Desiderata. Созвездие судеб

– Афронта?

– Я имею в виду миледи Георгину. Помнишь, я говорил тебе, что ума не приложу, как это событие осветят в салонах?

Достий кивнул – он это помнил. В ту пору еще это происходило, когда они гостили в Загории, а Наполеон учил старую приятельницу столичному вальсу, поясняя ей все движения понятным ей языком, а Георгина сердилась, но старалась. Ох, и потешное же вышло зрелище… Достий и по сей день не мог удержаться от улыбки, когда вспомнил. Сама миледи этот эпизод не очень-то любила припоминать – как и любой иной, где выглядела презабавно – но, когда к тому дело шло, и сама не могла удержаться от смеха.

– Ну вот, – вздохнул тем часом Бальзак. – Дамы-то светские что, им лишь дай тот или другой мезальянс, или еще какую-то тему, выходящую за рамки привычного, обсудачить. А уж такое событие они, конечно, упустить не могли… И на каждом приеме, на каждом суаре, на каждом журфиксе уж поверь, министрам припоминают о том происшествии, в самой, разумеется, благовоспитанной форме… Свадьба-то эта – и для наших дам серьезный конфуз, а какое средство от собственного унижения лучше, как не облить помоями соседа?

Достий поневоле передернул плечами. Эдак не только разобидишься, эдак и взвыть недолго. Однако министры, как он мог видеть, не выли, даже и не думали. Они организованно (или, по крайней мере, так это выглядело) противодействовали, пока еще могли, молча оказывая сопротивление, а Его Величество, так же молча, стоял на своем. И конца края этому противостоянию видно не было. Бальзак, разумеется, не мог оставить Императора в такой момент, и взял на себя все, что лишь вообще мог взять – оттого и засыпая, едва преклонив голову, что уж там…

– А… Когда их распустят? Тогда все окончится?..

– Ты имеешь в виду – такая интенсивность забот?.. – Бальзак ответил не сразу, размышляя какое-то время. – Что ж, – наконец, решил он, – полагаю, возникнут новые. В них никогда не бывает недостатка, их лишь стараешься ранжировать по степени важности. А сейчас ситуация подобна прорыву плотины. И ни в коем случае не позволительно дать течь хотя бы в малой…

– Ах, вот ты где!

В гостиной моментально стало тесно – это ворвался в нее, подавляя своей энергичностью, Его Величество. – А Теодор-то заливал, мол, ты спишь!

– Уже нет. Прошу прощения, что пришлось вас отрывать от…

Договорить Бальзак, разумеется, не успел – да никто его и не слушал. Наполеон – тот в последнюю очередь. Сгреб в охапку, и, не утруждая себя обращением внимания на протесты – он их никогда не замечал – унес, и спустя минуту возмущенный (но очень тихий, дабы не привлекать лишнего внимания) голос стих, затерявшись в коридоре. Достий, оставаясь ждать святого отца, заботливо собрал рассыпавшиеся по полу бумаги.

Зима в этом году случилась ранняя, внезапная – задолго до сочельника повалил снег, ударили морозы. В считанные дни вся столица оказалась словно полита сахарной глазурью. Достий теперь старался побольше времени проводить у себя или у святого отца, занимаясь там – предпочитал небольшие, но обогретые помещения огромной нетопленой стылой библиотеке. Для трапез же они по-прежнему собирались в малой зале, однако за столом не засиживались – здесь тоже было прохладно. Ко всему прочему, пример им подавал, вольно или невольно, Наполеон – наскоро перекусывал, даже за столом норовя уткнуться в какую-то бумагу, и снова уходил в кабинет. Некие новые мероприятия, связанные с роспуском кабинета министров, они с Советником затевали, это было очевидно, однако далекий от государственных дел Достий давно к такому их поведению привык. Иногда это происходило – на несколько ли дней или на неделю – монарх и его приближенное лицо будто бы выпадали из общей жизни, всецело занятые своими хлопотами. Потом какой-то законопроект или важное дело начинали внедряться в жизнь, и все возвращалось на круги своя. Хотя текущие события занимали отнюдь не неделю…

Однако этим утром все было несколько иначе – к завтраку Его Величество спустился с озабоченным лицом, держа в руках – в кои-то веки – не смету и не приказ, а письмо.

