Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон

И больше всего на свете ей захотелось научиться так петь.

Когда ремонтные работы на «Прогоняющей скорбь» были завершены, флотилия покинула водное кладбище и продолжила путь.

Экспедиция дара направилась на запад, а затем на юг, следуя океаническому течению. Все это время девочка училась говорить.

Тооф, Радия и Таквал учили ее языку степняков. Девочке предстояло жить в Укьу и Гондэ, а потому выглядело вполне логичным, что ей пригодится знание тамошних наречий. Тэра также приставила к девочке ученых мужей, которые обучали ее языку дара. В числе наставников был и возделыватель Радзутана Пон, которого остальные невольно зауважали, когда разошлись слухи о его отваге и находчивости: ведь именно он во время абордажа принял решение выпустить на городе-корабле гаринафина.

– Когда девочка научится говорить, – рассуждала Тэра, – то, быть может, расскажет нам, как оказалась здесь и что ей нужно.

Принцессе хотелось узнать, откуда взялась незнакомка, но у нее были дела поважнее. Впрочем, появление девочки позволило решить одну проблему, давно мучившую Тэру. Многие участники экспедиции, будучи людьми весьма образованными и заслуженными, неохотно учили язык степей. Они чересчур дорожили своей репутацией и принимали уважение окружающих как нечто само собой разумеющееся, а потому не желали заниматься столь пустяковыми, по их мнению, делами, опасаясь выставить себя глупыми или неспособными. Они считали, что им ни к чему осваивать язык варваров, прикладывать лишние усилия, чтобы выразить свои мысли. Да и вдобавок им не хотелось показаться беспомощными, как дети.

Даже самой Тэре приходилось бороться с подобными чувствами. Но она понимала, что нет такого мудреца, который во время учебы не попадал бы впросак.

А вот у девочки, ехавшей зайцем на их корабле, таких психологических преград не было, и участники экспедиции, присутствуя на уроках, предназначенных для маленькой незнакомки, учились вместе с ней.

Тэре пришло в голову, что для овладения новыми знаниями требуется забыть многое из того, что ты знал до этого.

Учителя, конечно же, нередко спорили между собой. Таквал и объездчики гаринафинов из числа льуку не могли решить, какому из степных наречий отдать предпочтение. Наставники, назначенные Тэрой, тоже были из разных областей Дара, и каждый настаивал, что именно его говор единственно правильный. Девочка, впрочем, успешно имитировала любые акценты и быстро научилась называть одни и те же предметы на разных наречиях.

Главные споры шли о том, какое имя дать найденышу.

– Нельзя же всю жизнь звать ее «девочкой», – заметил Радзутана. – Как говорил Поти Маджи: «Рэфигэрука кадаэ фа тикрую ко мапидатинэло», то есть: «Надлежащее имя есть первый шаг к познанию».

– Право выбрать для нее имя должно принадлежать людям степей, – заявил Таквал, – ибо состояние девочки стало понятно лишь тогда, когда она заговорила на нашем языке. Давайте назовем ее Рьояной, в честь Торьояны, милосердного бога целителей. Пусть она станет первым вестником целительного ветра, что неминуемо придет в степи.

Тооф и Радия дружно поддержали его. Наро льуку еще на городе-корабле прониклись симпатией к принцу агонов, а Таквал, в свою очередь, настоял, чтобы им разрешили обучать девочку их (по большей части) общему языку. Теперь пленникам было позволено относительно свободно ходить по «Прогоняющей скорбь».

Предложение Таквала было весьма удачным. Принц выбрал не воинственное имя, отсылающее к грядущему противостоянию льуку и агонов, о неизбежности которого можно было судить столь же уверенно, сколь о том, что океаническое течение доставит их к месту назначения. Он решил отметить таким образом период относительного мира и покоя.

– Почему это мы должны называть ее варвар… именем, которого не существует в классическом ано? – возразил Радзутана. – Она родом из Дара. Лучше дадим ей имя в честь Луто, бога мудрости, и будем звать Йемилуто. Пусть она станет предвестником просвещения, которого так долго ждали жители степей.

– С чего это вы взяли, что девочка родом из Дара? – парировал Таквал. Он заметил, что Радзутана едва не допустил в своей речи оскорбление, и разгневался.

– Но… ее ведь нашли на этом корабле, – ответил ученый. – Откуда же еще ей быть?

– Мы тоже находимся на этом корабле, – вставила Радия. – По крайней мере, сейчас. По вашей логике, мы теперь тоже из Дара?

Тооф и Радия презирали Радзутану за то, что он стал виновником гибели Таны, и ни в чем с ним не соглашались.

– Ну не из Укьу или Гондэ же она сюда приплыла! – скептически отозвался возделыватель. – Это выглядит неправдоподобно.

– А чем ваши домыслы лучше? – парировала Радия. – Мы не знаем, откуда девочка, но она говорит на идеальном льуку.

– Торьо.

Все повернулись к девочке, которая указывала на себя.

– Торьо, – повторила она.

– Но у дара нет такого имени! – фыркнул Радзутана. – Я даже не знаю, как записать его логограммами.

– У льуку тоже, – проговорила Радия. – Звучит как-то по-варварски.

– И у агонов нет, – сказал Таквал. – Но, по-моему, звучит… неплохо.

– Что ж, раз мы не знаем ни ее родителей, ни других предков, то единственная, кто может дать имя Торьо, – это сама Торьо, – заметила Тэра. – Поскольку девочка не льуку, не агонянка и не дара, то пусть сама определяется, кто она такая.

«Меня зовут Торьо. Я плыву на корабле „Прогоняющая скорбь“. Я живая».

Она повторяла это про себя; сперва на двух наречиях степного языка, затем на множестве наречий дара и, наконец, на смеси слов и грамматических форм из всех этих языков. Она ощупывала слоги языком, как ощупывала руками поверхности предметов, найденных в трюме: мягкий мех мертвой крысы, обжигающий холод морской воды, острые края необработанного дерева.

В материальном мире у всего были имена; из имен сооружались также и нематериальные конструкции. Умение рассуждать и чувствовать при помощи этих конструкций, переводить в мысли свет и тени, звуки и запахи, вкус и осязание казалось Торьо величайшим волшебством.

Разумеется, как и умение говорить – придавать форму дыханию при помощи губ и языка, артикулировать, собирать звуки в слоги, составлять из предложений словесную песню, исполнять написанную мысленно музыку на живом инструменте своего тела.

Еще чудеснее было умение слушать, без которого невозможно доносить свою музыку до других, заставлять другие тела сочувственно трепетать, позволять другим разумам увидеть, услышать, понюхать, попробовать на ощупь и на вкус то, что видела, слышала, обоняла, трогала и пробовала ты сама.

При помощи речи она узнавала содержимое другого разума, примеряла на себя окружающий мир, сохраняла воспоминания, многократно проговаривая настоящее, и то постепенно становилось прошлым, теряя яркость и живость до тех пор, пока от него не оставались одни лишь слова. Но стоило ей вновь произнести эти слова, как воспоминания оживали.

Волшебство речи было эфемерным: оно исчезало, как только слова были услышаны. Все, что ты произносишь, умирает сразу после рождения. Жить – значит дышать, а быть человеком – значит мыслить. Таким образом, речь, будучи дыханием мысли, была смертна, как и сам говорящий. Речь невозможно удержать на месте, как ни старайся.