Дети белой богини

– Да. Похоже, что так. Ну, давай.

Кивнув на прощание Герману, Завьялов напра­вился к автобусной остановке. На душе кошки скребли. Вроде бы все так, и все не так. Горанин молодец! И город ему поверит. А он, Александр, поверит ли?

...В доме у тестя с тещей собралась целая тол­па. Завтра приедут еще родственники, утром по всей области разослали телеграммы.

– У нас радость...
– всхлипнула теща.
– Нако­нец-то разрешили Машеньку похоронить.

Радость! Едва сдержался, чтобы не нагрубить.

В большой комнате стоял гроб с Машиным телом, но подойти к нему близко Александр так и не смог. Глянул с порога на застывшее лицо жены и словно издалека услышал:

– Завтра похороны...

День седьмой

Завьялов промучился бессонницей всю ночь. Его одолевали сомнения. Конечно, против Павла две веские улики: куртка, испачканная кровью, и орудие убийства. Ночью Павнов ходил в сарай, приятель, шедший из Мамонова, может подтвер­дить. Павел говорит, что было это около полуно­чи, то есть Маша еще была жива. Но что скажет этот приятель в кабинете у Горанина? Два часа для Германа - не вопрос. Если один визит Павла в больницу превратился его стараниями в «нео­днократные ночные посещения потерпевшей», то что уж говорить о двух часах разницы во време­ни? Можно считать, что Павел уже получил срок. Но если он врет? Павнов. Он ведь умница. Дипломированный юрист. Потому и побежал. По­нял, что значат находки: ломик со следами крови и испачканная куртка. Прямые улики. Это конец.

 «Я могу объяснить, но мне все равно, никто не поверит». Объяснить можно все. Но подтвер­дить фактами? Павел мог взять в сарае не только картошку, но и ломик, ночью выйти потихоньку из дома и отправиться в больницу. Убив Машу, спрятал куртку и ломик в сарае и также потихонь­ку вернулся домой. Непонятен мотив. Горанин подводит к убийству на сексуальной почве. И в логике ему не откажешь. Павлу двадцать два года, женщины у него нет. Получив отказ Маши, он зап­росто мог прийти в бешенство. Если мужчина и женщина много времени проводят вместе, у муж­чины обязательно возникнет мысль об интимной близости. Ему уделили внимание, значит, он впра­ве надеяться. А потом потребовать. И как резуль­тат—срыв.

Итак, мотив есть. Орудие убийства в нали­чии. Свидетель, наткнувшийся на Павла ночью на улице, имеется. Все просто, как дважды два четыре. Не дело - песня! Лебединая песня сле­дователя Горанина. После этого можно и в про­куроры.

Завьялов решил сходить еще раз к Павновым. Побеседовать с Ириной Михайловной. После вчерашнего делать это особенно не хотелось. Для Ирины Михайловны он теперь враг. Не номер один, но в списке не последний. А с врагами не откровенничают. Однако другого способа узнать истину нет. Надо идти. Похороны Маши в пол­день. Времени еще много, слишком много. Капитолина Григорьевна не стесняется, во всем об­виняет зятя. В доме тещи он сейчас лишний.

Женщины суетятся, мужчины, наверное выпи­вают в ожидании выноса тела. Нет, нечего ему там делать.

В квартиру Павновых он звонил долго. Когда уже отчаялся и решил уйти, дверь вдруг откры­лась. Стоящую на пороге женщину он не сразу узнал. Ирина Михайловна состарилась за одну ночь. Но где же ее гости? Почему дома, с женщи­ной, пребывающей в отчаянии, никого нет?

– Что вам надо? — с ненавистью взглянула на него мать Павла.

– Я хочу вам помочь.

– Помогли уже.

– Честное слово, я этого не хотел!

– Не хотел бы, так не делал.

Она собралась было уже захлопнуть дверь, но Александр слегка придержал ее.

– Постойте, а где ваши гости?

– Валентина к своим увезла. В Ольховку. Там удобства на улице, да теперь выяснилось, что можно и потерпеть, - усмехнулась Ирина Михай­ловна.

– Оказывается, главное неудобство - это когда к вам врываются с обыском средь бела дня. А все остальное - пустяки.

– Как они могли оставить вас одну?

– Так же, как в Москву уехали три года назад. Паша еще учился. Паша, Пашенька! Сыночек! Что же теперь будет?
– Она отчаянно зарыдала.

Дверь соседней квартиры открылась, из нее высунулась соседка, женщина лет шестидесяти д. пестром ситцевом халате. Глянула с любопыт­ством:

– Ирина, ты чего?

– Давайте пройдем в квартиру, — решительно сказал Завьялов и подтолкнул рыдающую Ирину Михайловну в прихожую.
– Ничего еще не поте­ряно. Сам работал в милиции, знаю.

Вот потому, что работал, знал: ситуация без­надежная. Но не говорить же ей об этом! В квар­тире увидел следы поспешного бегства. Москов­ские гости уехали, не прибрав за собой, а Ирине Михайловне было не до того. А Василий-то все­рьез перетрусил!

– Вы его не судите, Васю, - всхлипнула Ири­на Михайловна, словно прочитав его мысли.

И как они все оправдывают детей! Что бы те ни сделали. У него детей нет, потому и родитель­ский инстинкт отсутствует. Не понять.

– Вася сказал, что в Москве поговорит с кем надо. И денег соберет. На адвоката.

– Это правильно.

Он принес воды, Ирина Михайловна, сделав несколько глотков, немного успокоилась.

– Насчет вчерашнего...
– он вздохнул.
– Речь идет об убийстве моей жены, потому я и принимаю уча­стие в расследовании. Ваш сын жив, а моя Маша...

– Но Пашенька не мог ее убить! Он и мухи не обидит!

– Мухи не обидит. А вот я лично слышал, как он угрожал Герману Георгиевичу Горанину. Как с этим?

Ирина Михайловна растерянно молчала.

– Причину ненависти я понимаю. Первая лю­бовь, тут уж ничего не поделаешь.

– Я ему говорила, не для тебя эта девушка. Забудь. А он одно - Ника да Ника. Никто ее не понимает, а я, мол, понимаю. Звонил ей. Мэрша все трубку бросала. Потом пригрозила в тюрьму упечь.

– Когда звонил?

– Как Ника из Америки вернулась, так и зво­нил. По десять раз на дню. Дочку-то к телефону не допускают. А номер ее мобильного Паше, ес­тественно, не сообщили.

– А она? Почему она не позвонила? С мобиль­ного.

– Да ведь не любит она его, неужели ж не по­нятно? У нее следователь в обоих глазах, через него все и видит. А он плохой человек. С курт­кой-то как все вышло?

– Да, Ирина Михайловна, что с курткой?

– В воскресенье мы, как обычно, стояли на рынке. Подошел Горанин, спросил, почем зимние курки. Паша отвернулся, но я-то понимаю — по­купатель, есть покупатель. Ответила. Горанин тут же - хочу, мол, купить.

– Герман? Дешевую зимнюю куртку из пла­щевки?
– удивился1 Завьялов.

– Он сказал, что не себе. На днях, мол, едет в деревню, так отец попросил купить.

– Да, отец его ростом примерно, как Павел. А Герман - тот в материну породу. Говорят, дед у него такой был, под два метра ростом.

Ирина Михайловна кивнула:

– Горанин попросил, примерь, мол. На тебе посмотрю. Павел зубами скрипнул, но куртку примерил. Горанин посмотрел, посмотрел, да и достал деньги.

Так вот что было у Германа в сумке! Черная зимняя куртка из плащевки!