День последний

Старей встал первый и кивнул, ласково, приветливо улыбая сь. Теодосий подошел и по целовал ему руку, онео мев от волнения и благодарности. Потом поклонился и стал отступать, спиной к двери. Но как раз в это мгновение снаружи послышался возглас: «Господи Иисусе Христе боже наш, помилуй нас!» и стук посоха о порог.

Отец Григорий сделал Теодосию знак подождать и громко ответил: «Аминь!» Потом, обращаясь к нему, промолвил:

— Погоди немного, Теодосий. За дверью —отец Вар-оонофий. Надлежит сперва пройти ему. Ты с ним познакомишься, примешь его благословение.

Дверь распахнулась, и в келью вошел высокий сухопарый старик с величественной осанкой и белой бородой до пояса. Рядом с вошедшим отец Григорий показался низеньким, тщедушным. И лица и манеры их были совершенно различны: отец Варсонофий выступал медленно, даже как-то торжественно, в то же время все оглядывая испытующим оком, словно купец, который хоть и не купит, а все, все осмотрит, оценит: ладно ли сделано? Заметив книгу на аналое, он, казалось, мог тотчас сказать, не только кто ее написал и о чем в ней идет речь, но и где она создана, какой писец расцвечивал ее киноварью и золотом и сколько заячьей кожи пошло на каждую страницу. А отец Григорий просто открыл бы ее, прочел бы несколько строк и кротким, слабым голосом принялся бы их толковать.

Старцы поклонились друг другу, причем отец Варсонофий отцу Григорию ниже, как игумену; а отец Григорий поеле поклона тотчас указал гостю то же самое кресло с подушкою, стоявшее возле столика, и сам сел лишь после него — из уважения к его глубокой старости.

— Чему обязан я посещением, твое преподобие? — спросил игумен после небольшого молчания, по своему обыкновению полузакрыв свои усталые глаза. •

— Тому же самому, что привело меня сюда и третьего дня! — загудел в ответ отец Варсонофий, обводя взглядом келью и не замечая Теодосия, стоявшего в темном углу позади него. — Как дальше будет с этими безбожными хусарами? Что нам с ними делать? Как быть? Просто покоя нет от них. Позавчера, пока я тут сидел, разрушили плотину у Доброромана, ниву вытоптали, двух ягнят утащили. Мы и так бедны, а из-эа них совсем разоримся. Ни воску для свечей не на что будет купить, ни ладана для кадильниц.

Отец Григорий поглядел на Теодосия и кивнул ему, чтобы тот подошел.

— Отец, — обернулся он к гостю, — благослови брата Теодосия. Ты, наверно, знаешь, что это гость из Эпикерниевского монастыря возле Сливена; имеет желание в нашей обители подвизаться. Он как раз собирался уходить, когда ты молитву произнес. Подойди, подойди, брат, — обратился он к Теодосию, видя, что тот стесняется.

Отец Варсонофий обернулся, окинул монаха с головы до ног испытующим взглядом и, благословив его, протянул ему руку для поцелуя. Теодосий подошел и поцеловал.

— Теперь мне можно идти, отец игумен? — тихо промолвил он.

— Ступай, ступай, дитя мое, — ответил отец Григорий. — А завтра зайди за благословением.

— Куда же ты, брат? Вчера только пришел, а завтра уже уходишь? —спросил отец Варсонофий, поглядев сперва на Теодосия, потом на игумена.

— Он идет в благословенный град Тырново, — с некоторой неохотой ответил отец Григорий.— А потом сюда вернется — надолго, навсегда, ежели господь пожелает.

— В Тырново? — быстро переспросил старец, вскакивая на ноги с несвойственной его возрасту живостью. — Отец игумен, господь меня во-время сюда послал. Мы хотим в Константинополь, к патриарху и императору, гонцов отправлять — спросить: не обратиться ли нам в Тырново за поддержкой? Ведь мы на самой границе, отец игумен, — ни на болгарской земле, ни на греческой. А я слыхал, что болгарский царь тоже к церквам и монастырям щедрый радетель. Так не поможет ли нам башню построить и монастырь стеной оградить? Как мыслишь, отец игумен? Не перст ли тут божий?

Отец Григорий помолчал, наклонив голову и наморщив лоб.

— Да, отец Варсонофий, — твердо, вдумчиво промол -вил он наконец. — Это можно.

