Деревянные кресты

— Не стрляйте, чортъ возьми, — кричитъ сержантъ Бертье, вышедшій изъ своей землянки. — Это патруль возвращается.

Человкъ прыгаетъ въ окопъ.

— Есть раненые?

— Не знаю… Они услышали, какъ мы перекликаемся…

Остальные спускаются въ окопъ. Видна темная кучка медленно приближающихся людей.

— Не стрляйте. Раненый.

Имъ протягиваютъ руки черезъ насыпь. Съ трудомъ они спускаютъ своего товарища. Онъ стонетъ, стоитъ, согнувшись вдвое, какъ сломанный пополамъ, — онъ раненъ въ поясницу.

— Другого мы оставили у ручья… Пуля въ голову. А говорили, что ихъ пулеметъ стрляетъ по низу.

— Вс вернулись, вниманіе, — передаетъ Бертье.

— Вс вернулись, — повторяютъ караульные.

Въ землянк за мной разсуждаютъ:

— По этому патрулю они могутъ догадаться, что затваютъ что-то… Опять влопаемся… А почему третій батальонъ не наступаетъ?…

Я едва прислушиваюсь, я отуплъ. Еще часъ съ четвертью… Буду считать до тысячи, такъ пройдетъ четверть часа Затмъ мн останется протянуть часъ.

Но эта нелпая сводка цифръ усыпляетъ меня. Чтобы не заснуть, буду думать о наступленіи, о безумной скачк по полю, о цпи людей, распадающейся звено за звеномъ; я хочу напугать самого себя. Но нтъ, не могу. Отяжелвшая голова не повинуется мн.

Неясныя думы и виднія проносятся въ моемъ усталомъ мозгу. Война… Я вижу развалины, грязь, ряды замученныхъ людей, кабачки, въ которыхъ дерутся изъ-за вина, жандармовъ, выслживающихъ отставшихъ солдатъ, стволы снесенныхъ деревьевъ и деревянные кресты, кресты, кресты…

Все это проносится, смшивается, сливается. Война…

Мн кажется, что эта ужасы, эта скорбь затмятъ всю мою жизнь, что моя запятнанная память никогда не найдетъ забвенія. Я никогда уже не смогу взглянуть на прекрасное дерево, не вычисляя мысленно, сколько будетъ всить вырубленная изъ него балка, не смогу увидть косогора, не вспоминая спуска въ окопъ, невоздланнаго поля, не отыскивая на немъ труповъ. Когда въ саду сверкнетъ красный огонекъ сигары, я закричу, можетъ быть: — „Эхъ, дубина! подведетъ онъ насъ подъ выстрлы!..“ Какимъ надодливымъ старикомъ буду я со своими разсказами о войн.

Но буду ли я когда-нибудь старикомъ? Неизвстно… Послзавтра… Какъ они храпятъ, счастливцы! Теперь я завидую только тмъ, у кого, гд бы то ни было, есть охапка соломы, одяло. Уснуть… Какъ холодно… И темно… Зачмъ мы вс здсь?.. Это глупо. Это грустно. Голова моя склоняется, падаетъ… Я боюсь уснуть… Я сплю…

VI МЕЛЬНИЦА БЕЗЪ КРЫЛЬЕВЪ

Я нашелъ ферму въ такомъ же вид, какъ мы оставили ее въ воскресенье, передъ наступленіемъ. Казалось, что четыре роты только-что вышли, направляясь въ окопы, и большой скачущій песъ, казалось, бжалъ за отставшимъ солдатомъ. Ничто не сдвинулось съ мста.

Вотъ по этой грязной дорог ушли мы. Сколько человкъ вернулось обратно? О, нтъ! не будемъ считать.

Я вхожу въ просторную столовую, пропахшую супомъ, и сажусь у окна, на мой стулъ. Вотъ моя кружка, моя деревянная обувь, моя бутылочка чернилъ. Такъ пріятно найти свои вещи, вс эти привычныя бездлушки, которыя можно было бы никогда не увидть!

