Делай, что должно. Легенды не умирают

Илора, разом вспомнив все страшилки прошлого о выгорающих нэх, не нашла ничего лучше, чем плюхнуться к нему на колени, обнимая так, словно боялась, что утечет прямо сейчас сквозь пальцы, и поцеловать.

Раис ей нравился, нравился — с первого взгляда там, в Совете, с его приезда в Ткеш, когда балагурил и отвлекал ее от страшных новостей, когда ухаживал, старался развеселить, рассмешить, любовался на ее улыбку. Хоть пожелание удэши и вогнало в краску, но заставило прислушаться к себе и понять, что да, тянет к нему, даже к такому потерянному. Но и без этого не оставила бы, не бросила, как тогда, когда тащила обессиленного на кухню. Но именно сейчас пробрало до дрожи, от одной мысли, что он может поднять глаза — а они будут пустыми, бездушными. Они почти такими и были, когда распахнул, в первый момент — тусклыми, бессмысленными. Потом затеплилась первая слабая искорка: удивление.

— Илора?..

Что сказать — не знала, даже представить не могла, что в таком случае вообще можно и нужно — а нужно ли? — говорить. Просто снова потянулась к нему, к накусанным сухим губам, соленым и горьким, словно морская вода.

Он все-таки ответил. Не сразу, но среагировал, сжал, да так, что дышать стало нечем, до сдавленного писка. И — как вспыхнул, Илора аж зажмурилась, настолько резко все завертелось. Стул полетел на пол, она — на кровать; в последний момент придержал, рухнул рядом, целуя уже сам, так жадно, будто не пил все это время, и только сейчас дорвался, глотал и не мог насытиться. Вовсе не фигурально выражаясь: Раис действительно тянул её силу, её Воду, и, вот странно — его Огонь не гас от этого, а будто наливался светом и цветом. Пугаться было некогда — потом уже, позже, когда протрезвели оба ото всего, Илора подумала, что кто другой на ее месте испугался бы этой сумасшедшей жажды. Но тогда — тогда она не почувствовала страха, только радость, полыхнувшую яркой изумрудной искрой где-то под сердцем, и отдавала, и силу, и себя, и свое тепло.

Все. Целиком. До донышка.

Раис выпил её до конца. И — наполнил заново, будто отдариваясь, наконец начиная снова гореть, жить, дарить… Себя? Может, он потому и погас почти, что не мог, не умел без подпитки извне, без людского внимания, без одобрения и восторга. Без чего-то надежного, значимого, что заставляло бы плясать его странный зеленый огонь.

О том, что это их обоюдное безумие не осталось без последствий, оба узнали примерно в одно время. Илора почувствовала, а Раис увидел крохотную переливчатую искорку новой жизни.

— Я хранитель… — только и заикнулся он.

Больше сказать не успел, Илора приложила палец к губам.

— Я знаю. И знала. Зато теперь у тебя будет самый верный зритель.

Он встал на колени, вжался лицом в ее живот, обнимая так же крепко, как в тот день, зашептал горячечно, что-то обещая им — и ей, и ребенку, она не разбирала слов. Но когда поднялся, снова горел и искрился, был готов жить и работать.

***

С Беспечным — или Эллаэ, как с легкой руки Яра очень скоро начали называть удэши ветра все «ночные всадники», — дорога показалась легче и короче, чем должна была быть. Словно он подхватил их всех и понес на своих невидимых крыльях, высвистывающих беспечно и радостно, и не важно, куда и зачем неслись, что оставляли за спиной.

А еще, чем ближе был западный кордон, тем более сумасшедшим и яростным огнем пылали Керс и Белый. На стоянках могли, забыв о еде и отдыхе, укатиться за ближайшие кусты, а то и прямо не слезая с седла ухнуть в поцелуй, словно добрать друг дружки никак не могли. Или нет, словно пытались стать чем-то единым, ослепительным и почти страшным. Приближаться к ним только Кречет с Эллаэ и рисковали. Один и сам горел подобным огнем, ему и летящих во все стороны искр хватало, чтобы с рычанием отвешивать старшему брату подзатыльники, растаскивать чуть ли не за уши, заставляя вспомнить, где они и что они. Другой был удэши — а значит, по определению безбашенным. Только хохотал и обдувал холодным ветром, сносившим лишний огонь куда-то в небеса, где от этого отдаленным отзвуком недовольно ворчал гром.

Яр только качал головой, представляя себе, что будет твориться в лагере, куда ехали. Потому что там-то как раз собирались самые сильные, самые старые удэши, проснувшиеся, ощутившие снова радость и желание жить, а значит и желание защищать этот мир, иначе жить будет негде. А где удэши — там и нэх сносило головы от брызжущей силы: дареной, и дареной щедро.