Теодосий, стоявший уже у двери, сделал несколько шагов обратно. Взгляд его, устремленный на преподобного, был исполнен радости.

— Отец мой, — тихо промолвил он, — зачем ты стыдишься выразить вслух то, что таится в сердце твоем? Разве я чужой в этой святой обители, где нашел и дом свой и отца? Не тревожься. Я все понимаю. Сам вижу нужды здешних святых подвижников. Не уйду от царя с пустыми руками.

Отец Григорий поднял голову. Лицо его сияло.

— Будь благословен, дитя мое! Из уст моих взял ты эту просьбу, так меня тяготившую. Воистину великая беда для нас, ведущих молчальническое житие, терпеть утеснения и грабежи от безбожных хусаров. Поведай обо всем всемилостивому, благочестивому и правоверному мужу — царю Иоанну-Александру, и да поможет он нам, как рассудит за благо его царская воля. Иди, Теодосий, иди, дитя мое.

И он перекрестил Теодосия издали.

— Подойди ко мне, я тоже благословлю и обниму тебя, брат и дитя мое, — промолвил отец Варсонофий, растроганный.

Высокий старец обнял гостя и отечески поцеловал его в лоб.

Теодосий с порога поклонился им обоим. При этом он глядел не на отца Варсонофия, а только на Григория Си-нанта. Преподобный проводил его все тем же сияющим взглядом, в котором дрожали слезы благодарности и отцовского умиления.

4, БЛУДНЫЙ СЫИ

Теодосий приближался к родным местам перед самой троицей. Он похудел; лицо и руки у него почернели от солнца и обветрились, как у жнеца; новые мысли и новые огорчения волновали душу его: многое вышло не так, как он хотел, другое совсем не осуществилось.

На другое утро после разговора с отцом Григорием Теодосий нашел преподобного лежащим без сознания на низкой кровати, на которой тот обычно сидел; вокруг испуганно и растерянно хлопотали несколько молодых монахов. К вечеру игумен стал шевелить языком и веками, но изо рта его не вылетало ни звука, и по выражению глаз нельзя было предположить, что он узнает окружающих. Только на четвертый день Григорий Синаит пришел в себя. Первое, с чем он обратился r Теологию, как только узнал его, была просьба не плакать и сожаление о том, что бог оставил его, Григория, на земле; потом он ласково пожурил Теодосия за то, что тот еще не уехал в Тырново. И вот, по настоятельной просьбе самого преподобного, Теодосий в тот же день после полудня ^а-вил Парорию, полный страха о том, что уже не застанет преподобного в живых, но в то же время немного успокоенный беседой со старцем и видимым улучшением его здоровья.

В Эпикериневском монастыре, через который лежал его путь, монахи не утаили от него, что из Тырнова недавно прибыл гонец с печальной вестью: отец его, великий прахтор Петр, скоропостижно преставился, а дочь его Елена похищена каким-то хусаром; гонец прибавил, что похищенная боярышня на третий день после смерти отца вернулась живая и невредимая, в сопровождении какой-то монахини, и что она разослала по окрестным монастырям . людей с приказом разыскать брата и позвать его в Тырново.

Но И1 на этом тревоги Теодосия не кончились. Недалеко от Тырнова, когда с горной дороги была уже видна вздымающаяся на вершине Царевца и поблескивающая в раскаленном воздухе колокольня церкви Вознесения, его вдруг нагнал какой-то незнакомый монах с изрытым оспой лицом, толстый, потный и красный, верхом на осле. Он без лишних церемоний тотчас заговорил с Тео-досием.

Толстяка звали отец Герасим; он занимал должность эконома великой лавры Сорока мучеников. Насколько молчалив и скрытен был Теодосий, настолько же болтлив его новый спутник. Сообщив, что он ездил по делам своей обители — принимал мед и воск от крепостей и сел, — он стал жаловаться на крестьян: мальчишки науськивали на него собак, женщины грозились избить коромыслами. Да не отставали и бояре: одни потчевали его кислым заячьим листом среди лета, другие клали опать в помещении для батраков да псарей и отпускали ни с чем. Поняв по недомолвкам Теодосия, что тот — из престольного города, но долго там не был, отец Герасим совсем разговорился. Теодосий молча смотрел вперед, наблюдая, как за каждым поворотом, за каждым холмиком открывается то Орлов верх, то какой-нибудь угол