Дневник лабуха длиною в жизнь

Окинув ее бесцеремонно-оценивающим взглядом, я сделал пару глотков. Спать буду лучше - это несомненно! Чалая глотнула из бутылки, вытерла рот тыльной стороной ладони.

– Сигареты есть?

Мы закурили.

– Есть куда идти?
– буднично спросила она.

– Нет, жена дома!
– тут же ответил я.

Все-таки готов был как-то открутиться. Она молча курила.

– Ну хорошо, пошли ко мне.

– К тебе?
– спросил я с глупой ухмылкой.

– Да. Ко мне! Пошли! Здесь рядом!
– и, повернувшись, пошла.

Я покорно зашагал рядом. Не мог обидеть женщину. Жила она в десяти минутах ходьбы от моего дома. С детства зная все ближайшие подъезды, я сказал ей, что мы практически соседи и что я ее никогда не видел. Она ответила, что часто бывала в разъездах, а тут жила ее бабушка.

Комната была в полуподвале, с одним окном под потолком. Можно было видеть ноги прохожих. Возле небольшого, видавшего виды трюмо висели маленькие образа. В углу - железная кровать с набалдашниками. Мы сели за маленький столик. Чалая поставила на стол два стакана. Я молча прикрыл стакан рукой, отрицательно мотнув головой. Она вылила остаток водки в свой стакан и быстро, по-мужски, опрокинула жидкость в горло, затем промокнула губы лежавшим на столе полотенцем. Губы были довольно красивыми.

– Ну что сидишь молчишь, иль сказать нечего?
– открылись они.

Над столом висела лампа в маленьком розовом абажуре, и я мог получше ее рассмотреть. Выглядевшая старше своих лет, она все еще была симпатичной.

– Да говорить не о чем, - начал я и тут же закончил: - Учился, влюбился, женился, разбежались, есть сын.

Она внимательно, склонив голову набок, посмотрела на меня.

– Ты же сказал, жена дома?

Посмотрел ей в глаза и признался:

– Я обманул. Просто в мои планы на остаток этой ночи женщина не входила.

– Чего ж пошел?

– Не знаю, - тихо ответил я.

Она встала, подошла к трюмо и вытащила бутылку какого-то винища. Налила себе полстакана и тут же опрокинула в горло.

– Со мной все ясно, а что у тебя? Как жизнь?
– спросил я.

– Да че там! Жизнь прекрасна!
– заговорила Чалая.
– Папка ушел, когда мне было четыре, через года два мамка спилась. Меня отдали в детский дом.
– Прикурила сигарету.
– Мне было девять, когда приехала бабка и забрала меня из детдома. Стали мы жить в этой квартире. В пятнадцать попала в колонию для несовершеннолетних правонарушительниц за воровство, ну а потом - пошло-поехало!

Налила себе еще вина. Выпила и повернувшись на стуле боком ко мне, кивнула головой на висевшую в рамке над кроватью вышитую розу.

– Я вышивала, когда мне было двенадцать, - грустно улыбнулась Чалая.

Я внимательно слушал.

– Через год после колонии села по-серьезному.

– За что?

– Грабанули ювелирный магазин. Все пошло не так. Ребята дали сторожу по башке сильнее, чем надо бы. Он стал инвалидом, а мы загремели. Отмотала шесть лет!

Потом она рассказала, что сидела еще два раза. За разговорами прошел остаток ночи. Раннее утро. Из-за крыш выползало солнце.

– Надо бы поспать немного, - сказала она и стала раздеваться.

Я подошел к раскрытому окну и закурил, стоя к ней спиной. Чьи-то ноги прошли за окном. Потом еще чьи-то. С кровати раздался не свойственный ей нежно-просящий голос.

– Иди ко мне, мой маленький!

Вздрогнув, повернулся. Она смотрела на меня.

– Иди!
– шепнула.

Мне совсем не хотелось!

– Иди, иди, - поманила рукой Чалая.

Медленно, обреченно, с руками, плетьми висевшими вдоль тела, я шагнул к кровати. В голове промелькнуло - зайчик и удав.

Все действо заняло не более пяти минут, и я тут же уснул мертвецким сном. Проснулся в полдень. Рядом храпела Чалая. Осторожно, чтобы не разбудить, выполз из кровати и пополз к "Аппендициту".

На "Волге"

Из Кисловодска вернулся Боярский и сразу же купил себе "Жигули"-пикап красного цвета. Мне давно хотелось купить себе машину, но хоть и неплохо зарабатывал, не получалось собрать достаточно денег. Такси меня вполне устраивало. В колхоз возил на "Волге" Рубинчик.

Как-то уговорил его дать мне поводить. Мы выехали за город и поменялись местами. Навстречу ехал большой грузовик, и я взял слегка вправо. Впереди метрах в ста от нас на обочине стоял "газик". Из-под него торчали ноги мужика, что-то ремонтировавшего. Нет, слава богу, я не переехал его ноги и, проехав чуть дальше, бросил взгляд на Рубинчика. Тот был белого цвета и пару секунд не мог вымолвить ни слова.

– Что случилось? Чего ты так побледнел?
– спросил я, не поворачивая головы.

– Ты, ты знаешь, что сейчас было?!
– заикался Додик.

– Что?
– наивно переспросил я, делая вид, что не понимаю.

– Ты проехал в сантиметре от его ног!
– вдруг закричал он.

– Ну да?
– удивился я.
– Но не наехал же!

– Ты знаешь, что бы было, если бы ты наехал?!
– продолжал орать Рубинчик.

– Ну, наверное, мужику было бы не очень приятно, - пытался отшутиться.

– Х... с ним, с мужиком, посадили бы меня - не тебя!
– разволновался он и стал прикуривать дрожащими руками сигарету.

Я продолжал ехать еще минут десять, пока Рубинчик не сказал:

– Остановись! Хватит!

Я беспрекословно подчинился.

Бардак

С давних времен Львов завоевал популярность культурного центра. Город был одним их первых в Европе, в котором пошли трамваи. Одним из красивейших парков Европы был Стрийский парк. Карузо пел во Львовском оперном театре. Сын Моцарта дирижировал "Реквием" папы. Советские киностудии, снимавшие сцены в Париже, часто "для натуры" использовали Львов. В пятнадцатом веке в городе открыли первый бардак.

Зашел к Боярскому. Он ел бутерброд с селедкой и запивал чаем. Я предложил ему добавить еще горчицы. Он ответил, что в следующий раз обязательно попробует. У него всегда были странные гастрономические пристрастия.

Зазвонил телефон. Товарищ Боярского, Фима, с которым он работал в ресторане в Кисловодске, попросил его выйти на улицу. Мы вышли вместе. Вместе с товарищем стоял мужчина в возрасте, кавказской внешности, директор того ресторана в Кисловодске, приехавший по делам во Львов. Мы все вместе направились в центр, показать гостю город. Походили с часок, и тут Фима предложил нам зайти в бардак. Я никогда не пользовался услугами жриц любви (колония не в счет), не было необходимости, да и вообще не знал о существовании такого в городе. Я было отказался от предложения, но Фима с Боярским принялись меня уговаривать, сказав, что, мол, я не обязан быть с проститутками и что, мол, просто зайдем глянуть на то, что такое советский подпольный бардак.