Дети гарнизона

посерьезнел: на желтой сморщенной странице крупные рукописные синие буковки зажирнели

сочно-кроваво: «Семейные хроники. Хвостатый закуток». Когда вчитался в налитой тревожно-

алыми оттенками заголовок, то подумал: «Тарханкут в переводе с тюркского — чертов угол. В

названии топонима корни фантазий: Хвостатый — так у славян принято называть нечистую силу.

«Закуток» — что-то ускользающее, такое размытое, ветвящееся, пророческое…»

— «…Было это давно. Много опустошающих войн прокатились по этим безлюдным

берегам. Кунан, Кармыш, Кипчак, Кастель, Караджа — многие поселения Тарханкутского края

были оставлены людьми, и только бродяга-ветер, извечный повелитель этих мест, со свистом

задувая в пустые глазницы окон...», — Нат прочитал, остановился.

— Легенда семейная, про замок, корону шаманскую, бриллианты графские, — смотрела на

реакцию собеседника.

— Про бриллианты графские? — невольно задержал в руках тетрадку.

— Давайте вам почитаю. Не против? — она забрала тетрадку из растерянных Натовых рук.

— Опустевшие земли по повелению князя Потемкина-Таврического пожаловали генералу, графу

Василию Попову за службу усердную и происхождение знатное. «Дача Тарханская» —

именовалось дарение в царевом указе. Ожила округа! Генерал возмечтал, чтобы расцвел край

Тарханский, чтобы росли и плодоносили виноград, хурма, лимон, чтобы вновь клубили пыль

стада по бескрайней равнине. Но вот беда: некому было исполнять волю генерала. И решили

вопрос просто, на манер английский, — переселить сюда каторжников. И побрели под звон

кандальный длинные цепи…

…Попутчица перечитывала старые строки своим мягким голосом. Нат не заметил, как

«дреманул». Сказывались перипетии последних дней. Волны убаюкали. Ему снилось, что он в

толпе бредущих колодников. А Эно, давешний кучерявый знакомец, в старинном генеральском

кителе сидит в деревянной клетке, рвет тряпочки, поет заунывные песни...

Нат встряхивался от качки, просыпался, и видел напротив красивую, полную сил молодуху, к

которой сам же начал подбивать клинья. И успокаивался. А она зачитывал что-то, спросонья не

упомнишь…

— ...Весной пропал Петр, — приятным материнским голосом рассказывала предание Лена.

— Сгинул в каменоломнях, ни жив, ни мертв. Летом пропала Оленка. Штормило, волны бились о

берег вдребезги, накрывая брызгами камни Кара-Буруна. Сказывали, что бросилась в море, и

словно облачко, отлетела ее душа в высокие небеса, а вместо тела утоплого вынырнула будто

русалка…

И снова ему мерещились Вася Рыба и его «архангелы», сильные, безжалостные. «Где

бриллианты графские, где доляшка?» — склонялась жуткая рожа Васи. Кто-то хватал его,

перекошенные злобой морды, пистолеты, дубинки, щас будут добивать…

Нат в страхе встрепенулся. Это попутчица дергала за рукав:

— Эй, мужчинка, вы что, потерялись?

— Нет, что вы, я здесь, слушаю... — откликнулся.

— Так, в общем-то, и все... — пытаясь быть грустной, закончила она.

Нат спросонья взглянул на сияющую Лену. Блин, все прослушал!.. Хвостатый закуток... А

может действительно, это ей важно? Скидывает на этом корабле, в это время года таким образом в

прошлое семейный негативизм?

— Но все же я не пойму, что следует из вашей легенды? В чем, как говорят, соль? Что зло

безнаказанно? Слушайте, а на меня ваша кака семейная не перейдет? Ни жив, ни мертв... —

повторил немногие засевшие слова.

— Не думайте о злом, а мечтайте о добром. О любви. Ведь что спасет весь мир, моего сына,

нас с Вами, если не любовь?

— Ну, с этим можно поспорить! Древняя героиня, с вашим именем Елена, послужила

причиной Троянской войны, чем погубила целый народ, между прочим. И все из-за чего?

Баловалась любовью. Сначала с тем, потом с этим… Я лично за серьезность отношений, —

слукавил, наблюдая за реакцией. — Хотя извините, что перебил. Давайте выпьем за красивое

древнее предание… Хотя все это басни, оттачиваемые поколениями. Как и сама ваша легенда.

Сборный образ молдавских сказок.

Они чокнулись, он пригубил, крякнул, встряхнулся.

— Вот вы смеетесь... — продолжила Лена. — Просто «пронафталиненная» басня?

Смотрите, те самые обереги, — она показала тесемочки на своей прекрасной шейке. — Этот —

мангупский медальон, который обрел другую половинку в Стамбуле, а этот крестик — от

Оленки…

— Короче, настаиваете, что все это — и оберег, и крестик, по которому узнала вас другая

старушка, там, в Стамбуле, — правда? — Он рассматривал обереги, вдыхая зовущий запах, и

снова безумно захотел обладать ею.

— Безусловно, звенья одной цепи. Сами посмотрите, только аккуратнее, матросик, штучки

древние. И наверняка несут в себе какую-то силу. Настолько была сильна любовь их обладателей

друг к другу.

— Зачем ломать голову над заклятиями несчастной любви, тайнами Хвостатого закутка, как

несколько выспренно выразилась бабушка, когда нужно спешить наслаждаться любовью?

— Так хотелось когда-то, в юности, быть счастливой, уверенной в себе! Самой жить, ни с

кем не советуясь. И уж тем более не грузиться родовыми заклятиями. Я тогда просто сгорала от

желания показать заветную рукопись Севику, вот и прочла ее…

— Севику? — недоумевал Нат.

— Одному учителю из школы. Молодому. Моя первая любовь. Ему, историку, как никому

другому, был бы интересен мой архивный матерьалец, — похлопала благодарно по портфелю. —

Мечталось: будем сидеть рядышком, я буду вслух читать ему бабушкину легенду, он и разомлеет,

а я его, размякшего, в это время — цап! И в моих руках, как миленький! Разбередила химеры!

Господи, вот дура была… Вот вы попали на исповеди доверчивой провинциалки. Сами

навязались!

Лена ушла чисто по-английски, не прощаясь. Вернется? Нат долго ворочался, сидя на узком