Дети белой богини

– Зява, привет! Узнал?

– Разве тебя с кем-нибудь спутаешь?

– Как дела? Как работа?
– спросил Герман.

– Ты по поводу Ники? Уже доложили, что мы сегодня встречались?

– Сообразительный!
– рассмеялся Горанин.
– Быть может, зайдешь? У меня для тебя приятные новости: Павнов признался в убийстве.

Он боялся даже подумать, как добились при­знания. Слова застряли в горле. Выдавил только:

– Хорошо. Я зайду.

– Жду, - коротко сказал Горанин и повесил трубку.

Шел в Долину Бедных, чувствуя, как заки­пает от возмущения. Павел не виноват! Даже если и был в ту ночь в больнице, когда выбегал оттуда, ломика у него в руках не было! Врет Федор!- А значит и обо всем остальном тоже врет!

Горанин встретил его на крыльце. Значит, не терпелось! Широко улыбнулся:

– Зява, проходи! — И сделал вид, что не заме­чает состояния, в котором находится гость, его плохо скрываемую ярость.

Завьялов не вошел, а влетел в коттедж. Про­топал на кухню и, развернувшись к Герману, вы­палил:

– Признался, значит! Молодец! Ты молодец!

– Чаю хочешь?
– миролюбиво спросил Гора­нин.

– Чаю?!

– Ты сядь.

– Что показала экспертиза?

– Сядь, Саша.

– Что показала экспертиза?!

– Кровь на ломике и на куртке одной группы. Первой, - нехотя сказал Горанин и включил чай­ник. Подмигнул: - У меня лимон есть.

– Гора!
– ахнул он.
– У тебя шесть допусков! Шесть! Ты на криминалистике собаку съел! Ты ж до прокуратуры в розыске работал! Следаком! Первой! Да это же ничего не доказывает!

– Это доказывает все, - спокойно сказал Гер­ман.
– У Маши была первая группа крови. Кста­ти, извини, что не был на похоронах. Совещание. Зампрокурора ушел на пенсию. Давно этого жда­ли. На освободившуюся должность порекомен­довали меня.

– Да первая группа крови, самая распростра­ненная! У тебя тоже первая! Разве не так?

– Поздравил бы меня для начала, что ли? И, между прочим, у Павнова вторая группа крови.

– Нужна сравнительная экспертиза! Что такое первая группа? Надо же установить идентичность!

– Ты знаешь, какое у нас оборудование. Здесь тебе не Москва. Мы в казаки-разбойники не иг­раем. Чем проще, тем лучше. Орудие убийства в наличии? В наличии. Группа крови совпадает. Чего ж еще?

– А отпечатки пальцев?

– Нет, - коротко ответил Герман.

– Хочешь сказать, что убийца был в перчат­ках? Ха-ха! Будучи в состоянии аффекта натянул на руки перчатки! Чтобы отпечатков не было!

– Он их просто стер. Отпечатки смазаны. Ни­чего не разобрать. Вот потому, что у меня шесть допусков, и я на криминалистике собаку съел, я тебе и говорю, что ломик тщательно протерли. Чайник вскипел. Погоди.

И Герман полез в шкафчик, висевший на сте­не. Расставив на столе посуду, миролюбиво ска­зал:

– Не надо кричать. Давай сядем, тихо, спокой­но поговорим. Зачем кричать?

Сел. Действительно, зачем кричать? Надо объяснить все спокойно и обстоятельно.

Герман налил чаю, придвинул блюдечко с ли­моном:

– Вот. Витамины. Ешь, тебе надо. А еще на лимонных корочках хорошо спирт настаивать. Тут особая технология. У меня этим Вера Васильев­на занимается.

– Вера Васильевна, - эхом откликнулся Завь­ялов. — Герман, да знаешь, кто ты такой? Ты...

– Постой-ка... Кажись, шаги...
– Герман при­слушался, удивленно спросил: - Кого это черти несут?

Входная дверь распахнулась, и в холле появи­лась пожилая женщина в пуховом платке, повя­занном по-деревенски. На ней было черное паль­то из плащевки производства местной фабрики и резиновые сапоги, по краю голенища которых давно уже свалялся рыжий искусственный мех. На сапогах нашлепки жирной грязи. Оттепель, до­роги опять развезло.

– Мама?
– удивленно протянул Герман.
– Мама...
– Он тяжело поднялся и медленно пошел навстречу. Женщина поставила на пол огромные сумки и начала снимать сапоги.

– Наследила я тут у тебя. Ну ничего, сейчас подотру. Здравствуй, сыночек! Здравствуй, Героч-ка! Дай-ка, расцелую тебя!

Ее натруженные руки крепко обняли огром­ное тело Германа.

– Ты на чем приехала?
– растерянно спросил тот.

– На автобусе. На-ко, прими.

Евдокия Германовна деловито принялась раз­бирать сумки.

– Но почему на автобусе? Что с машиной? Сломалась?

– Отец болеет, - коротко сказала женщина.
– Банки сразу в погреб спусти. А мясо надо бы в морозилку.

– Тебе же нельзя поднимать тяжести! Ты от Фабрики с такими сумками шла пешком! На улице темно, восемь часов скоро! Позвонить не могла?

– Ты ж, сыночек, работаешь. А мы люди при­вычные. Кто это у тебя? Никак Саша?
– прищу­рилась Евдокия Германовна. Говорила она напев­но, но звучно. На посиделках всегда была запева­лой, Александр это помнил.

– Я, - поднялся с табурета Завьялов.
– Здрав­ствуйте.

– Ну-ко!

Отодвинув сына, женщина прошла на кухню, обняла его и крепко расцеловала:

– Здравствуй, Сашенька! Давно с тобой не ви­делись! Ох, и постарел! Татьяна-то рано убралась, посмотрела бы на тебя сейчас и не обрадовалась! Горе-то какое, а? Горе...

Евдокия Германовна всхлипнула. Он стоял, вдыхая этот запах. Нафталина, слежавшихся ве­щей, которые доставались из шкафа только по большим праздникам, запах деревни, парного молока и еще какого-то особого, свойственного - матерям тепла. Комок подкатил к горлу. Ничего сказать не смог. Заговорил Герман, появившийся на кухне со свертками в руках:

– Мама, мы же с тобой на днях разговаривали по телефону! Ну почему ты не сказала, что соби­раешься в город?

– Как же, Герочка? Как же не собираться пос­ле таких-то новостей?

– Я бы приехал за тобой! Ну почему не ска­зала?

Не отвечая, Евдокия Германовна распахнула холодильник:

– Ну-ко... Вижу Верочкину заботу. Хорошая хозяйка. Я вот ей привезла... Чего стоишь? Неси остальное-то!

Герман послушно развернулся и пошел к сум­кам.