Хорошо, хотя бы Кая осталась дома, в Ткеше, вместе с отцом. Что было бы, окажись она рядом, Яр не знал. Так-то держал себя в руках, помогал одергивать воздушников и огневиков, тоже пьянеющих, пусть и не с такой силой. И невольно размышлял: а какой же будет его маленькая сестренка, наполовину удэши? На первый взгляд, и отец, и Кая спокойные, но то лишь видимость. В отце тот еще вулкан таится, а в тихом озере Каи, если узнать ее поближе, как узнал он за то время, что была рядом, под гладью воды бьют живые и беспокойные ключи. Не-е-ет, не будет Талья тихим ребенком, перебаламутит сонное спокойствие Ткеша и Тисата, задаст жизни всем вокруг, не только родителям! И он сделает все, чтобы она могла беспечно радоваться каждому новому дню, не ожидая, что когда-нибудь чужая сила накатит страшным валом, перекорежит все вокруг, как это уже случилось.

По ночам, лежа под боком у обжигающе-горячего Кречета, Яр смотрел в небо, на звезды, и размышлял. Страха не было: его удэши вымели надежно. Поэтому он просто перебирал то, что слышал с чужих слов, читал в письмах, которые ему показывал нехо Аилис, уже ничего не утаивая. Не от равного, не от другого, пусть и неприлично молодого нехо. Не от Эоны, который все равно бы разузнал и выпытал.

Тот первый вал силы Старого Ворчуна оказался самым мощным, но не самым разрушительным. Он, как ни жутко это звучало, всего лишь убил всех, кто не смог закрыться или убежать. Людей, удэши, нэх других стихий. А когда Ворчун окончательно очнулся, и волны его силы стали расходиться упорядоченно, началось самое страшное. Об этом рассказал Керс, которого аж передергивало от одного только воспоминания о том, что именно несла живая сила древнейшего безумца. Изменение. Глубинное, страшное тем, что действовало на все живое, растущее, живущее на земле, до чего только мог дотянуться — и дотягивался Ворчун.

Тянулись к свету гигантские папоротники, разворачивали с тихим шелестом скрученные листья — в рост человека. Вылетали из зарослей стрекозы, с легкостью соперничающие размерами с птицами. Яр бы не поверил, если бы не видел своими глазами слюдяное крыло почти с руку длиной, привезенное ездившим дежурить на заставу Айлэно. И огромный, страшный даже в таком виде череп медведя. Акмал, глянув, назвала его пещерным. Сказала, что таких не водилось на земле уже много-много тысяч лет, со времен её молодости…

Как будто время повернуло вспять, являя выходцев из глубокого прошлого. Страшных, несуразных, изумляющих. Заставлявших просыпаться по ночам с криками. Яр не знал, но почему-то был уверен: те, кто встречался с измененными Ворчуном нэх Земли, еще долго видели их в кошмарах. Лишь отдаленно напоминавшие людей, они несколько раз выбредали на заставы, сталкивались с патрулями — и каждый раз все заканчивалось кровью. В этих существах не осталось разума, лишь тупая сила, переполнявшая их до краев, и жажда убивать. Может, их терзала боль изменения, может, это был посыл их создателя… Те, на кого они нападали, не знали причин и не искали их. Ворчун исказил все, превратил людей в мычащих низколобых уродов, сгорбленных, бредущих, почти упираясь в землю руками.

Для него не существовало «сейчас». Вернее, его «сейчас» было многие тысячи лет назад, когда Стихии еще не создали людей, а если и создали — то разумом еще не наделили. А скорее когда и удэши еще были почти неразумны, примитивны и жили лишь инстинктами. Те воздушники, что, рискуя своей жизнью, все же пролетали прямиком над Ворчуном, сумели зарисовать его облик. И он был страшен: длиннорукое, приземистое, косматое чудовище ростом с высокую сопку. Замечая чужаков, оно с легкостью метало в них гигантские камни, вырывая их из горной породы, как куски теста из квашни.

Как победить его, никто не знал. Один Янтор когда-то сотворил подобное с Эфаром, и Яр теперь понимал: Белые столбы — это действительно рука удэши, торчащая из земли, точнее, ее кости. Более мягкие породы, составлявшие его «плоть», выветрились давным-давно, а эти держались, неподвластные времени. Значит, и Ворчун так же устроен? Исполин из разных пород камня?

Ему не терпелось уже добраться до лагеря, ведь там, на общем совете нэх и удэши, Янтор и другие старейшие наверняка все скажут.