Делай, что должно. Легенды не умирают

«Мы сделаем это!»

И, как когда-то Аэно, не добавил даже мысленно: «…или выгорим».

Сейчас колотилось сердце. Было даже не страшно — странно тревожно. Яр остановился, поглядел в просвет между палаток, на стену леса, отделенного от лагеря широкой выжженной полосой. Там сейчас где-то шли патрули, не дававшие порождениям Ворчуна выбраться в эти земли. Патрули, которые так же задирали головы, смотрели на толстобокие тучи. Ждали, надеялись. На него — в том числе. А он почему-то больше всего боялся ударить лицом в грязь перед Ниилиль.

Да, Яр оказался среди тех, кому предстояло стать парами удэши. Побратимство и последующее общение связало их двоих так крепко, что это было возможно. Пусть не так, как Белого с Керсом — вон, опять в укромном углу целуются, — но достаточно. И, выходя из-за палаток, Яр безуспешно пытался унять волнение.

Они уже собрались там, все пары. Сколько их было-то — полтора десятка. Ниилиль заулыбалась, замахала, подзывая ближе, обнимавший её за плечи Янтор сурово глянул на Яра.

— Мы победим, — негромко, но твердо сказал тот.

И, словно заклятье, по кругу, по расширяющейся спирали, его слова повторили остальные.

Янтор кивнул резко, отрывисто, глянул вверх и протянул руку Аилису:

— Пора. Начинаем!

Маленькая ладошка Ниилиль сжалась на руке Яра крепче крепкого, кожа к коже, протягивая тонкую, но становящуюся все ощутимее и сильнее нить связи удэши и нэх. Заболели царапины, будто снова вскрылись, Ниилиль поморщилась — наверное, тоже ощутила эту боль. А потом плеснуло горячим по руке, будто кровью — и сразу выше, выше, окатывая наивным, еще только начинающим входить во взрослую пору весельем, прохладой горных ручьев и озер, прозрачной, звонкой, звучащей чисто и остро. Яр задохнулся этой прохладой, нырнул в нее, будто окунул лицо в набранную в горсти воду, отнял руки — а она осталась. Все вокруг казалось зыбким и изломанным, вода пела, тонкими жгутами окутывая его, моросью брызг искажая мир.

— Ветра Эфара в твоем распоряжении, нехо, — донеслось сбоку, и взвыло тут же, толкнуло, почему-то странно привычно.

Яр будто разделял ощущения с Ниилиль, прикоснулся к кусочку ее памяти, к её стремлению и восторгу перед Янтором. И сжал пальцы, пытаясь успокоить: «Тише, сестренка, тише. Дай и им слиться, свыкнуться друг с другом». Чтобы не беспокоить, даже отвернулся, оглядываясь на другие пары.

Кто-то стоял уже так же, окутанный ставшими Стихиями удэши, пытался прийти в себя. Кто-то еще только держался за руки или глядел глаза в глаза. Ну, или опять целовался, вжимаясь друг в друга почти неприлично, как двое огневиков. Яр даже смутился, глядя на них, а когда Керс взорвался фейерверком, окутывая Белого настоящей пеленой огня — и вовсе покраснел, уловив такой же отклик пополам с жадным любопытством от Ниилиль. Потому что Белый не удержался на ногах, сполз на землю с абсолютно идиотской улыбкой, а язычки пламени дрожали настолько чувственно, что глядеть на это… Нет, спасибо!

Было в этом что-то глубинно правильное, единственно верное: против нерассуждающей, дикой, безумной ненависти Ворчуна идут те, кого ведет любовь, крепкая, закаленная дружба, разделенная на двоих в ритуале побратимства кровь и сила.

Он чувствовал, как становится единым целым с Ниилиль. Становится Водой, любопытной, живой, готовой проникнуть в каждую трещинку, щелочку, попробовать на прочность каждый камешек в броне Ворчуна. И понял, что готов. Снова оглянулся, видя поднявшегося на ноги Белого, облеченного в сплошную броню нестерпимо пылающих острых перьев. Видя словно раздавшегося в плечах, выросшего нехо Аилиса, окутанного вихрями, готового поднять в воздух всех, кому не дано летать. Видел и готовность тех, кто остался без пары: Эллаэ, Кречета, других нэх и удэши.

