Дети гарнизона

Тарик Дениз беседовал с директором дворца, степенной заочкаренной теткой. Хелен увидела

на столе телефонный аппарат, дисковый, точно такой, как был у них, в гарнизоне. Захотелось

поднять трубку и услышать голос отца. Задержалась, когда все вышли, схватила трубку,

машинально накручивала родной домашний номер. Трубка не замедлила откликнуться:

— Да, слушаю? — Голос мамы. Снова вместе? Совсем так, как говорил отец...

— Алло, мама, это ты?

— Какая мама? Кто это? — неуверенно произнес детский голосок.

— Ты кто? — удивленно спросила Хелена.

— Я Дениз.

— А Александр Иванович где?

— Что папе передать, кто звонил?

— А что с мамой?

— Я за старшего, на хозяйстве. Что передать, кто звонил? — переспросил мальчишка.

Неожиданная теплая волна накрыла ее. Господи, чудо, да и только! Папа вместе с мамой, и с

ними ее братик, Денис! Совсем другая, неизвестная ей семья! Расцеловать, так много рассказать!

Нужно обязательно встретиться с ними. Маму жалко, Тонька набрехала про ее аутизм! Все

нормально! И Дениска, ее братик!.. Душу сжала неведомая ностальгическая грусть, слезки

наполнили глаза.

— Тетя, мне пора. Маме помогать, — в трубке запипикало.

…Во дворце-музее Дениз выбирал самое главное и запоминаемое. Через Хелену

интенсивно общался с экскурсоводом, нарисовал схему видеосъемок. И по переговорнику держал

связь с операторами. За два часа интенсивной съемки сняли все самое ценное изнутри и снаружи.

Собирался материал, на который бы у других ушли дни и недели. Волшебник прямого репортажа,

творец телеинтриги, снимал без дублей, с первого раза. И вся группа, зараженная его энергетикой,

работала как один организм, меняя пленку за пленкой, обновляя и корректируя монтажные

листки. Увлеклись группой немцев, престарелых туристов с круизного теплохода, серьезно

осматривавших фотографии и огромный дубовый стол, за которым решалась судьба мира и их

страны. Отсняли мастерски интервью у бойкой бабульки с ребенком, разыграли интервью, в

котором доверчивая и серьезная девчушка рассказывала о том, что была дача семьи последнего

русского царя, их расстреляли, и что ей, малышке, очень жалко этих людей, для которых был

построен такой красивый дворец, посажен удивительный сад…

Охота, день второй

Сюжеты упорно роились, съемки продолжались, но сенсация не шла в руки. Тарик

расстроился, было видно, что за сенсацией готов лезть в пекло. На третий день с оператором

Шахином, на оплаченном щедро вертолете, снимали побережье от мыса Айя, Кастель, Карадаг. В

Коктебеле, на вертолетной площадке поджидал автобус с невозмутимой свитой. На обратной

дороге завернули в голубую мечеть. Отсняли религиозный сюжет.

— Скучно! — констатировал Тарик., — Вроде и картинка яркая, но запала не хватает. Не то,

не то...

— Пусть твой босс не волнуется. Если драку с татарами организовать, это поможем. Но

погромов не обещаю, — предлагал Самсоненко.

— Не то, все не то, — расстраивался утомившийся Тарик.

— Может, армянский монастырь подойдет? — тихонько предложил Самсоненко.

— Разве что... — не скрывал разочарования Тарик. — Если по пути, можно посмотреть.

Узкая горная дорога, разбитая временем, тянулась все выше и выше. Остановился Самсон

на своем «опельке». Одис за рулем прошел все испытания бездорожьем и вывез на небольшое

предгорное плато, где располагался монастырь.

Визитеров встретил настоятель, седоволосый армянин, подозрительно рассматривавший

незваных гостей темными пронзительными глазами. Переводчица показала «индульгенцию» за

подписью Министра культуризма.

— Здесь распоряжается не министр, здесь правит Господь, — серьезно сказал настоятель.

Дениз предупредил группу, чтобы разговаривали только на английском, памятуя о страшной

резне армян в Турции в начале века. Прошло почти сто лет, но ненависть та носила поистине

генетический характер. Режиссер сильно рисковал, проводя эту съемку, однако велик был соблазн.

Осуждая и презирая любой национализм, готов был показать в своих репортажах возрождение и

армянской, и мусульманской веры на равных...

Настоятель позволил запечатлеть строение с длинными галереями и узкими сводчатыми

окнами. Внутри огромного, как бы опершегося одной стеной на склон горы здания, больше

похожего на средневековую неприступную крепость, была вымощенная каменными плитами

площадка. В дальнем ее углу виднелся вход в храм, основанный в раннем средневековье

армянскими христианами, которые, защищая веру, поднялись высоко в горы и просуществовали

здесь несколько сот лет.

Внезапно на площадку из темного прохода выскочил обезумевший от страха Самсон:

— Там армяне ваших убивают!

Настоятель, а за ним и Тарик с Леной, выбежали на ступени.

Рядом, на лесной поляне автобус обступила толпа людей с лопатами, мотыгами и цапками,

человек пятьдесят, возбужденно гудели, раскачивая автобус. Бледные телохранители держали

двери изнутри, жались к испуганному, но не прекращающему съемки Шахину, ассистентка в

страхе держалась за Одиса.

При виде настоятеля толпа почтительно замолкла. Тот что-то молвил по-армянски — а

послушники агрессивно подняли над головами лопаты. Угрюмый бородач стремительно

приблизился, размахивая руками на камеру, на автобус. Настоятель повернулся к режиссеру,

заговорил:

— Вы подлые обманщики, ненавистные враги. Как посмели осквернить наше святое место?!

— Позвольте... — высунулся со спасительной индульгенцией из министерства Самсон. — У

нас на руках разрешение, министром самим подписано! Я буду жаловаться!..

Толпа заволновалась, накаляясь до предела, стала напирать на незваных гостей. Вдруг Тарик

заговорил по-армянски, тщательно подбирая слова. Настоятель поднял правую руку, все замолкли.