Счастье еще ждетъ меня; жизнь продолжается съ новыми вспышками надежды. Въ сердц моемъ какая-то затаенная, терпкая радость. Я вижу солнце, слышу журчанье воды, и сердце мое спокойно, — сердце, которому пришлось такъ часто и сильно биться.

Какъ человкъ холоденъ и безучастенъ, несмотря на вс громкіе разговоры о состраданіи, — какимъ легкимъ кажется ему чужое страданіе, если одновременно и онъ самъ не страдаетъ. Я разсянно оглядываюсь кругомъ. Случайныя пули оставили какъ бы блые рубцы на срыхъ камняхъ конюшенной стны… Какъ, тамъ еще не кончено? Опять пушки. Кто насъ смнилъ? 148-й полкъ. Бдные ребята.

Какой гамъ стоялъ во двор фермы въ воскресенье, когда раздавали вино, по кружк на двоихъ, и сигары, прекрасныя сигары съ этикеткой, въ десять сантимовъ штука. Право, хорошо поли мы въ этотъ день.

— Если боши вскроютъ меня, они найдутъ у меня въ буфет кое-что, — сказалъ длинный Веронъ, у котораго щеки побагровли и разстегнулся поясъ.

Здсь въ этомъ гумн, крытомъ соломой, слонами мы наши сумки. Вс они почти еще здсь. Вотъ куртка Верона. Онъ оставилъ ее, опасаясь, какъ бы ему не было слишкомъ тепло въ ней. Собрали все, подлили шоколадъ и консервы съ обезьяньимъ мясомъ и завязали въ платки вмст съ бумагами и письмами жалкія посылки, которыя потомъ отправляютъ семьямъ погибшихъ солдатъ, какъ оставшееся посл нихъ наслдство. На земл валяется фотографія: мать въ праздничномъ наряд съ толстымъ груднымъ младенцемъ на колняхъ. Сложенныя вдвое рубашки, личные санитарные пакеты, трубка…

Однако, здорово грохочетъ… Будто несется кавалькада, будто гроза глухо бушуетъ и приближается. Затмъ начинается ружейный трескъ и весь тотъ оглушительный грохотъ, которымъ сопровождается наступленіе.

* * *

Я не люблю жителей этой деревни. Торговцы не уважаютъ насъ даже за т деньги, которыя они у насъ воруютъ. Они смотритъ на насъ съ какимъ-то отвращеніемъ или съ опаской, и когда мы проталкиваемся къ нимъ въ лавки съ пятифранковыми бумажками въ рук, чтобы скоре получить товаръ, они кричатъ такъ сильно, какъ если бы пришли ихъ грабить пруссаки. Крестьянки разсказывали намъ, что, когда мстность эта была занята германскими войсками, торговцы не вели себя такъ заносчиво. Они не хотли убгать, чтобы не оставлять на произволъ судьбы товаровъ. Но когда прошли послдніе французы-стрлки, засвшіе на кладбищ и еще полдня отстрливавшіеся, ихъ охватила паника.

Они все запрятали: ликеры, консервы, деньги, и женщины охали, пока старики въ саду закапывали въ землю свое сокровище. Учительница — маленькая своенравая женщина съ блдными щеками, которую недолюбливаютъ за то, что она причесывается на проборъ — закрыла ставнями окна и свернула флагъ на зданіи школы. Но толстякъ Тома, владлецъ бакалейной и винной торговли, тотчасъ подбжалъ къ ней въ сопровожденіи нсколькихъ мегеръ, требуя, чтобы она сняла флагъ, „изъ-за котораго предадутъ огню и мечу весь край“.

Маленькая женщина нкоторое время не сдавалась.

— Вы не мэръ, вы мн не начальникъ. Вы не имете права мн приказывать.

— Приказывать или не приказывать, а вы будете длать то же самое, что и вс, — захлебывался лавочникъ, который уже представлялъ себ, какъ его разстрливаютъ въ его собственной лавк. — Я вамъ приказываю.

— Чьимъ именемъ?

— Наплевать, именемъ прусскаго короля, если вамъ угодно!

Торговецъ, заикаясь, налившись кровью, съ выпученными глазами, яростно ударялъ тяжелымъ кулакомъ по столу учительницы. Она должна была уступить.