эдвард всегда казался мне столь сильным. Видеть его слезы… это разрушило ту последнюю преграду в моем сердце, преграду, которой я ограждала себя от мира.

Весь следующий день мы валялись в постели, обнимались, в комнате было тихо. Он давал мне время и я ценила его терпение. Я волновалась, что доктор Каллен подумает, что мы вместе здесь, но Эдвард заверил меня, что с их отношением к изнасилованиям отец ни слова не спросит. Он дважды выходил из спальни, один раз за едой, второй – за своими школьными учебниками, один из его одноклассников подъехал к дому с ними. Очевидно, он так спешил ко мне, что просто бросил их в классе.

Следующим утром мы наконец-то выбрались из комнаты и вернулись в реальность. Он пошел в школу, а я старалась оставить этот инцидент позади. Джеймс уехал, и я была в безопасности, не было причин жить в страхе. Нужно быть сильной и продолжать жить, я не могу позволить ему сломать меня. Не могу позволить ему взять власть над моей жизнью. Достаточно людей контролировали меня, мне не нужен еще один. У меня мало осталось свободной воли, но одно решение я принять могу, как именно мне реагировать на это происшествие. Я не могу позволить снова загнать себя в раковину, он того не стоил.