Не было кличей, не было слов — они были не нужны Стихиям. Просто разделенное желание, одно на всех — и зазвучали ветра беспечным смехом Эллаэ, подхватило, сжало, помчало вверх, к тучам. Яр жадно вслушался в них, черпнул воды — пока еще просто, про запас, пока всем хватало. И полетел вместе с этими тучами вперед, над изуродованной землей.

Там, внизу, глухо взревело, словно разом покатились со склонов тяжелые глыбы: Ворчун учуял их, пока еще не осознавая смертельную опасность, только предупреждая. Теперь и Яр видел его — гороподобная лохматая тварь медленно-медленно поднималась на короткие кривые ноги, цепко врастающие в землю длинными пальцами, словно корнями. Он больше напоминал дикого зверя, готового защищать свою территорию. И, будь он реально зверем… Но слишком много злобы и ненависти для неразумного. Яр чуял, видел, знал: с этим — не договориться. Никакие слова, никакие попытки найти общее не помогут. Такое только уничтожить.

Кто-то не выдержал, атаковал первым: стегнул водяной плетью на пробу, зацепив низкий лоб Ворчуна. Каменная крошка разлетелась во все стороны, оставляя глубокую выщербину. Огромная пасть раскрылась, рев сменил тональность, почти оглушил: тварь взмахнула длинной лапой, пытаясь достать обидчика. Но воздушная сеть на мгновение разорвалась, пропустив исполинские скрюченные пальцы, по которым тут же ударил сгусток огня — и следом снова водяная плеть. Камень, раскаленный и охлажденный в мгновение ока, с оглушительным треском раскололся, вниз полетели обломки-пальцы… Ворчун отдернул лапу, ударил ею в землю — и вырвал гигантский кусок, часть которого тут же затянула его раны.

Это было ожидаемо, но все равно обидно. А ведь так хотелось просто раскатать по камушку… Яр снова придержал острое возмущение Ниилиль, которая рвалась тоже ударить, зацепить побольнее: испугалась за Янтора, в которого полетела оставшаяся глыба. Ну и что, что тот легко уклонился? Страшно же!

Страшно. Но он пока не вступал в схватку. Присматривался. Янтор не зря говорил, что им нужно пробиться к сердцу Ворчуна. А как тут пробьешься, если эта тварь горбится, как… Горбится?! Но кто сказал, что сердце можно вырвать только через грудь? Что, если добраться до него со спины?

— Эллаэ, — достаточно было шепнуть просьбу, и удэши понял, подхватил, словно на жесткую ладонь, перенося вместе с теми, кто был с ним в связке. Яр коротко оглянулся: Белый и Кречет. Почему-то он и не сомневался, что это будут они. Оба скалятся, довольные, только сейчас видно, насколько же похожи, по-братски. И оба готовы идти следом и действовать, как прикажет Эона. Только он бы сам знал! Смутная пока догадка не желала превращаться в острое, яркое понимание. Яр медлил.

Видел, как там, с другой стороны, вскипает огонь, видел облака пара, слышал треск камня — и медлил. Думал. И до рези в глазах всматривался в косматую шкуру великана внизу. Из-за его шерсти, тоже каменной, он толком ничего не мог понять.

— Белый, Кречет, его нужно сделать лысым.

Ветер донес их хохот так же, как им — его слова. «Побреем!» — прилетело в ответ, и Белый раскинул руки, потянулся к чему-то, Яр даже не понял, к чему. Вроде же нет вокруг огня? А потом наверху ударило так, что заложило уши, и мир дрогнул. Не только ради воды, оказывается, удэши тучи нагоняли…

Гром раскатился тяжелой волной, но первее с неба упала молния, повинуясь взмаху руки Белого. Впилась в невнятно-бурую шкуру Ворчуна, радостно заплясала по ней, опаляя «шерсть», заставляя ее стекать расплавленными ручейками камня и металла.

Должно быть, это было больно. Ворчун аж подпрыгнул, и Яр не хотел даже представлять, какой силы удар сейчас сотряс самые корни земли, и что ощутили оставшиеся внизу, пусть и далеко отсюда, земляные. Но главное, что молния обнажила бугристую шкуру, в которую он, собрав воду, вогнал ее острой иглой, пробивая каменную корку, заставляя влагу мгновенно растекаться по трещинам, потому что не был камень монолитным, не был! И это была удача, это было прекрасно.

— Прикройте!..

Он должен был оставаться почти на одном месте, держаться за спиной Ворчуна, чтобы прощупывать его шкуру. Сам себе напоминал рыбака, держащего тяжеленную сеть за жгущий ладони канат.