– Что-то недоброе произошло? – тут же осведомился Бальзак, отложив вилку. Этот вопрос вызвал у Наполеона улыбку.

– Министрам моим стоило тебя не нетопырем кликать, а вороном, – заметил он. – Всегда будто первым делом беду видишь… – он сел и положил письмо перед собой. – Ничего дурного не стряслось, не беспокойтесь. А послание от Георгины. Нет, не о грибах, – поспешил добавить монарх. – Она упрашивает нас навестить ее в сочельник – а то ей, дескать, скучно ужасно, сиднем, бедная, дома сидит, «положение» изображает. Ни ей зимней охоты, ни других развлечений. С приятелями – и с теми не пображничать.

– О, бедная миледи, – посочувствовал Императрице Достий, очень живо вообразивший, до чего может дойти дело, если запереть неистовую Георгину в четырех стенах, да еще и надолго.

– Ну вот, она и зазывает к себе: пишет, мол, уж и не помнит, когда слышала человеческий голос, охота ей словом перемолвиться.

– Прямо-таки не помнит?- сощурился Бальзак.

– Именно. Есенка-то не говорит, а всю прислугу Герге выставила, чтобы никто не проболтался об истинном положении вещей. И кстати… – Наполеон вдруг задумался, нахмурясь. – Я знаю и еще одну причину, чтобы ответить на это приглашение согласием, – он выразительно поглядел на Бальзака, будто передавая сообщение без слов, и тот медленно кивнул.

– Да, – вслух обронил он. – Это имеет смысл.

– Что ж, тогда хорошо: я отпишу Герге, чтобы ждала нас. Скажем, через пару недель.

– Ваше отсутствие здесь не будет нежелательным?

– В сочельник-то? Шутишь? Каждый год одно и то же: все из дворца по домам разъезжаются, а мы с тобой, почитай, в одиночку кукуем. Ну, кроме того случая, ты помнишь…

– Не напоминайте, – передернул плечами Советник. – И думать о нем не хочу.

– Ну вот… Кстати, а вы чего сидите, как усватанные? – это Его Величество уже обратился к своим церковным друзьям. – Будто вас это не касается!..

– А разве касается? – сдержанно поднял брови Теодор.

– А ты, стало быть, хочешь все праздники тут пересидеть, в холоде и одиночестве, так, что ли?

– Не думаю, чтобы миледи Георгина в своем письме имела в виду нас, а…

– Ай, брось, – отмахнулся Наполеон от этих слов. – Ваш гениальный император уже все обдумал. Герге чем больше народу, тем лучше: она гостей любит, ей в радость и языком потрепать, и силой померяться. Небось, будет тебя уговаривать одолжить ей твою одежду…

– Это еще зачем?!

– А чтобы на охоту сходить: пусть все думают, это императорский духовник с двустволкой по лесу бродит, – по лицу Наполеона было невозможно понять, шутит он или говорит всерьез. Достий же попытался себе вообразить, какова Загория будет зимой. Летом-то понятно, цветущая, медом пахнущая, а под снегом каково ей?..

Однако, прошло всего пару дней, и Достий понял, что вскоре ему удастся сравнить свои представления с реальностью: Его Величество твердо вознамерился ехать и не собирался никого из близких оставлять в столице.

– Почем я знаю, кто что выкинет, пока я буду далеко, – рассуждал он. – А ну как кто-то затеет какую пакость, да вас вовлечет? А вы народ к интригам непривычный, оно вам надо, в эдаком болоте возиться?

Достий совершенно уверенно решил, что не надо – и того же очевидно мнения был и Теодор. Поэтому в назначенный срок они были готовы, и отправились уже знакомым Достию первым курьерским – до той самой станции, где некогда они посмеивались над причудами загорской княжны, что отдала столичную карету хозяину лесопилки, дрова возить.