Дни мародёров

— Пойдем в крыло, — Сириус метнул на Малфоя последний враждебный взгляд и крепко сжал здоровую руку Роксаны. У него самого были содраны костяшки на руке, и этот зуд страшно раздражал. — Идем!

Ее колотило с головы до ног, но она молчала, сжав губы так, словно в жизни больше не собиралась говорить. А еще плакала. Слезы просто выкатывались из ее глаз и пачкали щеки тушью. Крепко стиснутые губы дрожали, а нос покраснел и распух, но она не жаловалась и только сердито вытирала лицо и шмыгала носом.

Она плакала по дороге в медпункт, плакала, пока мадам Помфри сердито квохтала и обрабатывала ее изодранную руку, плакала и гневалась на каждую слезу, а когда Сириус попытался заговорить с ней на трансфигурации, она метнула на него испепеляющий взгляд, сгребла свои вещи в кучу и перенесла их на самую дальнюю парту.

Сначала он не понял, какого черта произошло, а потом до него вдруг дошло.

Она злится вовсе не на Люциуса.

Она злится на него, на Сириуса.

Конечно, ведь все так просто — Люциус может избивать ее сколько угодно, но все равно при этом останется ее любимым братом. А вот ему нельзя лезть в ее святую семейку, потому что он для них — никто.

Хоть бы что там ни творилось, она все равно будет любить это змеиное гнездо.

Это откровение было таким ошеломляющим, что Сириус потерялся в нем на целых два урока.

Да, они вместе сбежали из своего общего дома, но она все равно оглядывается — дай только повод, и она все им простит.

Сириус чувствовал себя так, будто его предали. Это было невероятно гадко.

Он был так зол, что не обращал внимания ни на шепотки, которые все еще преследовали его в коридорах, как рой навязчивых насекомых, ни на друзей, ни на преподавателей.

Он сам не понимал, почему так злится и думает обо всем этом снова и снова, но когда ноги вечером принесли его к гостиной, и он понял, что проведет эту ночь в гордом одиночестве, его злость затихла и превратилась в тупое отчаяние.

Но когда же он вошел в свою спальню, швырнул в угол сумку и сердито отдернул полог своей кровати... обнаружил у себя в постели Роксану.

Она лежала, свернувшись в клубок под его одеялом. Она тихо сопела во сне и не проснулась, даже когда на постель упал яркий свет. Щеки были все так же измазаны тушью, перебинтованная рука лежала у подушки.

Даже во сне ее лицо было все таким же сердитым и недовольным. Она злилась на Сириуса, но пришла спать в его кровати.

Похоже, она сама решает, когда приходить, а когда уходить.

Наверное, он никогда ее не поймет.

Но так даже лучше.

Сириус уже расстегивал рубашку, когда оглянулся на дверь.

Может быть, все дело было в том, что он был так страшно зол на нее.

Но сейчас ему хотелось так, что с этим надо было срочно что-то делать.

Он начал, даже не дав ей проснуться.

Хвала Мерлину, она не стала ничего говорить, когда открыла глаза.

Это был один из тех замечательных моментов, когда они понимали друг друга без слов.

Хорошо, когда есть кто-то, кому не надо ничего объяснять.

====== Двенадцатый день. Часть 2 ======

Хочу увидеть, как я выгляжу в зеркале, когда глаза мои закрыты.

Жан Полль Рихтер

День первый

«Урод. Чудовище. Мразь. Ненавижу...»

Ремус прерывисто вздохнул и оперся руками в стену о бокам от большого настенного зеркала.

На него смотрел парень. Подросток. Совсем ещё ребенок — но уже и нет. Больше нет. Больше никогда нет.

Бледное, худое тело исполосовано шрамами. Испятнано синяками и кровоподтеками. Лицо восково-серое, пересеченное тремя свежими царапинами. Под запавшими глазами — круги, на левый глаз спадает прядь волос — она мелко дрожит и с ней капельками падает вода...

«Ненавижу...ненавижу тебя, ненавижу!»

Ремус сам дрожит с головы до ног и даже плавающий по ванной комнате пар не может его согреть, даже вода, под которой он целый час до крови раздирал кожу мочалкой...

Отвратительное тело. Грязное, мерзкое, отвратительное тело.

Жилище монстра.

Этот монстр вторгся в него против его воли. Изнасиловал. Взял силой. Он этого не хотел.

Но теперь он сам ничем не лучше.

Он занимался сексом с животным.

Он потерял девственность с оборотнем.

Господи...

Ремус мучительно поморщился, почувствовав, как подкатывает вина, такая же ощутимая, как сильная тошнота.

Он уткнулся горячим лбом в зеркало.

Господи, я не хочу так жить...

В дверь забарабанили.

— Эй, маньяк, имей совесть! — заорал с той стороны Бродяга, но Ремус его не послушал.

Он так и продолжил стоять под обжигающе горячим, шумящим потоком и захлебывался слезами.

День второй

— Ау-у-у-у! Эй, волк! Ну как прошло полнолуние?! Не хочешь рассказать нам? Тебе как, понравилось?

Ремус дернулся, услышав голос Нотта. Слизеринцы, сидящие вокруг, мерзко хихикали, все провожали Ремус насмешливыми, жадными взглядами, пока он шел мимо них к своему столу.

Джеймс громко хлопнул себя левой рукой по правой, показав Като средний палец, потом обхватил Ремуса за плечи и буквально потащил к столу, хотя Ремус не мог есть уже вторые сутки.

Однажды попробовав, он вдруг вспомнил вкус крови волчицы и провел всю перемену на корточках перед унитазом.

День третий

Так больше продолжаться не может.

Он потерял сон.

Каждую ночь Ремус лежал в своей постели, слушал дыхание своих друзей и разбирал себя на части, пытаясь осознать произошедшее, понять его, примириться с ним.

Он порвал свою память на сотни кусков, вспоминая, разыскивая в море того порока миг, хотя бы один чертов миг, когда ему было противно! Когда человек все же брал верх и пытался остановить безумие! Он пытался и не мог. Он обрабатывал, анализировал, тщательно рассматривал каждую секунду, каждую свою мысль и умирал всякий раз, когда понимал, что единственное, что он испытывал тогда — дикое, ошеломительное удовольствие.

И самое страшное — ему хотелось испытать всё это снова. Теснота. До боли, до тошноты острое наслаждение, к которому он был ещё не готов.