Дисциплина и Портянки

«Это наша зарядка. Чтобы кровь заиграла. Чтобы ты понял, что это не сон, а реальность. Доброе утро, КРОМ.»

Через двадцать минут всех, кто валялся, окатили ведрами ледяной воды и те приходя в чувство поднимались и становились в строй наравне со всеми.

Инструктор оглядел стоявшую перед ним толпу, а затем как гаркнул:

— ТЕПЕРЬ — ИДЁМ СТРЕЛЯТЬ!

Им не выдавали оружие — им его бросали.

Железно-деревянный «Аксель-47» прилетел Доуву прямо в живот. Он схватил его — тяжёлый, местами поцарапанный, на прикладе кто-то нацарапал «здесь был Гарри».

— ВЫ ТУТ НЕ В ИГРУШКИ ИГРАЕТЕ, УРОДЫ! — визжал инструктор. — ЭТО ВАМ НЕ ВИАР ПОСТРЕЛУШКИ! ЭТО — НАСТОЯЩАЯ ВОЛЫНА! СТРОЙТЕСЬ В ЛИНИЮ, БАРАНЫ! А ТЕПЕРЬ — БЕГИ! ЦЕЛЬСЯ! ШМАЛЯЙ!

И началось.

Они бежали по лесу — если можно так назвать полосу бурелома, сухостоя и старых шин, разбросанных под ногами. Мишени были прибиты к деревьям. Некоторые — нарисованы на фанере. Некоторые — дергались от ветра.

Они бежали и стреляли прямо на бегу, без возможностти нормально прицелиться, как в тире или на стрельбище.

— ДАВАЙТЕ ШУСТРЕЕ! БЕГИ! ЦЕЛЬСЯ! ШМАЛЯЙ! НЕ СТРЕЛЯЕШЬ — УМРЁШЬ!

Пули шли по веткам, по камням, по грязи. Иногда — в цель. Чаще — мимо. Кто-то стал разбирать волыну из-за осечки — пинок под жопу от инструктора и возврат на начало дистанции.

Доув палил. Один, два, три выстрела — по мишеням с силуэтом гримма. Отдача. Запах металла и пороха. Никакой стрельбы по «уставу» — только ствол и рука, направляющая оружие на чистых инстинкте и злобе.

— ЭТО НЕ ТВОЙ СТВОЛ МЕЖДУ НОГ, ИДИОТ! — орал инструктор кому-то. — ЭТО — ВОЛЫНА! ЕСЛИ ПОСМОТРИШЬ В НЕГО ПРЯМО — ЛИШИШЬСЯ ГЛАЗА И ОСТАТКОВ МОЗГОВ!

Грохот, крики, мат.

Доув споткнулся и из-за усталости покатился в канаву, но затем резко встал, поднял оружие, выстрел — по мишени в десяти метрах. Попал. Раз — два — три.

Инструктор зыркнул, пробежал мимо, лишь буркнул:

— Шустрее! Отряхнись и продолжай бежать и стрелять!

Через полчаса отряд новобранцев стоял весь взмыленный, в налипшей пыли и грязи, кто-то с ушибами, кто-то с порезами от камней и прицепившимся колючками от кустов на одежде, кто-то с повреждённым барабанным ухом от слишком близкого выстрела.

Но все — на ногах.

А инструктор хлопнул в ладоши:

— А теперь — завтрак! Радуйтесь этому, мои псы войны!

Доув в ответ только кашлянул, вытер кровь с губы и потопал, возвращая автомат одному из старшаков возле ящиков — также броском, но те уже приловчились и ловили автоматы словно циркачи, после чего складывали их в ящики.

* * *

После учений, стрельбы и перегара вперемешку с матюками от инструкторов, курсанты волокли ноги в сторону столовой — если это, конечно, можно было так назвать.

Металлический ангар, в котором пахло сваркой, хлоркой и чем-то… сгоревшим. Кастрюли больше напоминали топливные баки, а повар — мясника, который скорее сварит тебя, чем кашу.

Курсантам раздавали по большой металлической миске.

А внутри — перловка.

Пережаренная, прикипевшая, местами чернеющая, словно её выкапывали со дна гриля. Мясо? Ха. Где-то там был норматив: одна банка тушёнки — на ведро каши. Кто-то умудрялся найти жиринку, кто-то — клочок чего-то, похожего на хрящ.

Доув сел, скреб ложкой по дну миски, запивая кипятком, так как чай тут был только «по праздникам».

Рядом кто-то хрустел. Не хлебом — зубами по ложке, на автомате.

Но никто не жаловался.

Ведь трущобы были хуже. Там бывали дни, когда еда была несбыточной мечтой, а спать приходилось даже не на жесткой койке — на земле под дождём, прикрываясь целофаном. И когда голод — не чувство, а постоянный фон, то перловка с гарью — это уже почти что пир.

Доув ел молча. Не торопясь, хорошо прожёвывая и думая:

«Хреново. Но все равно лучше, чем ничего…»

Так прошёл завтрак.

* * *

После завтрака, который даже перевариваться начать не успел — просто осел комом в желудке, курсантов согнали к старой бетонной пятиэтажке, где выбитые окна, ржавые двери и краска, облезающая хлопьями.

Выглядело все — как родное, трущобное.

Инструктор стоял, облокотившись на дверной косяк. В одной руке — дымящийся бычок, в другой — толстенная палка, больше похожая на ножку от сломанного стола.

— Учебная зачистка. Внутри — противник. Такие же салаги, как и вы, но с задачей удержать здание. Ваша задача — взять этажи. Без пушек. Без гранат. Только вот этим! — он с грохотом бросил палку на землю и вслед за ней туда посыпались и другие из здоровенных плетенных корзин, — Вы — пехота. Грязная, дешёвая, тупая. В бою у вас может не быть ни автомата, ни поддержки, ни гранат. А враг у вас будет. Поэтому учимся воевать тем, что есть!

Доув взял палку. Она была кривая, с занозами, но тяжёлая — хорошо предназначенная, чтобы ей кого-то лупить.

— Вперёд! Зачистка с черного входа! — гаркнул кто-то из старших и волна курсантов с дубинами хлынула внутрь.

Внутри — ад.

На первом же пролёте их встретили яростными криками и ударами. Другие курсанты — первачи с обороны, засели в коридоре и комнатах, кто с табуреткой, кто с ножкой от шкафа. Защитники ловко запулили несколько прямых длинных палок — словно дротики, а тому, кто бежал впереди, те прилетели по торсу и когда последняя попала ему прямо в лоб — тот упал с характерным звуком «сломанной» ауры.

Доув влетел боком в ближайшего, врезал палкой в грудь, от чего тот глухо охнул и отлетел в стену.

Слева — ещё один. Удар. Снова. Бах! Доска трещит. Один… второй…

ХРЯСЬ!

Палка ломается пополам, когда Доув с размаху бьёт по перекрытию, пытаясь попасть по прячущемуся за дверью. Обломок он бросает прямо в морду кого-то из защитников, хватается за каркас стола и с прыжка бросается в рукопашную.

Теперь — кулаки. Только кулаки.

Без слов. Без смысла.

Пыль, хрип, удары, звон ломающейся ауры.